— Сожалею, что разочаровала вас. — Кто бы знал, как она разочаровала саму себя…

— Меня? О, как раз напротив, поверьте. Я ведь тоже не из кремня сделан.

А жаль… Монца через силу допила вино, хмуро уставилась на пустой бокал. Год назад она не испытывала к Рогонту ничего, кроме презрения. Смеялась вместе с Бенной и Верным над его трусостью и его вероломством как союзника. Теперь Бенна был мертв, Верного она убила. И прибежала к Рогонту в поисках убежища, словно заблудшее дитя к богатому дядюшке. А тот, в данном случае, и себя-то не мог защитить. И все же его компания казалась намного приятней, чем альтернатива. Взгляд ее неохотно устремился направо, где в конце длинного стола сидел в одиночестве Трясучка.

От него Монцу, увы, тошнило. Рядом находиться и то было тяжело, где уж там прикоснуться… И отвращало ее не только его изуродованное лицо. Она успела повидать такое количество уродств и стольких людей изуродовала сама, что могла бы без особого труда притвориться, будто это ее не трогает. Отвращало его молчание после прежней неумолчной болтовни, напоминавшее о долге, с которым она не в силах расплатиться. Глядя ему в лицо, Монца слышала его шепот: «А должны были — тебе». И знала, что он прав. Когда же он все-таки вступал в разговор, то больше не упоминал о своем желании стать хорошим человеком и совершать правильные поступки. Возможно, ей следовало радоваться тому, что победа в том споре осталась за нею. Она и старалась. Но думать могла лишь о том, что, встретив человека, считай, наполовину хорошего, каким-то образом превратила его в наполовину дурного. Не только сама была гнилой, но заражала гнилью всех, с кем соприкасалась.

От Трясучки ее тошнило. И от того, что на самом деле ей следовало испытывать благодарность, а не отвращение, тошнило еще сильнее.

— Я попусту трачу время, — прошипела Монца, обращаясь скорей к своему бокалу, чем к Рогонту.

Герцог вздохнул.

— Как и мы все. Пытаясь провести оставшиеся до позорной смерти мгновенья не самым худшим образом.

— Мне нужно уехать. — Монца попыталась сжать в кулак искалеченную руку, но сейчас боль лишала ее и последних сил. — Найти способ… убить Орсо. — Сил оставалось так мало, что она с трудом выговорила это.

— Месть?

— Месть.

— Если вы уедете, я буду раздавлен.

Монца уже плохо понимала, что говорит.

— Но на кой черт я вам нужна?

— Вы — мне? — Рогонт перестал улыбаться. — Я не в силах больше оттягивать неизбежное. Скоро, возможно, уже завтра, состоится великая битва, которая решит судьбу Стирии. Что может быть ценнее в такое время, чем совет одного из величайших стирийских полководцев?

— Погляжу, может, один какой и найдется, — пробормотала она.

— К тому же у вас много друзей.

— У меня? — Монца не могла вспомнить ни одного живого.

— Вас по-прежнему любит народ Талина. — Рогонт, подняв брови, оглядел своих гостей, многие из которых посматривали на Монцу не слишком дружелюбно. — Здесь вы менее популярны, конечно, но это только подтверждает суть. Злодей для одного человека — герой в глазах другого.

— В Талине думают, что меня нет в живых, да и все равно им на самом деле. — Ей и самой было почти все равно.

— Напротив, мои агенты сейчас активно уведомляют горожан о том, что вы благополучно выжили. На всех перекрестках развешаны объявления, где говорится, что сообщение герцога Орсо о вашей гибели — ложь, что он сам покушался вас убить и что вы скоро вернетесь. Им далеко не все равно, поверьте. К вам относятся с той непостижимой любовью, какую простые люди питают порой к выдающимся личностям, которых не знали никогда и не узнают. И действия наши помогают, по меньшей мере, восстановить их против Орсо и создать ему трудности в собственном доме.

— Политика? — Монца осушила бокал. — Маленький жест, когда война стучится к вам в двери?

— Все мы делаем жесты, какие можем. Но вы по-прежнему весомая фигура и в войне и в политике, расположения которой стоит добиваться. — Он снова улыбнулся, еще шире, чем раньше. — Да и нужна ли мужчине какая-то другая причина, кроме той, что он желает удержать при себе умную и прелестную женщину?

Монца нахмурилась, отвела взгляд.

— Идите вы…

— Пойду, коль желаете. — В ответ он посмотрел ей прямо в глаза. — Но я бы предпочел остаться.

— Ваш угрюмый вид созвучен моим чувствам.

— Что? — Трясучка оторвал недобрый взгляд от веселой парочки. — А… — С ним заговорила какая-то женщина. — О! — У которой было на что посмотреть. Так хороша была, что как будто даже светилась.

Но тут он обнаружил, что светятся все вокруг. Успел напиться в дерьмо…

Впрочем, она казалась не такой, как все. Из украшений только ожерелье из красных камней на длинной шее; одета в белое платье, просторное, как у чернокожих женщин, которых он видел в Вестпорте. Но сама с очень белой кожей. Что-то простое и естественное было в том, как она держалась, никакой чопорности. Что-то искреннее в том, как улыбалась. На миг и его собственные губы тронула улыбка. Впервые за долгое время.

— Найдется здесь местечко? — По-стирийски она говорила с союзным акцентом. Чужая в этой стране, как он сам.

— Вы хотите сесть… рядом со мной?

— Отчего бы и нет? Разве вы разносчик чумы?

— С моим счастьем я бы не удивился. — Он повернулся к ней левым боком. — Но хватает и этого, чтобы меня избегали.

Взгляд ее устремился на его уродство и снова встретился с его взглядом. Улыбка не дрогнула.

— У всех у нас свои шрамы. У кого снаружи, у кого…

— Те, что внутри, однако, не портят внешнего вида.

— Мне кажется, значение красоты часто переоценивают.

Трясучка медленно смерил ее взглядом сверху донизу. Не без удовольствия.

— Легко вам говорить. У вас ее столько…

— Хорошие манеры. — Она выпятила губы, окинула взглядом зал. — Я уж отчаялась встретить их здесь. Клянусь, вы единственный искренний человек во всей этой толпе.

— Вот уж не думаю. — Тем не менее он все-таки улыбнулся. Доброе слово от красивой женщины услышать всегда приятно. У него ведь еще осталась гордость.

Тут она протянула ему руку, и Трясучка растерянно заморгал.

— Можно поцеловать, да?

— Если хотите. Она не растает.

Рука оказалась мягкой и гладкой. Совсем не похожей на руку Монцы, покрытую шрамами, обветренную, мозолистую, как у какого-нибудь Названного. Не говоря уж о второй, искалеченной, скрытой под перчаткой. Трясучка прижался губами к пальцам, учуял аромат духов. Цветочный, с какой-то непонятной примесью, от которой у него перехватило дыхание.

— Я… э… Кол Трясучка.

— Знаю.

— Откуда?

— Мы виделись уже, но недолго. Меня зовут Карлотта дан Эйдер.

— Эйдер? — Через мгновение он вспомнил. Сипани. Мелькнувшее в тумане лицо. Красный плащ. Любовница принца Арио. — Вы — та самая, кого Монца…

— Обманула, шантажировала, уничтожила и бросила умирать? Да, та самая. — Она бросила хмурый взгляд на высокий стол. — Монца… вот как. Не просто по имени, но по-уменьшительному. Вы, должно быть, очень близки.

— Достаточно. — Совсем не так, однако, как в Виссерине, когда у него еще были оба глаза.

— Тем не менее она сидит наверху с великим герцогом Рогонтом, а вы — внизу, с нищими прихлебателями.

Словно мысли его прочитала… В нем снова начал разгораться гнев, и Трясучка поспешил увести разговор в сторону.

— Что вас привело сюда?

— После резни в Сипани выбора у меня не было. Герцог Орсо наверняка предложил за мою голову немалую сумму. Последние три месяца я прожила, от каждого встречного ожидая, что меня пырнут ножом, задушат или отравят.

— Хм. Мне это знакомо.

— Примите мое сочувствие.

— Мертвые знают, что малость сочувствия мне не помешала бы.

— От меня можете получить все, ибо оно того стоит. Вы такая же пешка в этой маленькой грязной игре, как и я, не правда ли? И потеряли даже больше, чем я. Глаз. Красоту.

Она вроде бы не двигалась с места, но в то же время стала ближе. Трясучка сгорбился.