— Кто идет? — прорычал тот, сгребя, наконец, копье вместе с пучком мокрой травы.

— Зовут меня Кол Трясучка, и я имею разговор к Карпи Верному.

Лагерь Тысячи Мечей выглядел точь-в-точь как любой другой лагерь. Солдаты, холст, железо, грязь. Больше всего — грязи. Палатки, расставленные без всякого порядка. Лошади, привязанные к деревьям, выдыхающие белый в темноте пар. Копья, составленные штабелями. Костры — где горящие, где уже прогоревшие до углей. Воздух, едкий от дыма. Кое-кто из наемников еще не спал, сидя у огня и кутаясь в одеяло. Одни, не обращая внимания на проходившего мимо Трясучку, выпивали, другие провожали его настороженными взглядами.

Это напомнило ему разом обо всех сырых, холодных ночах, проведенных в многочисленных лагерях на Севере. О кострах, к которым он жался в единственной надежде, что не начнется дождь. О мясе, которое жарил, нанизав его на копья павших товарищей. Об одеялах, в которые кутался для ночевки на снегу. О клинках, которые точил для поджидавшей назавтра черной работы. Мысленному взору явились лица людей, с которыми он пил и смеялся, — умерших и вернувшихся в грязь. Брата. Отца. Тула Дуру — Грозовой Тучи. Рудды Тридубы — Скалы Уффрифа. Хардинга Молчуна, что был безмолвнее ночи. И воспоминания эти вызвали у него приступ неожиданной гордости. А потом приступ неожиданного стыда за работу, которую он делал сейчас. Столь сильных чувств он не испытывал с тех пор, как потерял глаз, и не думал испытать когда-нибудь снова.

Трясучка с силой втянул воздух носом, лицо под повязкой защипало, и мгновенье слабости миновало. Он снова стал холоден и спокоен.

Часовой тем временем подвел его к палатке размером с дом, из-под полога которой в ночь просачивался слабый свет. Сказал:

— Ну, смотри, веди себя там прилично, дубина северная, — и подпихнул Трясучку его же собственным топором. — Не то…

— Да пошел ты, дурак.

Трясучка одной рукой отодвинул его с дороги и нырнул под полог.

Внутри пахло прокисшим вином, заплесневелой одеждой, немытым телом. Струили тусклый свет фонари, развешанные по кругу вместе с рваными знаменами — трофеями былых сражений.

В дальнем конце палатки стояло на двух ящиках кресло из темного дерева, отделанное слоновой костью, побитое, исцарапанное, отполированное частым сидением. Кресло капитан-генерала, понял Трясучка. То самое, что когда-то принадлежало Коске, потом Монце, а теперь — Карпи Верному. Выглядело оно ничуть не лучше какого-нибудь потрепанного временем обеденного кресла из богатого дома. И уж совсем не походило на вещь, за которую можно убить. Хотя, с другой стороны, причины для убийства часто бывают мелкими.

Посередине стоял длинный стол, по обе стороны которого сидели капитаны Тысячи Мечей. Сурового вида мужчины, все в шрамах, побитые и потрепанные временем, как то кресло, и оружия при них хватало. Однако Трясучка улыбался и в более суровых компаниях, поэтому улыбнулся и сейчас. Странно, но здесь он почувствовал себя так легко, как ни разу за последние несколько месяцев. Правила поведения с этими людьми были ему понятны, не то, что с Монцей.

Похоже было, что за стол они уселись совещаться. Разложили карты. Но среди ночи разработка стратегии обернулась игрой в кости. Теперь на картах рассыпаны были деньги, стояли полупустые бутылки, помятые кружки, надколотые стаканы. На самой большой багровело пятно от пролитого вина.

Место во главе стола занимал здоровяк — все лицо в шрамах, проплешина среди коротких седых волос. Пышные усы, белая щетина на массивном подбородке. Сам Карпи Верный, судя по описанию Монцы.

Он тряхнул зажатыми в могучем кулаке костями.

— Ну, дряни, выходите, дайте мне девятку! — Выпали единица и тройка. Кто-то за столом вздохнул, кто-то захихикал. — Твари! — Карпи бросил несколько монет длинному рябому уроду с крючковатым носом, чью большую лысину обрамляли длинные черные волосы. — Однажды я все-таки разгадаю твою хитрость, Эндиш.

— Нет у меня никакой хитрости. Просто родился под счастливой звездой. — Эндиш смерил Трясучку столь же дружелюбным взглядом, каким лиса могла бы одарить курицу. — Что еще за ублюдок перевязанный?

Вперед протолкался часовой, тоже глянув на Трясучку не слишком ласково.

— Генерал Карпи, этот северянин говорит, что у него есть к вам разговор.

— Правда, что ли? — Верный посмотрел на него лишь мельком и начал складывать свои деньги столбиком. — А мне его разговор на кой? Брось-ка сюда кости, Виктус, я еще не кончил.

— Вот проблема с генералами, — заметил Виктус, лысый, как яйцо, и костлявый, как воплощение голода. Улучшить впечатление не могли даже сверкающие цепочки на шее и перстни, сплошь унизывавшие пальцы. — Никогда не знаешь, когда они кончат. — Он бросил кости на стол, и пара дружков его вновь хихикнула.

Часовой нервно переступил с ноги на ногу.

— Он говорит, что знает, кто убил принца Арио!

— Да что ты? И кто же это?

— Монцкарро Меркатто. — Все лица резко развернулись к Трясучке. Карпи медленно положил поднятые кости обратно на стол и сощурился. — Похоже, вам знакомо это имя.

— Наймем его как шута или повесим как лжеца? — прохрипел Виктус.

— Меркатто умерла, — сказал кто-то.

— Вот как? Интересно, кого же я тогда трахал весь прошлый месяц?

— Если Меркатто, то зря бросил, — ухмыльнулся Эндиш. — Братец ее мне говаривал, что в рот она берет как никто.

На сей раз захихикала добрая половина присутствующих. При чем тут брат Монцы, Трясучка не слишком-то понял, но значения это не имело. Он успел уже размотать повязку и, стащив ее, повернулся лицом к фонарю. Смешки разом захлебнулись. Такое уж было у него теперь лицо — никому не весело.

— Вот чего она мне стоила к нынешнему дню. За горстку серебра?.. На хрен это. Я не такой дурак, за какого она меня держит. И гордость еще имею. Я бросил эту суку.

Карпи Верный угрюмо уставился на него.

— Как она выглядит?

— Высокая, худая, черные волосы. Все время хмурится. Остра на язык.

Виктус отмахнулся унизанной перстнями рукой.

— Это всем известно!

— У нее покалечена правая рука. Куча шрамов. После падения с горы, так она говорит. — Трясучка, не сводя глаз с Верного, ткнул себе пальцем в живот. — Здесь рубец, и на спине еще один. Друг, говорит, сделал. Проткнул насквозь ее же кинжалом.

Лицо Верного стало мрачным, как у могильщика.

— Ты знаешь, где она?

— Эй, погодите-ка. — Вид у Виктуса был не более радостный, чем у его командира. — Так что, Меркатто жива?

— Доходили до меня такие слухи, — сказал Верный.

Из-за стола вдруг поднялся здоровенный чернокожий детина с длинными, серо-стальными волосами, свернутыми в жгуты.

— Какие только слухи не ходят, — сказал он медленно, голосом, глубоким, как море. — Слухи и факты — разные вещи. И когда же ты, черт тебя дери, собирался нам сказать?

— Когда надо, черт тебя дери, Сезария. Где она?

— На ферме, — сообщил Трясучка. — Верхом отсюда с час езды будет.

— Сколько с ней народу?

— Всего четверо. Нытик-отравитель и его помощница, почти девчонка. Еще рыжая бабенка по имени Витари и какая-то темнокожая сука.

— Где именно?

Трясучка усмехнулся.

— Ну, в общем-то, за этим я сюда и пришел. Выдать вам, где именно.

— Попахивает дерьмом, и мне этот запашок не нравится, — прохрипел Виктус. — Коль спросите меня…

— Не спрошу! — рявкнул Верный. — И сколько ты за это хочешь?

— Десятую часть того, что герцог Орсо обещал за голову убийцы принца Арио.

— Всего лишь?

— Думаю, десятая часть — это намного больше того, что я получу от нее. Но не настолько большая, чтобы вы меня за нее убили. Я хочу столько, сколько смогу унести, оставшись при этом в живых.

— Мудрый человек, — сказал Верный. — Для нас ничего нет хуже жадности, верно, парни? — Кое-кто засмеялся, но большинство, судя по виду, никакой радости по поводу возвращения прежнего генерала из страны мертвых по-прежнему не испытывало. — Что ж, десятая часть — это справедливо. Договорились. — Он шагнул вперед и, глядя Трясучке в лицо, ударил с ним по рукам. — Если доберемся до Меркатто.