— Несколько поздно об этом думать.

Герцог надул щеки.

— Слишком поздно… слишком поздно — такова будет моя надгробная эпитафия. К Душистым Соснам я прибыл с опозданием на два дня, и торопыга Сальер успел сразиться и проиграть без меня. Поэтому Каприле остался без защиты перед вашим многими засвидетельствованным гневом. — То была версия дураков, но Монца придержала свое мнение при себе. На время. — К Масселии я прибыл со всем своим войском, готовый защищать от вас великие стены и блокировать брешь в обороне Этриса, и обнаружил, что город вы захватили днем раньше, успели вычистить его и защищаете стены уже от меня. — Снова оскорбительная ложь, и снова Монца промолчала. — Затем Высокий Берег, где меня всячески придерживал покойный ныне генерал Ганмарк. В то время как тоже уже покойный герцог Сальер, который принял твердое решение не дать вам оставить его в дураках во второй раз, был-таки оставлен вами в дураках во второй раз. И войско его рассеялось, как мякина на ветру. Поэтому и Борлетта… — Он ткнул большим пальцем в пол, высунул кончик языка и изобразил неприличный звук. — Поэтому и храбрый герцог Кантейн… — Провел пальцем по горлу и повторил звук. — Слишком поздно, слишком поздно. Скажите, генерал Меркатто, как вам удается всегда попадать первой на поле боя?

— Встаю рано, до рассвета, знаете ли… проверяю, в ту ли сторону я иду, и никому не даю себя остановить. Да… еще я и в самом деле стараюсь туда попасть.

— Это вы о чем? — спросил юнец рядом с Рогонтом, чья физиономия была еще кислей, чем у прочих.

— О чем? — Монца вытаращилась на него с видом деревенской дурочки, потом повернулась к Рогонту. — О том, что вы могли добраться до Душистых Сосен вовремя. Но предпочли замешкаться, зная, что гордый жирный Сальер описается, не успев снять штанов, и растратит, скорей всего, все свои силы, независимо от того, выиграет или нет. Он проиграл и выглядел дураком, а вы — более мудрым партнером, на что и надеялись. — Настал черед Рогонта хранить осторожное молчание. — И до бреши вы могли добраться вовремя. Но для вас было удобнее опоздать и позволить мне преподать тот самый урок гордым массельцам, который был в ваших интересах. То есть заставить их покорно слушать вашу благоразумную светлость.

В зале, пока она говорила, стояла абсолютная тишина.

— Когда вы поняли, наконец, что время истекает? Что ваши опоздания привели к тому, что союзники стали слишком слабы, а Орсо — слишком силен? На Высокий Берег вам наверняка уже хотелось успеть вовремя, но помешал Ганмарк. Прикидываться хорошим союзником к тому времени было… — Она подалась вперед и шепнула: — Слишком поздно. Ваша политика заключалась в том, чтобы утвердить себя как сильнейшего из партнеров ко времени выигрыша Лиги Восьми и стать среди них первым. И замысел был неплох, и исполнение тоже. Если не считать того, конечно, что выиграл Орсо, а Лига Восьми… — Монца высунула кончик языка и адресовала неприличный звук всему собравшемуся здесь цвету мужественности. — И кончено с вашим «слишком поздно», засранцы.

К ней, сжимая кулаки, шагнул самый отчаянный из всего выводка «храбрецов».

— Не желаю больше этого слушать! Вы… вы — дьявол! У меня отец погиб при Душистых Соснах!

Похоже, причины мстить нашлись бы у каждого человека на земле. Но Монца так настрадалась сама, что сострадать другим сил уже не имела.

— Спасибо, — сказала она.

— Что?

— Поскольку ваш отец наверняка был в стане моих врагов, а цель сражения — их убить, смерть его я воспринимаю как комплимент. И вряд ли требуется объяснять такие вещи воину.

Лицо его пошло пятнами.

— Будь вы мужчиной, я бы убил вас на месте.

— Будь вы мужчиной — хотели вы сказать. Что ж, поскольку я отняла у вас отца, будет только справедливо, если дам что-то взамен. — И Монца плюнула ему в лицо.

Он кинулся на нее — неуклюже, голыми руками, как она и предполагала. Всякий человек, которого нужно долго раззадоривать, будучи доведен, наконец, до крайности, обычно забывает об осторожности. Монца легко уклонилась, схватилась за верхний и нижний края его золоченой кирасы, подтолкнула вперед, одновременно подставив подножку. Он споткнулся, начал падать, и тут она, схватившись за рукоять меча у него на поясе, выдернула его из ножен. Мальчишка плюхнулся в бассейн, подняв фонтан сверкающих брызг, взвизгнул, а Монца быстро развернулась к остальным — с клинком наготове.

Рогонт закатил глаза.

— О, прошу вас…

Вся свита его ринулась к Монце, спешно выдергивая мечи, сыпля проклятиями и чуть не свалив в своем усердии стол с картами.

— Клинки в ножны, господа, будьте так добры, клинки в ножны!

Мальчишка, которого тянула ко дну тяжесть собственных разукрашенных доспехов, все же всплыл кое-как на поверхность, забарахтался с плеском. Двое бросились вытаскивать его из бассейна, остальные же принялись отталкивать друг друга в стремлении добраться до Монцы первыми.

— Разве вы не отступаете? — прошипела она, пятясь к колонне.

Один вырвался вперед, попытался достать ее мечом.

— Умри, проклятая!..

— Довольно! — взревел Рогонт. — Хватит! Хватит! — И все они насупились, как напроказившие дети, призванные к ответу. — Никаких фехтовальных упражнений в купальне, прошу вас! Будет ли конец моему позору? — Он тяжело вздохнул, после чего повелительно махнул рукой. — Оставьте нас наедине!

У того, что стоял впереди, от ужаса встопорщились усы.

— Как, ваша светлость, с этой… с этой подлой тварью?

— Не волнуйтесь, выживу. — Он поднял бровь. — Плавать я умею. Вон отсюда, все, пока сами себя не поранили. Кыш! Проваливайте!

Они неохотно попрятали мечи в ножны и, ворча, потянулись к выходу из зала. Мокрый насквозь юнец гневно топал сапогами, в которых хлюпала вода. Монца бросила его золоченый меч в бассейн и, когда тот с плеском ушел в воду, усмехнулась. Победа, может, и маленькая, но теперь приходилось радоваться и таким.

Рогонт молчал, пока они не остались вдвоем, потом тяжело вздохнул.

— Ты говорила, что она придет, Ишри.

— Хорошо, что мне никогда не надоедает быть правой.

Монца вздрогнула, увидев вдруг темнокожую женщину на подоконнике высокого окна в паре шагов над головой Рогонта. Та лежала на спине, задрав скрещенные ноги на стену и свесив с узкого выступа вниз руку и голову, так что лицо ее было запрокинутым.

— Ибо это происходит часто.

Женщина соскользнула с подоконника, в последний момент перевернулась в падении и ловко, как ящерица, приземлилась на руки и на ноги.

Монца не могла понять, почему не заметила ее сразу, и рассердилась на себя.

— Вы кто? Акробатка?

— О, ничего столь романтичного, как акробатка. Я — Восточный Ветер. Можете думать обо мне, как об одном из множества пальцев Божьей правой руки.

— Жрица, судя по всему этому вздору?

— О, ничего столь скучного и пресного, как жрица. — Она закатила глаза к потолку. — Я — пылкая верующая, по-своему, но мантию носить, благодарение Богу, могут только мужчины.

Монца нахмурилась.

— Агент гуркского императора.

— Агент… звучит слишком уж закулисно. Император, Пророк, церковь, государство… Я бы назвала себя скромным представителем Южных сил.

— Что для них Стирия?

— Поле битвы. — Ишри широко улыбнулась. — Гуркхул и Союз могут быть в мире, но…

— Сражение продолжается.

— Всегда. Союзники Орсо — наши враги, поэтому его враги — наши союзники. Нас объединяет общее дело.

— Падение Орсо, великого герцога Талина, — проворчал Рогонт. — Дай-то Господи.

Монца презрительно усмехнулась.

— Ха. Вы теперь молитесь Богу, Рогонт?

— Всякому, кто услышит, и от всей души.

Гурчанка выпрямилась, поднялась на носки, потянулась, вскинув вверх руки с длинными пальцами.

— А вы, Меркатто? Не являетесь ли вы ответом на отчаянные молитвы этого бедного человека?

— Может быть.

— А он, возможно, — на ваши?

— В сильных мира сего я разочаровывалась часто, но не теряю надежды.