— Боже, помоги, — прошептал он снова.

Многие вокруг молились. Многие плакали. Многие вопили от боли. Один сидел молча, в пятнистой лиственной тени, с видом несказанного удивления; по его лицу струилась кровь. Сувал немного знал его. Он был портным в Уль-Хатифе. Человек совершенно без чувства юмора. Но чувство юмора здесь не давало никаких преимуществ.

Сувал повернулся и побрел, чавкая раздавленными фруктами, к корявому древесному стволу, за которым укрывалось несколько других кантийцев, а также один из союзных солдат в очень странном мундире — наполовину зеленом, наполовину коричневом. Только подойдя вплотную, он понял, что солдат мертв, а коричневым мундир был из-за крови, натекшей с его руки, которая была жутко изувечена. Он оттолкнул труп ногой и заполз в ямку, которую тот занимал, даже не чувствуя стыда за то, что так обращается с мертвым.

Он попросит у Бога прощения позже.

Кто-то протянул ему фляжку, Сувал с благодарностью отхлебнул и передал ее назад. Через реку ползли полосы дыма. Несколько человек переправились на ту сторону на плотах и теперь, дрожа, сгрудились на дальнем берегу. У них было одно копье на всех, один из них был бледен и обливался кровью, их плот разметало и бревна уплыли по течению. Время от времени мимо проплывали трупы, лицом вверх или лицом вниз, неторопливо поворачиваясь в воде.

Позади слышались яростные крики, ржание перепуганных лошадей — через побоище пробирались повозки. Одну уже закатили в реку. Они пытались таким образом сделать мост, чтобы перебраться на ту сторону. И что дальше? Драться? Безумие. Это все — сплошное безумие. Человек, которого все считали мертвым, вдруг издал булькающий вопль, когда колесо повозки с хрустом переехало его ногу.

— Боже, помоги, — прошептал Сувал, но Бог его не слышал. Так же как Он не слышал его, когда в Тазлике начались мятежи, и его контору разграбили и подожгли, и ему с семьей пришлось потратить все, что они имели, на переезд в Союз.

Снова грохот. Сувал ввинтился в ствол, осыпаемый листьями и обломками сучьев.

Что-то брызнуло ему в лицо. Кровь? Он что, ранен? О боже, неужели это конец? Сувал поднес к глазам трясущиеся пальцы.

Всего лишь сливовый сок. Гнилая слива, только и всего. Он был готов расхохотаться и разрыдаться одновременно. Шлем снова свалился, и он снова его напялил, задом наперед.

Пришел большой толстый человек в пышном красном мундире, вышитом толстыми золотыми веревками. Тот самый, что улыбался им из седла, когда они выступали неделю назад. Другой человек, худой, с зачесанными назад черными волосами, что-то ему кричал, тыча пальцем в разрушенный мост и повозки. Он хотел, чтобы они переправились. Но как они могут переправляться, если мир объят огнем? Как они могут даже помыслить о том, чтобы двинуться с места? С тем же успехом он мог требовать, чтобы они полетели на луну.

Сувал не был солдатом. Он переписывал тексты. У него была легкая рука, это все говорили. Он всегда очень заботился о своих манускриптах.

— Я не уверен… в том смысле, что… я не вижу способа… — Барезин оглядывал остатки легиона, которым он так гордился, бессмысленно открывая и закрывая рот, словно рыба, выдернутая из воды. — Мой Гуркский легион…

Еще один снаряд ударился среди деревьев не больше чем в тридцати шагах от них, и Барезин пугливо вертанулся в ту сторону, тряся толстыми брылами.

Антаупу он никогда не нравился. Ему вообще не нравился ни один из этих ублюдков из Открытого совета. Он им не доверял. Льстецы и хвастуны, все как один. И тем не менее по какой-то причине он повелся на их громкие слова, а теперь было уже слишком поздно. Нет другого выбора, придется работать с тем, что есть.

Он схватил Барезина за позументы, встряхнул и прошипел, цедя по одному слову:

— Переправь… их… на ту… сторону! — Он развернул коня. — Немедленно!

Надо было возвращаться к Лео. Сказать ему, что на этих болванов надежды нет.

Он отпихнул с дороги низкую ветку и выехал на открытое место. Здесь сумятицы было не меньше; повсюду валялись мертвые и раненые. Один распадающийся отряд двигался одновременно вперед и назад, открывая брешь в середине и рассыпая во всех направлениях людей в желтых мундирах. Сквозь хаос неслась обезумевшая лошадь без всадника, болтающиеся стремена били ее по бокам.

Краем глаза Антауп заметил, как что-то мелькнуло, потом посередине колонны взметнулась грязь. Грязь, вперемешку с кусками оружия и людей, сплошным мельтешащим облаком. Людей швыряло на землю как кукол, или они падали сами, закрывая головы руками.

Антауп еле усидел в седле, когда его лошадь рванулась в сторону, в обход разметанной колонны. На него посыпались комки почвы, отскакивая от седла, за спиной слышались вопли раненых, постепенно заглушаемые барабанной дробью копыт.

На этот раз пронесло.

На западе, сквозь пелену дыма, виднелись более организованные боевые порядки. Синие мундиры. Наверное, полки Ишера, которых почти пощадила пушечная пальба, так что они сохранили некоторую форму. Однако, мчась галопом по полям, Антауп не видел ничего, кроме проявлений трусости. За каждым деревом пряталась кучка людей, отпихивающих друг друга, чтобы укрыться понадежнее. Люди без оружия. Люди без цели. Раненые отползали в тыл.

Возле стены одной из ферм жалась горстка таких трусов. На их лицах читался ужас, когда они смотрели через усеянные трупами поля в направлении пылающих садов и курящегося дымом холма за ними. Вдоль стены взад и вперед разъезжал офицер, махая мечом и вопя до хрипоты:

— Вперед! Ради всего святого, вперед!

Однако, словно стадо упрямых коз, отказывающихся слушаться пастуха, они не двигались с места.

Антауп перепрыгнул через изгородь, с толчком приземлился и увидел еще одну компанию солдат, прятавшихся по ту сторону, — они срывали с себя свои яркие мундиры. Дезертировали, не успев даже добраться до противника! У него было сильное искушение развернуть лошадь и передавить этих мерзавцев. Но они не были единственными; он видел и других, они удирали через поля в северном направлении, время от времени бросая назад перепуганные взгляды.

— Гребаные трусы! — прошипел он на ветер.

Жаль, что здесь нет Юранда с Гловардом. Антауп-то давно знал, чем они занимаются. Гордиться тут особо нечем, но тем не менее они оба хорошие ребята. Лео бывает таким упрямым! Стоит ему забрать что-нибудь в голову, и это уже ничем не вышибешь.

— С дороги! — проревел он, и люди распластались вдоль ограждения деревянного моста, по которому он с грохотом пронесся. Какой-то посыльный едва успел в последнюю секунду броситься в сторону, мелькнули его расширенные глаза, в ушах остался обрывок его перепуганного вопля — и Антауп вихрем полетел дальше, в направлении Стиблинговой башни.

Он придумывал новый рассказ. Что-нибудь такое, что станет настоящей жемчужиной его репутации. На этот раз пускай это будет жена лорда. Леди что-нибудь-там-такое… Или нет, наверное, лучше даже не придумывать имя, а то потом могут быть проблемы. Ее имя я унесу с собой в могилу и все такое прочее. Таинственная женщина. Старше него. Жутко богатая. Нотка опасности. У мужа больше не стоит… Как они на это клюнут! Антауп, пес ты этакий, как ты это делаешь? Да очень просто, если ты все придумал. И гораздо веселее, чем действительно убеждать какую-то женщину пустить тебя к себе в постель. На женщин у него никогда не хватало терпения.

Холм с башней на вершине кипел деятельностью, но аккуратные серые шеренги инглийской армии больше не ждали возле его подножия. Взглянув на сжатые поля в южном направлении, Антауп увидел поднятую ими пыль.

— Проклятье, — шепотом выругался он.

Давая лошади передышку, он сдвинул шлем назад и утер залитый потом лоб.

Неужели Лео не утерпел? Не то чтобы это было в первый раз. Или его что-то подтолкнуло? Антауп ощутил несколько виноватое чувство ностальгии по тем дням, когда армией командовала леди Финри. По той спокойной уверенности, с которой она принимала в расчет карты, людей, местность. Может, война и не место для женщин, но никто никогда не сомневался, что она в точности знает, что делает. И в точности знает, что должен делать каждый из ее людей. Теперь, похоже, никто не имел ни о чем ни малейшего представления.