Так они обычно говорили друг другу в ожидании штурма. Чаще всего напиваясь при этом.

— В давке на верху стены тебя никакая защита не спасет, — добавил Хальдер. — Только нападение. Только ярость!..

Броуд не сводил глаз со стальной пластины, но его сердце принялось колотиться.

— …Думать некогда…

Он вспомнил, что происходит, когда ты добираешься до верха лестницы.

— …Вздохнуть негде…

Котел, кипящий жестокостью. Люди превращаются в животных. Люди превращаются в мясо.

— Давка такая, что ты просто не сможешь достать меч на бедре, не то что размахнуться. — Хальдер понемногу перешел на шепот. — Тут нужно что-то, чем можно убить человека, который стоит на расстоянии поцелуя.

Вот поэтому Броуд всегда носил на груди колющий клинок. Он был больше похож на длинное шило, чем на нож, трехгранный, с почти не заточенными ребрами. Рабочей частью было острие — им можно было бить сверху, снизу под шлем или в сочленения доспехов — или навершие рукояти, а при необходимости и тяжелая гарда. Броуд вспомнил ощущение хрустнувшей под ударом скулы, липкий ручеек крови, стекающий по рукоятке… Он вздрогнул и заставил себя разжать ноющий кулак. И подумал: может быть, Судья была права. Может быть, его счастье — в крови?

— Ну нам-то на стены лезть не понадобится, — сказал Баннерман, — так что я все же возьму меч, если никто не против.

И он вытащил свой клинок на несколько дюймов и снова задвинул в ножны.

— Меч — отличное оружие для конной атаки на лучников. А для сражения лицом к лицу с людьми в доспехах можно придумать кое-что и получше. — Хальдер кивнул на боевой молот Броуда, лежавший на куске промасленной холстины в ожидании полировки. — Если такой штукой врезать по шлему, можно раздробить череп, даже если не проломишь сталь.

Это было верно. Но Броуд чаще использовал топорик-клевец, который носил за спиной. Отличная штука, чтобы зацепить человека, наклонившегося над парапетом, и стащить его вниз. Отличная штука, чтобы зацепить и отвести щит, после чего добраться кинжалом до скрывающейся за ним плоти. А если хватит места, чтобы как следует размахнуться, то им можно прорубиться практически сквозь что угодно — если тебя не смущает, что он может застрять. В бою нельзя слишком привязываться к оружию, так же как нельзя слишком привязываться к людям.

Иногда их приходится оставлять валяться в грязи.

Орсо разглядывал себя в зеркале.

Он уже успел натянуть штаны, когда вдруг заметил свое отражение, и теперь, даже в преддверии неминуемого уничтожения, не мог отвести глаз. Посторонний наблюдатель, конечно же, решил бы, что он невероятно тщеславен, но в действительности Орсо не видел в зеркале ни одной правильной черты — сплошные недостатки и дефекты.

— Новые подкрепления, — сообщила Хильди, стоя у одного из окон великолепной комнаты, в которой расположился Орсо по настоянию мэра.

Солдаты маршировали мимо Стоффенбекской ратуши по направлению к линии фронта, где им вскорости предстояло сражаться. Где им вскорости предстояло умирать. Это уже стало лейтмотивом правления Орсо: превращение смелых, сильных людей в трупы.

— Ночью подошли три полка, — сказал он, — а также переполненная энтузиазмом группа фермеров из соседней долины, требовавших, чтобы им позволили сражаться за своего короля.

— Как трогательно.

— Если можно назвать идиотизм трогательным.

На самом деле Орсо действительно был тронут. Но все равно распорядился, чтобы их отослали по домам.

— Но все же наше положение стало сильнее? — с надеждой спросила Хильди.

— Сильнее, чем было. Но маршал Форест все равно считает, что у врага значительный перевес.

— Сражения не всегда выигрывает тот, у кого больше численность.

— Не всегда, — согласился Орсо. — Просто чаще всего.

Он уныло положил руку на свой живот и попытался как мог его втянуть. Впрочем, бедра-то все равно не втянешь. Дело дошло уже до того, что он раздумывал, не завести ли что-нибудь вроде корсета. Савин, в конце концов, всегда выглядела в них блистательно, а о тренировках не могло быть и речи, будь они прокляты. Он снова расслабил живот — с устрашающим результатом.

— Могу поклясться, что Лео дан Броку никогда не приходится втягивать живот, — пробормотал он.

— Да уж наверняка. Небось у него живот твердый и бугристый, как булыжная мостовая. — Хильди смотрела куда-то в угол комнаты с затуманившимся взглядом. — Он совмещает в себе лучшие черты танцовщика и портового грузчика.

— В то время как во мне сошлись худшие черты лентяя и трактирщика? — Орсо неохотно натянул на себя рубашку. — Возможно, тебе удастся заполучить новую работу, умащать живот Молодого Льва маслом, когда он сменит меня.

— О таком девчонка может только мечтать!

— Но все же в человеке есть и нечто большее, чем брюхо.

— Еще бы. У вас и под подбородком уже жирку наросло.

Орсо вздохнул:

— Спасибо тебе, Хильди, за все. Пока ты рядом, у меня никогда не будет опасности сделаться чересчур самодовольным.

Отодвинув портьеру, он тоже посмотрел на улицу, на марширующих мимо солдат. Вероятно, он должен был почувствовать себя растроганным их преданностью. Его отец наверняка бы уже махал им из окна вялым кулаком, извергая какие-нибудь патриотические банальности. Орсо же погрузился в размышления о том, какие странные сочетания сомнений и желаний вынудили каждого из этих людей, ввергнув себя в этот металлический поток, плестись к собственному уничтожению, вместо того чтобы сделать в высшей степени разумный выбор и мчаться со всех ног в противоположном направлении.

Затем, поймав себя на том, что не понимает, почему он сам до сих пор здесь, Орсо нетерпеливо хлопнул себя по голове:

— Черт побери, Хильди, кажется, я слишком много думаю для того, чтобы быть хорошим военачальником!

— Плюс отсутствие у вас военного образования, способностей и опыта.

— Образование, способности и опыт для монарха будут лишь обременительными. Такие мелочные заботы годятся только для мелких людей, дорогая моя. — Из окна ему был виден низкий гребень к востоку от города, долговязые деревья на его вершине и первые рассветные лучи, пробивающиеся сквозь облака за ними. — Кажется, дальше откладывать уже некуда. Когда взойдет солнце… похоже, мне придется драться, черт бы его побрал совсем.

— Принести вам ваши доспехи?

— Да уж наверное. И скажи Бернилле, что я готов завтракать.

— Диету отложим на завтра, да?

— Если я буду еще жив, — отозвался Орсо, похлопав себя по животу.

Стур Сумрак злился.

Хлыст разложил для завтрака отличный костер — возле опушки, откуда они могли сразу увидеть, если на холмах впереди будет что-нибудь происходить. Хлыст вообще неплохо разводил костры, а сегодняшний ему особенно удался.

Однако, видя, как лицо Стура все больше и больше чернеет, люди потихоньку отодвигались в сторонку, прячась среди деревьев и за кустами, чтобы ненароком не попасться ему на глаза. Они держались на самом краю освещенного пространства, оставив вокруг короля Севера широкий пустой круг.

Похоже, Клевер был единственным, кто посмел остаться неподалеку, и то главным образом потому, что любил держать ноги в тепле. Послушать россказни про гребаный Союз, так там одна сплошная цивилизация, однако пока что они не встретили здесь ничего, кроме моря грязи. За вчерашний день его сапоги так промокли, что ноги не отогрелись до сих пор. В походах вообще не так уж много удобств, и будь он проклят, если позволит Стуровой хандре лишить себя того немногого, что еще оставалось в этом смысле. Кроме того, Клевер считал, что ты больше рискуешь, когда пятишься задом от бешеного волка, чем когда спокойно стоишь где стоял. Поэтому он оставался сидеть, не спеша обгладывая баранью ногу.

— Мы могли бы выступить вчера вечером! — рявкнул Стур и пнул дымящуюся головешку, так что она вылетела из костра, крутясь и рассыпая искры. — Почему мы не выступили вчера вечером?