— Где и ты тоже обещалась быть.

— Потому и обещалась. Но я подумала, что здесь нас ждет гораздо больше веселья.

Гвоздь покачал головой. Лезвие его кинжала сверкало, поворачиваясь из стороны в сторону.

— Я знал, что ты можешь быть опасным врагом. — Он взглянул на нее из-под своих бесцветных бровей, сквозь бесцветные ресницы. Долгий, неторопливый взгляд, вбирающий в себя все мелочи. — А теперь вот думаю, что, может быть, тебя и в друзьях иметь опасно.

— Меня опасно иметь в друзьях, если собираешься меня предать, это я могу тебе сказать точно. Савин дан Брок продала бы меня при первой возможности. — Рикке осознала, что держится за изумрудное ожерелье, висевшее у нее на шее, и убрала руку. — Эта женщина торгует всем, что видит.

Как они улыбались друг другу тогда, на скамейке в саду ее отца… Ее рука, лежащая на животе Савин. И ребенок, шевелящийся под ее пальцами.

— Что до ее мужа…

Она вспомнила мальчишескую улыбку Лео — сплошное доверие, сплошная сердечность; вспомнила, как он смеялся вместе с ее отцом; вспомнила его мальчишкой, с которым она играла в амбаре. Что-то станет с ним теперь, в Срединных землях, без помощи, которую она ему обещала? Рикке ощутила укол вины и тут же разозлилась на себя за это чувство. Нужно сделать свое сердце каменным!

— Я выполнила то, что обещала сделать? — спросила она.

— Да, — ответил Гвоздь.

— Все вышло так, как я сказала?

— Пока что да.

— Так чем же ты недоволен?

— Я не говорил, что я недоволен.

— Тогда что ты хочешь сказать?

Он сдул щепотку пыли с верхушки яйца и перевел на нее свои бесцветные глаза:

— Я хочу сказать, что не надо давать мне причин быть недовольным.

— Хорошо, я запомню.

Она кивнула в направлении высокой стены впереди. Той самой, которую Бетод выстроил вокруг холма, на котором стоял замок Скарлинга. Наверное, самой крепкой стены на всем Севере. Люди потихоньку продвигались к воротам, подняв щиты; сверху по дуге прилетела пара стрел, загремев по булыжнику, и люди попятились.

— Тем временем у нас еще осталась работа.

— Работы всегда хватает. — Гвоздь продолжал буравить яйцо своим кинжалом, терпеливый, как древесный корень. — Когда мы пришли, ворота были уже закрыты. И те, кто внутри, вроде как не хотят их открывать. Стреляют каждый раз, как мы подойдем.

— Не очень-то по-соседски.

— Вот именно. Я подумал, пожалуй, как стемнеет, я заберусь туда и поучу их хорошим манерам.

Рикке окинула стену взглядом: серая, мрачная, чертовски высокая, и никаких зацепок.

— Дадим им время подумать над своим положением. А тем временем пусть все будет мирно, да? Пригляди, чтобы в городе больше не было никаких кровопролитий.

— Какая ты великодушная.

— Минуту назад я была для тебя чересчур безжалостной. Теперь выясняется, что великодушие — это тоже плохо?

— Смотря для кого.

Гвоздь еще раз взглянул на стену, прищурившись и задрав голову.

— На войне нужно занимать все высокие места, какие только можно. — Он поднес яйцо к губам. Между его длинными указательным и большим пальцами оно казалось крошечным. — Главное, не считать себя выше других. Это дерьмо ничего не стоит.

И он высосал содержимое через дырочку.

Изерн-и-Фейл была на площади неподалеку. Перед ней на коленях стояла шеренга разоруженных воинов. Поодаль стояла Корлет, горделиво держа знамя Долгого Взгляда. Рикке подошла к ним и уперла руки в бедра.

— Подозреваю, что вы вовсе не собирались стоять на коленях посреди улицы, когда вылезали из постелей сегодня утром, — начала она. — Могу только сказать, что мне жаль, что так вышло.

— Тебе жаль? — переспросила Изерн. — Правда?

Ухмылка Рикке расплылась на все лицо:

— На самом деле ни капельки! Мысль о том, какую рожу скорчит Стур Сумрак, когда узнает, что мы украли его город, была для меня источником радости все эти последние недели.

— Небось навалит в штаны и начнет звать мамочку!

— Нисколько не удивлюсь, — отозвалась Рикке.

— Но мамочка не придет, — продолжала Изерн, принимаясь тихо хихикать, — по той причине, что она давно померла! И тогда он начнет скрежетать зубами и бить себя по яйцам, а его рот сожмется в трубочку и станет окончательно похож на дырку в заднице, и…

— Ты отвлекаешься от сути, Изерн.

Изерн прокашлялась:

— Гм, да? Этот недостаток часто встречается в нашей семье… Напомни, о чем мы говорили?

— Мать Стура меня не интересует. Меня интересует его отец. — Рикке снова повернулась к коленопреклоненным бойцам: — Если вы, ребята, мне поможете, я буду к вам снисходительной. Более снисходительной, чем Стур Сумрачная Задница, по крайней мере!

— Сумрачная Задница! — захихикала Изерн, качая головой.

— Итак, расскажите мне, где Кальдер Черный?

Крайний слева, угрюмый пожилой воин со шрамом, пересекающим короткий ежик седых волос, поднял голову с презрительной улыбкой:

— Иди подрочи, гребаная спятившая сука!

Рикке, подняв бровь, поглядела на Корлет. Корлет, подняв бровь, поглядела на нее:

— Он сказал «иди подрочи».

— Я слышала, — отозвалась Рикке. — Наверное, все-таки попозже. Может быть, палец-другой, чтобы отпраздновать победу. Но пока что я малость занята, мне еще ваш город захватить надо… Где Кальдер?

— Ты что, не слышала? — оскалился воин. — Я сказал…

Изерн, ухватив его за волосы, проткнула ему горло кинжалом сбоку, быстрым движением кисти взрезала глотку, из которой хлынул фонтан черной крови, поставила ногу ему на спину и спихнула в канаву.

Снисходительность хорошая вещь, но они все же на Севере. Отец Рикке никогда не любил убивать. Что никогда его не останавливало, когда в этом была необходимость. Ее это тоже не должно останавливать.

— Может быть, он был вполне неплохим человеком, если заглянуть под черствую корочку. — Рикке вздохнула, глядя, как он корячится под сапогом Изерн. — Может быть, он коллекционировал птичьи черепа, или отлично пел, или сильно любил свою безвременно ушедшую сестру, воспоминания о которой вызывали у него слезы в тихую минутку.

Рикке оглядела оставшихся: все смотрели на эту сцену круглыми глазами.

— Но в мире слишком много таких вещей, о которых стоит пожалеть, — закончила она. — Никакой жалости не хватит, если тратить ее на людей, которые ведут себя как мудаки.

Угрюмый мудак перестал дергаться, и Изерн, наклонившись, обтерла кинжал о седалище его штанов. Собственное отражение в ярком лезвии отвлекло ее, она нахмурилась и потерла пальцем какое-то пятнышко на своей щеке.

Рикке отступила в сторону, чтобы расползающаяся лужа крови не залила ей сапоги, и встала перед следующим в ряду.

Она всегда считала себя скорее забавной фигурой. Смешливая Рикке, фонтан веселья. Ей до сих пор казалось странным, что люди могут ее бояться. Тем не менее приходилось признать, что страх в их глазах приносил удовлетворение. По крайней мере, это лучше, чем презрение.

— Ты мне больше нравишься, — сказала она, грозя воину пальцем.

— Да, этот выглядит приятным человеком, — согласилась Изерн, похлопывая его по плечу своим кинжалом. — Позволь поинтересоваться, у тебя есть семья?

— Две дочери, — выдавил он.

— Ух ты, — сказала Рикке. — Большие?

— Шесть и два.

— Ух ты, — сказала Корлет.

— Надеюсь, ты не откажешь нам в помощи, — заметила Рикке. — Девочкам нужен папочка.

— «Девочкам нужен папочка»! — Изерн снова захихикала. — Красиво сказано.

— У меня всегда было чутье на поэзию языка, — отозвалась Рикке. — Итак, где Черный Кальдер?

Отец двух дочерей скосил глаза, пытаясь разглядеть кинжал, но тот был вне поля его зрения.

— Здесь его нет, — прохрипел он.

— Очень хорошо, не бойся, мы понемногу движемся к цели. И где же он?

— Отправился на север, в Высокие Долины. Некоторым из тамошних вождей не нравится манера Стура вести дела.

— Кому это может нравиться? — фыркнула Изерн. — В смысле, я и сама та еще сука из целого семейства говнюков, но Стур? Он задал нам новую точку отсчета!