— И не просто собственникам! Самой королеве пчел, плоду иссохших чресел Костлявого! Савин-мать-ее дан Глокте!

— Дан Брок, — пробормотал Броуд.

Судья улыбнулась — или, во всяком случае, оскалила зубы.

— Не пытайся надуть надувалу. Или уж тогда пытайся как следует. Собственники урезают нам плату всеми возможными ухищрениями и называют это честным заработком. Закрытый совет издает свод правил, по которым богатые еще больше богатеют, а бедные вынуждены подыхать от голода, и называет это законом о равноправии. Знаешь, как назвали самый трущобный, самый дымный, самый дерьмовый проулок во всем Вальбеке? — Она наклонилась еще ближе и прошептала: — «Цветочные Выси»! Однако если назвать вещь другим именем, это еще не делает ее чем-то другим, верно?

— Откуда мне знать, — выдавил Броуд, избивавший людей ради заработка и называвший это «трудовыми отношениями». — Я не философ.

— Это точно. Ты предатель!

Выкрикнув это, она внезапно вновь оказалась на ногах, сжав в вибрирующем кулаке перед его рубашки, а другой занеся над его головой откуда-то взявшийся мясницкий тесак. Она прижала холодное лезвие к шее Броуда и надавила, вынудив его выгнуться назад на своем стуле. Люди, наполнявшие подвал, задвигались и закивали, глухим ворчанием выражая свой гнев.

— Я один из вас! — прорычал Броуд, пытаясь наскрести в себе остатки достоинства, понимая, что жизнь его висит на ниточке, и к тому же гнилой. — Я дрался вместе с вами. Стоял на баррикадах. Держался до самого конца. Может, судьба и развела нас по разным местам, но мы хотим одного и того же! Чтобы у наших близких была еда. Безопасное место, где поспать. Честная плата за честную работу.

Он вываливал перед ними все старые лозунги так, словно до сих пор в них верил.

— Малмер был моим другом! Я был зол не меньше других, когда его повесили. Но Молодой Лев к этому не имеет отношения. Он хочет драться с Закрытым советом, так же как дрался с северянами…

Броуд вздрогнул: Судья еще сильнее надавила на тесак, почти до крови. Ножки его стула заскрежетали, когда она принялась отгибать его голову назад.

— Да неужели?

— Клянусь! — Голос Броуда прозвучал испуганным писком. Или возбужденным? Надо было взять себя в руки. — Вся армия Инглии! В последний день лета они высадятся на миддерландском побережье. И с ними еще тысячи воинов Стура Сумрака. Там они объединятся с местными лордами и выступят маршем на Адую!

— Восстание против Костлявого и его Закрытого совета? Против его гребаного величества? — Холодное лезвие так же внезапно куда-то делось, и Судья выпрямилась, позволив стулу Броуда вновь опуститься на передние ножки. Она встряхнулась с ног до головы, гремя цепями и ножами. — У меня ползут мурашки по спине! Сарлби, у тебя ползут мурашки?

— У меня только вши, — отозвался Сарлби.

— У кого их нет? Ну кроме трижды гребаной Савин дан Брок; эта-то сука небось срет мылом и ссыт духами!

Судья сощурила глаза, превратившиеся в черные щелки с отблесками пламени в уголках. В них было трудно смотреть. И трудно отвести взгляд.

— Итак, она желает, чтобы мы восстали, вот как? Задали работу королевским солдатам, чтобы она могла пройти по цветочному ковру прямиком в Агрионт и умостить свою хорошенькую задницу на королевском троне! Я верно говорю?

Броуд взглянул на людей:

— Вы ведь сжигатели, так? Я думал, устроить восстание — это все, чего вы хотите. Лучшей возможности у вас не будет.

Пара человек, кажется, выглядела убежденными, но Судья лишь презрительно фыркнула:

— Допустим, все пойдет как ты хочешь, Молодой Лев порвет Закрытый совет в клочки и похоронит папашу своей жены вместе с остальными стервятниками. И что потом? А? — Она ткнула его тесаком в живот, заставив вздрогнуть. — Его поддерживает знать. Те же самые собственники! Мы не добьемся ничего, только поменяем одних эксплуататоров на других!

— Потом вы получите право слова. Может, это еще и не Великая перемена, но все же перемена к лучшему. В Инглии Броки сделали немало добра. Ввели ограничения рабочего времени. Установили правила безопасности для механизмов. Ограничили выдачу зарплаты товарами, ввели штрафы для надсмотрщиков. Все то, чего ломатели добивались долгие годы!

— Это верно, — подтвердил Сарлби. — Я тоже такое слышал.

Некоторые из остальных забормотали, поддерживая его:

— Точно! Мой двоюродный брат устроился на шахту, так они теперь работают в день на три часа меньше.

Один даже осмелился вполголоса заметить:

— Не зря ее прозвали «любимица трущоб»…

— Ох, сделай мне гребаное одолжение! — Судья, оскалясь, снова наклонилась к Броуду, и свет фонарей блеснул на лезвии ее занесенного тесака. — Ты, должно быть, принимаешь меня за полную идиотку!

— Никто не говорит, что они ваши друзья! — Броуд старался говорить спокойно, несмотря на колотящееся сердце. — Но они враги ваших врагов, а это тоже неплохо.

Он попытался улыбнуться — так, как улыбалась Савин. Словно у нее на руках все козыри, как бы плохо ни обстояли дела. Конечно, он был привязан к стулу, так что это вышло не так убедительно, но он все же попытался.

— Сходи к докам, погляди, что я привез с собой. После этого… суди сама, ты ведь Судья.

— О, вот это мне нравится! — Она улыбнулась, мгновенно переходя от бешеной ярости обратно к вкрадчивой похоти, и вновь угнездилась на коленях Броуда, еще ближе чем прежде, так что он застонал сквозь сжатые зубы. — Я думала, ты мастер потасовок, но уж никак не каламбуров!

Его мысли мутились от кошмарного, восхитительного зловония спиртного в ее дыхании.

— Так ты привез мне подарок? — Нужно держать себя в руках. Просто необходимо. — Как романтично!

Дерево протестующе взвизгнуло, и Баннерман сорвал с ящика крышку. Сжигатели подвинулись ближе, с вожделением заглядывая внутрь, словно бродяги, сгрудившиеся зимой вокруг жаровни.

В глубине ящика блеснули мечи — аккуратная стопка новеньких мечей, все как один с длинным, прямым, обоюдоострым клинком и тусклой стальной рукоятью, еще в масле, только что из литейной.

— Сорок пехотных мечей. — Баннерман привычно-эффектным жестом вытащил один из ящика и продемонстрировал Судье: — Последняя модель. Только что с Остенгормского оружейного завода, еще тепленькие. Даже у королевской гвардии таких нет.

Он кивнул в сторону других ящиков:

— Там еще сорок кавалерийских топоров и сорок алебард, сорок нагрудников и сорок шлемов. Все из лучшей инглийской стали.

Взвизгнул другой ящик, вскрытый Хальдером. Здесь были арбалеты — гладкие, лоснящиеся, смертоносные на вид. Хальдер вытащил один: даже ложе было выполнено из металла, а в плечах лука проделаны отверстия, чтобы уменьшить вес.

— Последняя модель, с новым взводным рычагом Виринга, — пояснил Хальдер. — Такой может взвести даже портниха, а пробивает он самый тяжелый доспех.

Он перебросил арбалет Сарлби. Тот поймал его, покрутил, подергал спусковой механизм. Заполучив в руки оружие, он, кажется, даже немного распрямился.

— Ну как? — спросила Судья.

— Хороший, — отозвался Сарлби, поднося арбалет к глазу и прицеливаясь. По его лицу начала медленно расплываться улыбка. — Очень хороший.

— Ну и потом еще это.

Броуд содрал крышку с самого большого ящика, смахнул в сторону пригоршню стружки. Под ней тускло блеснул металл. Великолепная темная сужающаяся к одному концу труба в три шага длиной, и на ней клеймо: «Остенгормский оружейный завод, 606».

— Что это? — прошептала Судья. — Мать-перемать, тебе что, удалось заполучить громовую трубку?

— Нет. Это тебе ее удалось заполучить. Самая последняя модель. Литое ядро летит на милю, несколько пригоршней гвоздей превращаются в смертоносный град. Теперь их стали называть «пушками», — прибавил Броуд. — От какого-то стирийского слова, как я слышал. Но как ни называй, а суть остается все той же. — Он наклонился к Судье и шепнул ей на ухо: — Гром и молния у тебя в кармане!