Кажется, это подстегнуло Брока к еще одному усилию: обессилевший от потери крови, он подбрел к своему противнику и сделал неловкий взмах мечом, который можно было предугадать за десять шагов. Стур с презрительным смешком отбил удар; он мог бы тут же рубануть Брока по спине, но предпочел дать ему пройти, спотыкаясь, мимо.

— Прикончи его уже, черт возьми! — рявкнул Черный Кальдер, выказывая к поведению сына не меньшее отвращение, чем его брат восторгался им.

К этому моменту Стур мог бы прикончить Брока уже раз пять, но он настолько наслаждался процессом насаживания его на крючок, что раз за разом давал ему покорячиться и слезть, чтобы получить возможность насадить его снова. Клевер считал такие действия, мягко говоря, неблагоразумными. В круге не рискуют и не предоставляют шансов, помня о том, что положено на чаши весов. Это все, что у тебя есть; больше не будет. Достаточно малейшей прихоти фортуны, чтобы ты вернулся в грязь, а фортуна — прихотливая сучка.

Никто не мог знать это лучше, чем Клевер.

Голова у Рикке кружилась, в глазах плыло, живот крутило, но она продолжала упрямо смотреть на круг. Ее левый глаз был горячим, пылал в голове как уголь. Она заставляла его раскрыться шире и все глядела, глядела.

Лео, съежившийся, неуклюжий, весь перекошенный из-за раны в боку, залитый кровью с головы до ног. Стур казался еще стремительнее, чем прежде, еще увереннее, чем прежде — напрыгивая, танцуя, только что не отпуская воздушные поцелуи в сторону публики.

Рикке видела над толпой призраки мечей и копий, флагов, развевающихся на невидимом ветру. Вчерашняя битва? Или та, что еще будет? Во имя мертвых, как же ее тошнило. Голова пульсировала от боли, холодный пот щекотал кожу под волосами, стекал по лицу, но она не осмеливалась отвести взгляд. Не осмеливалась моргнуть, чтобы не нарушить чары.

В круге тоже были призраки. Переливающиеся, передвигающиеся. Призраки Лео и Стура, их рук, ног и лиц. Призраки их мечей.

Лео вздрогнул: клинок Стура коснулся его живота. Не смертельный удар, всего лишь поцелуй. Разрез поперек, окропивший соседние щиты новой кровью. Лео пошатнулся, упал на колени, меч выскользнул из его руки в траву.

— Нет! — прошептала его мать и закрыла глаза. По ее щекам текли слезы.

Сумрак медленно повернулся, стоя посередине круга, растягивая миг победы, впитывая в себя славу. Он взглянул через плечо на Рикке — и подмигнул.

Во имя мертвых, как пылал ее глаз! Словно он мог прожечь дыру в ее голове.

Стур отвернулся от нее, поднимая руку.

Она увидела его меч.

Но увидела его Долгим Взглядом.

И на мгновение, словно вода, затапливающая поля, когда прорывает плотину, в нее хлынуло абсолютное знание об этом мече.

Рикке увидела руду, из которой было добыто его железо: как ее вырывали из холодной земли, как превращали в сталь в извергающей фонтаны огня печи, как, раскаленную добела, заливали в изложницу.

Увидела, как кузнец по имени Уотерсмит заносит молот, как его лицо освещают оранжевые искры при каждом ударе, как его дети качают мехи, как его мать по имени Дренна высасывает клубы дыма из своей трубки для чагги, поддергивая тесьму, которой она оплетает рукоять.

Увидела, как Стур получает меч в подарок на свой десятый день рождения, как Черный Кальдер кладет ладонь на плечо улыбающемуся мальчику и говорит: «На войне важна только победа. Остальное годится только на то, чтобы дуракам было о чем петь».

Увидела его в ножнах на бедре Большого Волка; увидела, как тот выхватывает его и начинает поединок, колет, рубит; увидела, как круг пересекают яркие ленты, остающиеся за ним в воздухе.

Увидела, как он летит сияющей размытой плоскостью на высоте шеи; увидела зубы Стура, оскаленные в торжествующей усмешке. Удар наотмашь, навскидку, напоказ, достаточный, чтобы снести человеку голову с плеч.

С абсолютной уверенностью она узнала, где этот меч будет находиться в любой из моментов — но не ощутила радости, как в тот день, в мокром лесу, когда узнала стрелу. Поскольку за сияющим мечом Стура в небе раскрывалась трещина, а в глубине трещины зияла черная дыра — дыра без дна, без конца и без начала, в которой таилось знание не только о мече или стреле, но обо всем на свете. Знание настолько огромное и ужасное, что малейшая его крупица могла разнести ее ум в куски.

Лео заставил себя подняться на колени, обессиленный, окровавленный, нашаривая в траве свой меч.

Рикке привстала одновременно с ним, шатаясь и скуля, хватая ртом воздух, сжимая раскалывающуюся голову. Небо разверзалось, втягивало ее в себя.

Стур улыбнулся. Начал поворот. Глаз Рикке жег глазницу, словно уголь.

Лео начал вставать на ноги, поднимая голову навстречу мерцающему призраку Стурова меча.

Рикке прихлопнула ладонями пылающее лицо и завопила на общем наречии, завизжала во всю мочь:

— Пригнись!

Трудно сказать почему, но для Лео казалось важным умереть стоя.

Тело уже почти не болело. Оно просто было онемевшим. Слабым. Ужасно тяжелым.

Ему потребовались все силы на то, чтобы подняться.

Мир вокруг колыхался, как желе: темная земля, ярко-розовое небо, переливающаяся масса раскрашенных щитов, скалящихся лиц, клубящегося дыхания.

Он почти ничего не слышал за грохотом собственного сердца, с трудом отличал гул толпы от гула своего дыхания. Вместе с мечом он ухватил с земли пучок травы. Кровавая трава. Кровавая земля.

Во рту стоял вкус металла. В битве человек понимает, кто он на самом деле. Лео заставил ноги распрямиться, встал, шатаясь, пытаясь сфокусировать взгляд.

Краем глаза он заметил, как Стур отворачивается, уловил проблеск его треклятой ухмылки. Затем, сквозь гомон толпы, до него донесся вопль:

— Пригнись!

И он нырнул вниз — или, может быть, просто упал, — почувствовав, как ветер дернул его за волосы. Последним усилием он низко рубанул своим мечом. Далеко не лучший его удар, слабый и неловкий. Рукоять скользила в ноющих пальцах.

Но иногда и плохого удара бывает достаточно.

С чавкающим звуком лезвие врубилось глубоко в бедро Сумрака.

Стур выпучил глаза, его рот распахнулся, и оттуда послышался странный, тонкий, вибрирующий вопль — больше от потрясения, чем от боли. Он сделал полшага вперед, хрипло втянул в себя воздух во внезапно наступившей тишине — и завизжал снова. На этот раз больше от боли, чем от потрясения.

Лео высвободил свой клинок, и Сумрак зашатался, брызгая кровавой слюной, отступил на здоровую ногу, высоко поднял свой меч, так что клинок кроваво заблестел в лучах заходящего солнца.

Со звучным шлепком Лео поймал кулак Стура, стиснул, шагнул вперед, рыча, потом двинул другой рукой, с хрустом впечатав рукоять меча Барнивы в лицо Сумрака. Его вопль оборвался. Голова дернулась вверх, хлынула кровь, черная на розовом закатном небе — и Лео, ухватив перекрестье Стурова меча, выдернул его из обессилевших пальцев своего врага, когда тот начал заваливаться назад.

Большой Волк тяжело рухнул на землю, раскинув руки в стороны, выдувая кровавые пузыри из разбитого носа с каждым фыркающим выдохом. Лео стоял над ним, по какому-то непонятному совпадению держа в руках оба меча. Как это получилось?

Раскрашенные щиты воинов, замыкавших круг, опустились к земле в ослабевших руках, их рты были широко распахнуты — но никто не был так потрясен случившимся, как сам Лео.

А потом гвалт толпы на его стороне начал усиливаться, становясь все громче и громче. Шок сменялся оцепенелым восторгом, оцепенелый восторг — диким торжеством:

— Лео дан Брок!

— Молодой Лев!

И самый громкий крик:

— Прикончи его!

Без сомнения, Сумрак убил бы Лео, если бы тот лежал перед ним вот так, беспомощный. Убил бы самым медленным, самым мучительным, самым постыдным способом, какой только смог бы придумать. А потом орал бы о своей победе с крыш Уфриса, и еще многие годы смеялся бы, слушая изложение этой истории в песнях скальдов.