– Интересное заявление. – Гуров развернулся лицом к Коростылеву: – Можете обосновать?

– Легко, – отозвался тот. – Вот вы упомянули о том, что машина старая, так? Раз старая, значит, всегда есть вероятность, что не одна, так другая деталь внезапно из строя выйдет. Может и прямо на дороге. И что тогда водителю делать? Пешкодралом до ближайшего магазина автозапчастей чапать? А если он в район выехал? Да и не всегда в крутых магазинах запчасти на такую рухлядь найдешь, вот он и возит максимальный запас запчастей с собой, начиная со свечей зажигания и заканчивая карбериком. Разумеется, запчасти все, бывшие в употреблении. И как, по-вашему, они должны выглядеть? Как хлам и должны.

– Логично, – согласился Лев. – Что ж, об этом я не подумал.

– Но что следил за машиной не он, тут я с вами согласен, – заявил Коростылев.

– Вот как?

– Именно так.

– И этому заявлению тоже есть объяснение?

– Разумеется, – снисходительно хмыкнул водитель. – Если бы он сам в движке и прочих автомобильных частях копался, ваш эксперт обязательно это просек бы. Кожа на руках должна была масло и всякую смазку впитать намертво, а уж ногти и подавно.

– Дельное замечание. Этот вопрос нужно у экспертов уточнить, – кивнул Гуров и тут же потянулся к телефону.

– Успеете, – остановил его Коростылев. – Приехали. Выгружайтесь.

Машина действительно въезжала во двор районного отделения полиции, где содержали под стражей единственного свидетеля. Коростылев подъехал к крыльцу, заглушил движок. Гуров и Марченко вышли и направились к центральному входу в здание. Не успели они дойти до двери, как на крыльцо вышел майор Иванченков. Увидев полковника, он замешкался, решая вопрос: уйти или остаться. С одной стороны, у него вроде как обеденный перерыв и отлучка вполне законная. Но, с другой стороны, Гуров – большой начальник, из самой столицы приехал, а он вот так вот проигнорирует его возвращение и пойдет набивать брюхо борщом и котлетами? В конце концов победила осторожность. Кто знает, как отреагирует на его уход высокий гость? Сочтет поведение майора оскорбительным, накляузничает на него непосредственному начальнику, а то и в Москве при случае дурным словом помянет, и прощай, карьера. Нет, уж лучше один раз без обеда обойтись.

Приняв решение, майор Иванченков распахнул перед Гуровым дверь, чуть отошел в сторону, чтобы полковнику было удобнее входить, и вежливо поинтересовался:

– Удачно съездили?

– Отлично, – коротко бросил Лев.

– Хотите пообщаться с задержанным?

– Непременно, но сначала мне моего напарника устроить нужно. Поможете?

– А в чем проблема? – поинтересовался майор.

– Нужен отдельный кабинет с доступом к компьютерной базе. Будем искать следы наших жертв в числе пропавших, – объяснил Гуров. – Реально это организовать?

– О чем речь, на первом этаже есть подходящее. Доступ я сам настрою и наработками поделюсь. Я ведь по заявлениям работу тоже провел, так что вашему помощнику не с чистого листа начинать. А вот и кабинет. Удобный, правда?

С этими словами майор распахнул дверь, ведущую в миниатюрную комнатку, в которой, кроме стола и компьютера, больше ничего не было. Гуров оставил Стасика на попечение майора, а сам направился в крыло, где располагалась камера временного содержания. Взглянув на удостоверение полковника, охранник впустил его внутрь, заявив, что соответствующие бумаги он оформит сам.

Короткую ночь, наполненную тревожными картинами, вызванными поверхностным, так называемым «тонким» сном, сменило долгое утро. Как только первый солнечный луч проник в зарешеченное окно камеры и скользнул по тюфяку возле щеки, мужчина проснулся, словно от толчка. Пробуждение принесло с собой неприятные ощущения. Он ощутил боль буквально на физическом уровне, точно грубые когтистые лапы вырвали его из тревожного тумана. И пусть туман этот не был ласковым или хотя бы безопасным, там, где он оказался теперь, было гораздо хуже. Уязвимый, одинокий и неприкаянный – вот как он себя ощущал.

Впрочем, как еще можно чувствовать себя в тюремной камере? События прошедшего дня всплыли в памяти легко, без усилий. Первое, о чем он вспомнил, – это то, что у него нет имени. Теперь нет. Стоп! Вчера не было, но что, если за ночь ситуация изменилась? Что, если стоит только поднапрячься, и все вернется, все встанет на свои места и он больше не будет безымянным человеком без рода, без племени.

«Давай, дружище, приложи усилие», – мысленно произнес он и попытался проникнуть в глубь памяти. Прошло три минуты, пять, десять. Вернулась головная боль, а воспоминания на горизонте так и не появились. Даже малой части не вернулось, даже куцего хвостика не показалось. «Проклятье! Это просто невыносимо!» – простонал мужчина. Он откинулся на тюфяк, спина предательски заныла, следом за ней застонали синяки и ссадины. Сильнее всего боль ощущалась в сбитых в кровь ступнях. Если вчера они просто ныли от усталости да саднили раны на растрескавшейся от пыли коже, то сегодня многочисленные ранки, натоптыши, порезы и проколы образовали один многослойный нарыв. Он повернулся на бок, вытянул ноги. В колене вдруг что-то хрустнуло, и боль выстрелом пронзила тело снизу доверху, мгновенно добравшись до истерзанного мозга. В голове застучали наковальни. Он как-то видел передачу про работу кузнеца. Так там у кузнеца на специальном верстаке располагалась целая коллекция разных молотков, молоточков, щипчиков и держателей. Но запомнился ему лишь один: гигант-молот пудов в пять весом. Кузнец подвесил его на кованые цепи и при необходимости просто опускал цепь, а потом раскачивал ее вверх-вниз или из стороны в сторону, а этот гигант сам делал дело. Интересная была передача, бесполезная в практическом смысле, но познавательная. Теперь он знал, зачем смотрел ее: чтобы точно знать, сколько пудов весит его собственный гигант-молот, поселившийся в голове. Так вот, весил он, пожалуй, пуда на два побольше, чем у кузнеца. А уж какой силач его раскачивал! Судя по амплитуде боли – Иван Поддубный, не иначе.

«Надо отвлечь себя, – мысленно произнес мужчина. – Концентрироваться на боли нерационально». Он встал с нар, прошелся по камере. Четыре шага вперед – присесть, шаг в сторону, – наклон, разворот, четыре шага назад – снова присесть. Нет, физические нагрузки сейчас не для него. Еще, чего доброго, гнойные нарывы разорвутся и зальют пол клейкой жижей. Тогда не только боль, но и вонь терпеть придется, а сами раны загноятся еще сильнее. «Может, позвать охрану? Раз уж держат меня взаперти, пусть предоставят медицинскую помощь».

Он дошел до двери, поднял руку, сжал пальцы в кулак и занес над головой. Вредная память услужливо выудила из глубоких недр картину, как злобный охранник заносит кованый сапог над головой несчастного заключенного. За что? Не за то ли, что тот решил качать права и требовать врача? Нет, уж лучше потерпеть. Он снова вернулся на нары. Лег ничком, закрыл глаза. «Где-то должны быть приятные воспоминания. Я должен вспомнить хоть что-то жизнеутверждающее. Должен, и все тут».

И вдруг оно пришло: прохлада ветра, ласковые солнечные лучи и запах. О! Какой это был приятный запах! Сладковато-пряный, щекочущий ноздри. Откуда он шел? Из далекого детства? Из безмятежной юности? А может, из недалекого настоящего? Не важно, откуда. Главное, он создавал иллюзию покоя и защищенности. Нет, не защищенности, а завершенности. Вначале просто пряно-сладкий, затем с примесью чего-то острого, явно неприродного происхождения.

«Краплак». Смешное слово, странное, но почему-то именно оно всплыло в памяти. Он пытался ухватиться за это воспоминание, пытался продлить момент счастья, которое ощущал когда-то. Имя этому счастью было «краплак». Почему? Не спрашивай, просто наслаждайся. Но мимолетное воспоминание ушло так же внезапно, как и нахлынуло. Он снова сидел в душной вонючей камере, тело его снова разрывала на куски жгучая боль. Тоска накатила с новой силой, бросила в пучину своих волн, накрыла с головой.