Он очень хорошо знал, как действует именно такая вот равнодушная интонация на преступников, которые созрели, чтобы каяться. Им теперь до зарезу, им как воздух нужен сочувствующий слушатель. И вот этот психологический сдвиг обычно приводит к истерикам. Преступник начинает каяться, начинает молить, чтобы его выслушали, чтобы дали возможность не только рассказать, но и объяснить. Не все из них, и не очень часто. Только слабые.

— Что дальше… — снова нервно дернул плечом Раззуваев. — Ключ от машины из кармана вытащили и на дорогу. Завели и… Кейс мы потом увидели.

— А водитель был уже мертв, когда вы по его карманам шарили? — уточнил Крячко.

— Да… нет… Он хрипел, и нога так… подергивалась.

— Где кейс с деньгами сейчас?

— Не знаю… — неуверенно пробормотал Раззуваев. Потом помолчал и добавил: — Наверное, Шмон у бабки своей спрятал.

— Что за бабка?

— Его бабка. По матери. Она в Марфино живет. Мы когда тачку отогнали, Шмон взял кейс и сказал, что спрячет до поры до времени, потому что нельзя пока этими деньгами пользоваться, вдруг номера переписаны или сами купюры меченые какие. Надо проверить, подождать, а потом уж делить.

— Кто еще про деньги знал? — спросил Гуров.

— Никто, — убежденно ответил Разувваев. — Мы никому не говорили… Я не говорил. Если только Шмон… Хотя, ему зачем? Это мне потом уже пацаны сказали, что этот мужик, которого Шмон завалил из «бэхи» на Кутузовском, вроде как при делах, за него могут и разборки начаться. Поэтому и с машиной не спешили. Опасно. Этот Мамед все торопил…

— Значит, так, Юрик. — Гуров посмотрел на часы и решительно встал из–за стола. — Разговор наш запомни крепко–накрепко. Хочешь до суда дожить, а потом рассчитывать на маленький срок и в колонии выжить, тогда усвой одну простую истину. Ты живешь в государстве. И кроме государства, государственных органов, в данном случае полиции, тебя никто не защитит. Все эти бредни про уголовные порядки и понятия забудь. Там волки волков жрут. И пикнуть не успеешь, как потроха выпустят. Усвоил?

— Усвоил, — с надеждой в голосе ответил Раззуваев.

— Со следователем мы поговорим. Тебя завтра официально арестуют и отправят в следственный изолятор. Наша система, и мы там все держим под контролем. Местный опер будет о тебе в курсе и в обиду не даст. Что и когда рассказывать следователю, мы тебе потом скажем. Поделись с ним информацией, и подумаем, как с вами дальше работать.

Гуров вышел на улицу первым и глубоко вдохнул ночной воздух. Он посмотрел на небо и увидел там привычное серое небо. Не видны в городе ночью звезды, а так иногда хочется постоять под звездным небом и поразмышлять о красоте окружающего мира, который не в состоянии испортить преступники.

— Чего ты там увидел? — поинтересовался вышедший следом Крячко.

— Я думаю, что пару часиков поспим, а потом стоит съездить туда, где звезды видны.

— К бабушке? Думаешь, найдем?

— Надо найти, Станислав, надо. Этот кейс очень важная улика. Он для нас и рычаг против Шмаркова. Мы только этой уликой его можем дожать, без кейса вся история — это только байки. Ну и для следствия важно. Есть кейс, значит, есть и серьезный вопрос, куда Курвихин ехал ночью, кого ждал. То ли его смерть случайная, то ли умышленная. Если его убили по заказу, тогда кому выгодна его смерть? Кейс нужен!

Гуров терпеть не мог лжи. Но, как его ни коробило от вранья, говорить этой тихой, опрятной семидесятилетней женщине, что ее внук Саша Шмарков преступник, было нельзя. По многим причинам. Включая и то, что Зинаида Ивановна, как звали женщину, могла просто не перенести такого известия. Выход один — сказать половину правды и тем самым постараться привлечь Зинаиду Ивановну на свою сторону в качестве союзника.

Гуров сидел за круглым столом на большой остекленной веранде и беседовал с женщиной, теребившей носовой платок. Крячко возвышался за его спиной в дверном проеме и периодически вздыхал, подыгрывая своему напарнику.

— Видите ли, — в который уже раз убедительно заявлял Гуров. — Дело запутанное, ваш Саша говорить не хочет. Может, он и не виноват ни в чем.

— Он всегда был скрытным мальчиком, — качала седой головой женщина. — Сроду от него ничего добиться было нельзя. Скрытный, но ласковый… И куда же его занесло–то…

— Так вы точно помните, что он ничего в тот день не приносил? — Гуров не стал упоминать кейс, но на всякий случай изобразил руками нечто похожее на небольшой чемоданчик.

— Да нет, — пожала плечами Зинаида Ивановна. — Я отдыхала… там, в комнате, когда он пришел. Слышу, зовет. Я ему говорю, что сейчас встану, а он — лежи, бабушка, лежи. Там у меня молоко стояло, деревенское, и гренок я напекла. А когда встала и вышла, он уже на улице был. Веселый такой. Взялся мне стенку плиткой обкладывать на улице. Я ему говорю, мол, зачем, а он смеется — хочу, говорит, чтобы дом у тебя, бабуля, красивый был.

— А можно посмотреть? — вдруг спросил Крячко.

— Что? — не поняла женщина.

— Как ваш внук обкладывал плиткой стену дома.

— Так… — Зинаида Ивановна с некоторым удивлением посмотрела на гостей. — Там это… пойдемте, покажу.

Деликатно подав пожилой женщине руку, Гуров пропустил ее вперед и спустился следом. Необходимости в обкладывании стены этого дома плиткой он не видел. Старый кирпичный дом. Вполне крепкий. И кладка выполнена аккуратно. Смысл? Они с Крячко переглянулись, когда шли за хозяйкой по каменной дорожке. Дом обойти пришлось полностью. И тут сомнений стало еще больше. Зачем начинать обкладывать плиткой стену в том месте, где эта стена абсолютно никому не нужна — со стороны заросшего виноградом забора, отделявшего участок Зинаиды Ивановны от соседнего?

— Вот, — показала она рукой на три ряда плитки в нижней части стены прямо над бетонной отмосткой. — Жалко, что плитка кончилась, но Саша сказал, что докупит и продолжит.

— Логично, — пробормотал Крячко. — Если такой же плитки не найдет, на задней стене и не видна будет разница. Из остатков лепил.

— Зинаида Ивановна, — спросил Гуров, — а много у вас этой плитки, которую Саша на стену клал?

— Так вот вся здесь. Еще от моего покойного мужа оставалась. Он, когда на заводе в стройцехе работал, привозил. Хотел постепенно накопить, да не успел.

— М-да, — кивнул Крячко, — понятно. Всего четырнадцать плиток.

Гуров прекрасно понял, что имел в виду его напарник. Когда готовятся к таким работам, обычно закупают сразу: плитку, плиточный клей для наружных работ, уровень, специальный инструмент в виде шпателя–гребенки. Хотя здесь плитку внук клал на раствор. Клал неровно, торопливо. Или просто навыков нет, и результаты работы получились у него такими корявыми. Что–то нелепое было во всей этой затее.

Подобрав с земли небольшой камушек, Гуров подошел к стене, присел на корточки возле облицованного плиткой участка и постучал по крайней плитке, потом по второй, третьей. Хозяйка дома хмурилась, но не мешала полицейским. Есть! Услышав характерный звук пустоты под плиткой, Стас удовлетворенно хмыкнул.

— А что у вас в этом месте было? — поднявшись на ноги, обратился к хозяйке Лев.

— Отдушина там была. Мой муж, когда дом строил, говорил, что под полами надо обязательно оставлять пространство для проветривания. Чтобы не гнили, значит. Вот и оставили с этой стороны дырку в полкирпича, да и с другой тоже.

— А зачем же ваш Саша ее заложил?

— Ой, я уж и не знаю, кому верить. Мне жить–то осталось не так много, на мой век хватит, а там уж пусть разбираются, кто больше понимает. Саша–то сказал, что полы и эти… лаги высохли давно, что гнить уже не будут. А еще напугал меня лихорадкой какой–то, гимарагической, что ли.

— Геморрагической, — поправил Крячко. — Мыши?

— Куда ж без них… А так, говорит, им прятаться негде и зимовать тоже.

— Ну, что, Лев Иванович, я пошел звать следователя и понятых? — повернулся Стас к Гурову.

Хлопнула дверь, послышались шаги. И вот на дорожке показалась миловидная женщина, дежурный следователь из ГУВД. Следом участковый вел двоих пенсионеров, что–то старательно им объясняя. Последним шел Крячко, крутя в руке нечто наподобие монтировки.