– Теперь он стал гораздо умнее и осторожнее, – заметил Лев Иванович. – Два года его уже не могут найти.

– Если бы не я, он бы сидел в тюрьме, – печально и виновато посмотрела на полковника Тулуш.

– Ну, это как сказать! Он наверняка бы уже вышел на свободу. Больше двух лет за такое неудачное мошенничество ему не дали бы. Даме ведь вернули ее деньги?

Бывшая следовательница кивнула, подтверждая предположение Гурова.

– Вот видите. Получается, что материальный урон владелице автосалона был нанесен только относительно. Так что он вообще мог отделаться штрафом или условным сроком. Зачем же вы ему помогли сбежать?

Гуров задал этот вопрос Тулуш не потому, что хотел задеть ее, а чтобы понять природу, иначе говоря, механизм, с помощью которого преступник воздействовал на женщин. Он так и объяснил Любови Степановне свою просьбу, поэтому женщина, ничуть не обидевшись на вопрос полковника, ответила спокойно и даже с некоторым сарказмом по отношению к своему поступку:

– Так влюбилась я в этого прохвоста, что тут непонятного. Поверила его басням, которые он мне наговорил, поверила и комплиментам моей необычной и неординарной внешности и моей доброте и чуткости. Вот и повелась, как ворона на сладкие речи лисицы у Крылова. Подумала: зачем красивому и умному мужчине в тюрьму из-за глупости бабьей садиться и свою жизнь губить? В тюрьме – не понаслышке это знаю – не мед и не сахар сидеть-то. Не думайте, я себя не оправдываю. И сейчас, и тогда не оправдывала. Только вот в тот момент я как бы временно разума лишилась. Одними чувствами только и жила.

Тулуш замолчала, не зная, что еще рассказать Гурову. Но Лев Иванович и не собирался дальше ее расспрашивать. Он видел, что женщине не по себе, не хочется ей вспоминать те события двухлетней давности.

– Если вам интересно мое мнение по поводу того, почему Сашу… то есть Александра Анохина до сих пор не поймали…

Любовь Степановна подняла глаза на Гурова.

– Да, хотелось бы услышать. – Лев Иванович заинтересованно наклонился вперед.

– Понимаете, психология таких женщин, как я… Я имею в виду одиноких женщин, и не важно, отчего они одиноки, тут главное – их внутренний настрой. Так вот, когда женщина одинока и рядом с ней нет мужчины и ей не о ком заботиться или, наоборот, некому заботиться о ней, то она интуитивно становится на сторону того, с кем ее когда-то связывали теплые и сильные чувства. Даже если точно знает, что он подлец. В Сашу, в Анохина, невозможно было не влюбиться. Он обладает определенным свойством или даже талантом нравиться женщинам. Он настолько завладевает их чувствами, что разум женщин просто отказывается воспринимать его как опасность даже тогда, когда начинает понимать, что этот человек – обманщик.

Любовь Степановна перевела задумчивый взгляд с Гурова на окно. Они сидели в ее небольшом кабинете и беседовали уже полчаса. Лев Иванович внимательно слушал Тулуш и не торопясь пил уже остывший чай, который она ему налила, когда он только пришел к ней. Чай был крепким, ароматным, с добавлением каких-то трав и напоминал Гурову тот чай, который нередко заваривал его дед, а вернее, прадед, когда он, маленький Лева Гуров, приезжал к нему в деревню погостить вместе с отцом. То, что чай уже остыл, ничуть не напрягало Гурова, даже наоборот. В этот последний день жаркого июня пить такой прохладный чай, настоянный на травах, было даже приятней, чем минералку или простую воду.

– Я так думаю, его не могут поймать именно потому, что он до сих пор пользуется расположением женщин. Они, вольно или невольно, дают ему защиту. Он может жить у какой-нибудь из своих постоянных любовниц. У женщины, которую он использует именно для таких целей – чтобы прятаться, отсиживаться после очередного рейда. Ведь по месту своей прописки его не нашли?

Любовь Степановна снова посмотрела на Гурова.

– Мы по адресу прописки Анохина еще не были, – ответил Лев Иванович. – Мы даже точно не знаем, его ли мы ищем. Но вы правы, его наверняка там нет, иначе он давно был бы арестован. Скажите, Анохин познакомился с хозяйкой автосалона под своим или вымышленным именем?

– Под своим, – уверенно ответила Тулуш. – Он ей и паспорт свой показал для пущей убедительности. А что?

– Просто он пользуется поддельными документами. Не паспортом, а так, по мелочам, – водительскими правами, липовыми лицензиями. А какой-то автотранспорт на Анохина два года назад был зарегистрирован?

– Нет, на тот момент он был без машины. Но в ходе следствия, когда я допрашивала его, он хвастал мне, что у него в свое время был «Кадиллак Эльдорадо» семьдесят второго года выпуска, на котором якобы ездил Брежнев. Насчет Леонида Ильича он, конечно же, прихвастнул, – улыбнулась Тулуш. – А вот раритетный «Кадиллак» на него был действительно зарегистрирован. Но после ареста был конфискован. После первого ареста, я имею в виду. Вы же в курсе, что Анохин сидел за кражу?

– В курсе, – кивнул Лев Иванович. – А он эстет, оказывается, этот ваш Александр Анохин, – усмехнулся Гуров. – Любит ретроавтомобили, хорошо, прямо-таки профессионально, рисует…

– Рисует? – удивленно посмотрела на полковника бывшая следовательница и снова улыбнулась: – Нет, что вы! У него и почерк-то ужасный. А уж чтобы нарисовать что-то… – Она махнула рукой.

– Странно, а мне казалось… Вы точно знаете, что он не оканчивал никакой художественной школы или чего-то в этом роде? – Гуров озадаченно нахмурился.

– Точно, – уверенно кивнула Тулуш. – Я вообще очень дотошным следователем была. Всю его биографию изучила чуть ли не с самого рождения.

– А вот это уже интересно. – Гуров поерзал на стуле, усаживаясь удобнее. – Со мной своими знаниями не поделитесь?

Крячко, едва войдя в кабинет, остановился как вкопанный от той картины, которая предстала у него перед глазами. Диана Андреевна разливала свежезаваренный кофе в чашечки и мило щебетала, рассказывая Соловьеву о чем-то смешном, а Викентий сидел рядом со столом Гурова, держал на руках лохматую собачонку Теплицкой, почесывал у нее за ухом и громко смеялся. Мармеладка – так, кажется, звали собачку – в это время тихонько повизгивала от удовольствия. Никто из них, по-видимому, не ожидал появления Станислава и потому его появление встретили примерно так же, как было в заключительной сцене «Ревизора».

– Приплыли, – насмешливо и немного ошарашенно прокомментировал Крячко. – Стоит только выйти по важным делам из кабинета, как его тут же превращают в дом свиданий, прости господи.

Викентий вспыхнул, как невинная барышня, которой рассказали неприличный анекдот, и открыл рот, желая что-то ответить в оправдание, но отчего-то промолчал. Теплицкая же, напротив, не обращая внимания на слова Крячко, улыбнулась ему как старому другу, приход которого она так долго ждала, и радостно сказала:

– А вот и Станислав Васильевич. Давайте я и вам кофе налью. Настоящий, а не то пойло, что вы привыкли тут пить.

Как бы ни был Крячко удивлен, но обалденно ароматный и манящий запах свежезаваренного эспрессо пересилил это удивление, и он ответил:

– Наливайте, Диана Андреевна, раз уж вы решили стать нам с Викентием сегодня родной маменькой.

Он насмешливо посмотрел на журналиста, который, опустив собачку на пол, стоял с таким ошарашенным видом, что Станиславу даже стало жалко его.

– Викентий, – обратился он к Соловьеву, – может, объяснишь мне, что вы тут с Дианой Андреевной задумали? Чую я, что вы все-таки разработали какой-то секретный план по поимке преступника.

Мармеладка, оказавшись на полу, засеменила к Станиславу, недобрым глазом посматривая на него и недовольно ворча. Ее намерения явно не были дружелюбны по отношению к оперативнику, и он поторопился сказать, указывая на собачку и обращаясь к Викентию:

– Вот ее надо бы срочно ликвидировать. Нечего ей по кабинету разгуливать и на честных оперов зуб точить.

Викентий кинулся к собачонке и сгреб ее на руки, прижав к себе. Псинка взвизгнула, но на этот раз явно не от удовольствия, а от возмущения, но вскоре занялась облизыванием лица Викентия, чему тот был явно не рад и безуспешно пытался увернуться от собачьих ласк.