– Я не сразу понял, что произошло, – рассказывал Кирилл. – Я задержался в помещении клуба страйкболистов, надо было протестировать ночные прицелы для наших приводов, мы готовились к ночной игре. Я смотрел на ночной парк, ничего особенно не рассматривая. Мне важно было, чтобы картинка была четкой. Ну, люди и люди. А потом навел прицел на лицо одного из парней, которые выходили из парка, и узнал того подонка, которому год назад надавал по шее за оскорбление девушки. Я знал его, он был сыном профессора Пименова. Мне не понравилось, как эта троица выходит из парка и смеется чему-то. Гаденькие лица были у них. И я, поведя прицелом по парку, увидел девушку. Поднимаясь с травы, она что-то кричала и угрожающе жестикулировала. Девушка ушла быстро, скрывшись за кустарником, не успел разглядеть ее.

Все было просто. Гуров, допрашивая за эти дни и недели Марецкого, понял, что был близок к истине, ему не хватало лишь нескольких связующих звеньев. А они состояли сплошь из случайностей. Случайно Варя попала к Петровской, потому что ее уговорила обратиться тайно к врачу подруга Лера – внучка Аллы Валерьевны. И случайно оказалось, что Петровская – подруга Софьи Николаевны Гончаренко, а та, в свою очередь, – бабушка Марецкого. Петровская при нем проговорилась про изнасилованную тремя подонками девушку. И тогда Кирилл понял, почему ему та девушка ночью в парке показалась знакомой. Это ведь была Варя. Он проследил, как она несколько раз приходила в квартиру Петровской. Сомнений не было, это Варя, девушка, которую он тайно любил, к которой никогда не подходил близко, потому что у нее был парень – Сашка Лопухов. Кирилл любовался Варей издалека, то в клубе, то на студенческих дискотеках.

А эти трое, среди которых снова тот самый Вадик Пименов, изнасиловали его Варю, его святую мечту. Кирилл превратился в камень сплошной боли и ненависти. И он забрался в квартиру Пименовых, когда профессора не было дома. Он видел свет, видел, что в квартиру кто-то вошел, подумал, что это Вадим, и спустился с крыши по веревке, заранее для этого приготовленной.

– Я не собирался убивать того человека, я только защищался. Я понял, что это вор, но было поздно, – рассказывал Кирилл. – А легенду про этот кинжал, что находился в коллекции профессора Пименова, я знал давно. И решил, пусть он станет орудием мести, ведь это средневековый «кинжал чести». Тем более что этот квартирный вор уже вскрыл сейф и достал его оттуда. Думаю, что он принес с собой подделку, чтобы заменить настоящий кинжал, я сумел разглядеть его, когда был в квартире. А потом была попытка убить Пименова еще раз, но снова оказалось, что передо мной другой человек. Хорошо, что все обошлось. После этого я нашел на даче Павла Шарова. Узнал и адрес, и где он находится. И место, где прятался Луговой, я тоже узнал. От понимания, что они от меня прячутся, желание мстить становилось только сильнее.

После Кирилла слово взял государственный адвокат, бесплатно предоставленный подсудимому. Немолодая женщина говорила плохо, произносила просто дежурные слова, которые не имели веса и большого смысла. Она говорила о хорошей характеристике, о том, что Марецкий молодой ученый, что действовал он в состоянии аффекта, возбужденный трагедией девушки.

Гуров не выдержал и попросил слова. Судья, знавший его уже не один год, удивился, но разрешил.

– Ваша честь, я благодарен за возможность сказать здесь несколько слов. Я хочу, чтобы и суд, и обвинение поняли, что дело гораздо в большем, нежели просто горе, подвигнувшее Марецкого к преступлению. В юности он выдержал большое горе – гибель родителей и почти сразу после этого – гибель любимой девушки. Прошу понять, что были конкретные виновники гибели близких ему людей, а не случай, не трагическое стечение обстоятельств. Но он выдержал. И, чтобы не натворить бед, добровольно ушел в армию. Он хорошо служил, побывал в горячих точках, закалился, но, извините меня, научился там решать все с помощью оружия. Но здесь, увы, другой мир. А он, вернувшись, снова столкнулся с миром подонков, и снова горе с его любимой девушкой. Поймите, что силы любого человека не безграничны. Даже силы такого закаленного, как Марецкий. Вы скажете, что нельзя снисходительно относиться к этому, что любой будет искать оправдания совершенному преступлению. Конечно, не каждый достоин сострадания и понимания, но здесь не было личной корысти, вот и все! Он просто мстил по законам чести, он защищал честь женщины от людей, которые должны сидеть в колонии. Я прошу суд помнить о слове «честь» при вынесении приговора.

Лев закончил и сел, думая, что не сказал и десятой доли того, что хотелось бы и что следовало бы. Он понимал, что юридически Марецкий все равно преступник и его все равно осудят, но хотел озвучить свою позицию, ему это было необходимо. Он как будто оправдывался перед самим собой.

И тут случилось чудо. Или нет, случилось не чудо, а правосудие. Суд учел особые обстоятельства гибели Кальмара и его личность, и то, что Марецкий так никого и не убил, лишь нанес телесные повреждения различной степени тяжести. Суд учел, что намерения, это все же намерения, а не содеянное. Зал притих в ожидании приговора. Судья приговорил Кирилла к пяти годам колонии-поселения. А потом случилось еще одно, теперь уже чудо, по мнению, наверное, самого Марецкого.

Когда осужденного уводили, из зала судебного заседания вдруг раздался девичий крик:

– Кирилл, я буду с тобой! Я дождусь тебя и не оставлю тебя! Ты бился за меня, а я буду биться за тебя. Я приеду к тебе, как только разрешат, и всегда буду с тобой!

Гуров не сводил взгляда с лица обернувшегося Кирилла. Даже конвойные не стали торопить его и тоже остановились. По мужественному лицу Марецкого пробежала волной судорога, а потом в его глазах блеснули слезы. Он улыбнулся одними краешками губ и кивнул.

В просторной, роскошно обставленной комнате, затененной тяжелыми портьерами, беседовали два человека. Один, очень грузный, с темными волосами и азиатскими чертами лица, сидел, вальяжно развалившись в необъятном кресле, и курил сигару. Другой, худощавый высокий блондин, нервно ходил из стороны в сторону, как цапля переставляя голенастые ноги.

– Лучше верни, Артур, – взволнованно говорил он. – Этот Развалов – такая… С ним лучше не связываться. Так подставит – не оберешься потом. И не икнет даже.

– Как я верну, Владик? – выпуская облако дыма, отвечал темноволосый толстяк. – Сам знаешь, все давно уже за границей.

– Ну, еще не все, – выразительно взглянул на него блондин.

– Ну, не все, так половина, – досадливо сморщился толстяк. – Испанцы уже заплатили, с немцами договоренность железная, не сегодня завтра деньги переведут. Как, по-твоему, я все это в обратную отыграю? Никак.

– Ой, не знаю, – сокрушенно вздохнул блондин. – Не знаю, не знаю, не знаю. Мое дело предупредить, Артур. А ты уж решай. Только если ты меня спросишь, я тебе сразу скажу, с этим жуком связываться – себе дороже. Послушай, – вдруг оживился он, будто осененный удачной идеей. – А может, поговорить с ним? Дать раскладку, объяснить ситуацию. Деньгами отдать, в конце концов. Что осталось, вернешь ему, а остальное…

– Думаешь, он возьмет деньгами? – с сомнением покачал головой толстяк.

– Ну, поговорим. Объясним. Какие-никакие, мозги-то у него есть. С таким-то текущим счетом. Поймет. Я вон Мишеньку позову, он кого хочешь уболтает, – усмехнулся блондин.