Викентий отсоединился, и Крячко в ожидании, когда тот ему перезвонит, решил немного расслабиться и прикрыл глаза.

Стук в ветровое окно вывел Крячко из задумчивости. Перед машиной стоял полицейский и знаками показывал Станиславу, чтобы он опустил стекло.

– Вы уже пятнадцать минут сидите в машине, припаркованной на служебной стоянке УМВД, – официальным тоном, не терпящим возражений, заявил лейтенант. – Вам требуется какая-то помощь? Если нет, то прошу освободить место для служебного транспорта.

– День добрый. – Крячко открыл дверцу машины и протянул полицейскому удостоверение.

Тот внимательно изучил документ и, вернув его и представившись дежурным по Управлению, опять поинтересовался:

– Нужна помощь?

– Я приехал по делу, но жду важного звонка. Как только дождусь и переговорю, пойду искать вашего начальника. Он, кстати, на месте?

– Да, на месте. Вот его машина. – Лейтенант указал на авто, стоящее рядом с машиной Крячко. – Мне надо идти на пост. А вы, перед тем как пройти к полковнику Туманову, запишитесь у меня.

Крячко не успел ничего ответить – его сотовый заиграл бравурную мелодию. Полицейский, бросив равнодушно-мимолетный взгляд на стоянку, неспешно удалился.

– Слушаю, – поднес телефон к уху Станислав. Выслушав ответ Викентия, он чертыхнулся и проговорил с сарказмом: – Ох уж мне эти старые девы! А что она сказала насчет живописи в подарок? – поинтересовался он. – Ага. Вот так, значит. Гордая дама оказалась. Хорошо, понял. Как у вас движется процесс создания портрета подозреваемого? Ну, хорошо. Как закончите, можете где-нибудь меня подождать и перекусить, а я постараюсь через полчаса заехать за вами.

Станислав секунду колебался, не перезвонить ли ему Гурову и доложить тому о результатах дополнительного опроса Лободы, но потом решил, что доклад может подождать, и направился к Управлению.

Уже через пятнадцать минут после звонка Викентия Станиславу Анастасия Терентьевна заявила, что она набросала портрет подозреваемого по описанию потерпевшей и они могут двигаться дальше.

– Быстро вы работаете, – восхитился журналист, рассматривая профессионально выполненный карандашом портрет молодого мужчины.

– Это у меня двадцатипятилетний опыт еще до конца не выветрился, – добродушно откликнулась художница. – Теперь, наверное, никогда и не выветрится уже. Это как езда на велосипеде – если один раз научился держать равновесие и катиться самостоятельно, то этот навык останется навсегда.

– Наверное, вы правы, – откликнулся Викентий и предложил: – Пойдемте поедим, я вас приглашаю и угощаю. Сегодня еще не обедал, а из кафе напротив такие ароматы разносятся по всей округе, что у меня слюни потекли.

Художница не отказалась, но твердо заявила, что за себя будет платить сама. Уже через двадцать минут Викентий был сыт не только заказанным ростбифом и картошкой, но и болтовней Анастасии Терентьевны. Крячко ему не звонил, хотя прошло уже больше получаса, а сам Викентий не решался ему набирать. Он понимал: не звонит – значит, занят.

Соловьеву было не привыкать к женской говорливости, и он давно научился слушать собеседниц только одной частью мозга, а другой в это время обдумывать текущие дела, выстраивать концепцию будущей статьи или размышлять о превратностях жизни. Вот и сейчас Викентий, слушая вполуха какую-то очередную историю из жизни художницы и кивая ей периодически, размышлял о том, что ответила ему Лобода, когда он спросил ее о татуировках и портрете.

– Ах, что значит – какие особые приметы на теле? – Щеки Инги Евгеньевны пошли красными пятнами. – У нас не было никакого интима, – тут же призналась она. – Я сразу поставила такие условия, что постель будет только после свадьбы. Правда, он… э-э-э… Михаил… он и не настаивал. Поэтому сказать, были ли у него какие-то особые приметы на теле, я вам не могу.

– А татуировку на шее вы не заметили? – решил уточнить Викентий. – Шею ведь он не закрывал? Или все-таки закрывал?

– Нет, шею он не закрывал, – поджала тонкие губы Инга Евгеньевна. – Но на ней и не было никаких наколок или рисунков. Родинка на виске – была, а рисунков на шее – не было.

– Ну хорошо, – сдался Викентий. – Тогда еще такой вопрос. Михаил вам никаких рисунков или другой живописи не дарил? Например, портрет.

– Откуда вы узнали? – Глаза женщины округлились от удивления. – Этот подлец словно в издевку прислал бандероль на адрес моей сестры, у которой я поселилась после того, как по его милости лишилась жилья. И да, в этой бандероли был небольшой портрет размером с фотографию, вставленный в рамку.

– Ага, – оживился Викентий. – И на нем изображены были вы? Это точно не фотопортрет? Он был нарисован?

– Да, мой портрет, но написанный по фотографии. Михаил фотографировал меня как-то раз на свой телефон, когда мы прогуливались в парке. И вот с этой самой фотографии я и была срисована. Но… но с некоторыми изменениями. – Ингу Евгеньевну даже передернуло от негодования, когда она вспомнила о том, как она была нарисована.

– Какими изменениями? – насторожился Викентий. Ему вдруг представилось, что на портрете женщина была обнаженной.

– Нет, это не то, что вы бы могли подумать, – словно угадав его мысли, заявила Лобода, и ее лицо опять пошло красными пятнами. – На портрете я была изображена в свадебном белом платье. Это какое-то издевательство надо мной и над моими чувствами! Я сожгла этот портрет. Вот как я с ним поступила. Но откуда вы о нем узнали? Неужели Тамара все разболтала?

– Тамара – это ваша сестра? – уточнил Викентий и сразу заявил: – Нет, я с ней даже не знаком. Меня попросил уточнить о портрете полковник из уголовного розыска, с которым вы сегодня беседовали.

– Ах вот как. – Губы Инги Евгеньевны снова вытянулись в тонкую ниточку. – Что ж, тогда я бы очень попросила вас, чтобы эта история с портретом оставалась конфиденциальной. По крайней мере, в отношении меня. Я бы не хотела…

Лобода закусила губу и многозначительно посмотрела на Викентия.

– Можете быть спокойны, Инга Евгеньевна. Все останется в тайне. По крайней мере, я никому об этом не расскажу.

– Я вам доверяю, – немного успокоившись, улыбнулась ему в ответ Инга Евгеньевна.

Теперь недавний разговор снова всплыл в памяти у Соловьева. Он быстро сообразил, что портреты, которые дарил потерпевшим предполагаемый преступник, не просто красивый жест с его стороны, а некий знак. Это было похоже на то, как самцы животных метят свои территории, предъявляют права и на ареал обитания, и на всех самок, которые находятся в этом ареале.

«Этот мачо таким образом показывал, что женщины были обмануты именно им, а не кем-то еще, – думал Викентий, слушая щебет Анастасии Терентьевны. – Он хотел показать то ли самому себе, то ли еще кому-то, что он не просто так обворовывает наивных дамочек, но как бы учит их уму-разуму. Отбивает у них охоту заводить быстротечные романы, влюбляться безоглядно, не включая при этом голову. Свадебное платье на портрете, подаренном Лободе словно в издевку, говорит ей: куда ты лезешь, в какие невесты? Ты на себя посмотри, старая перечница!»

Неожиданно Викентию пришла в голову еще одна мысль. Он подумал, что надо бы ему задать вопрос о портрете всем тем женщинам, которые писали ему отклики и рассказывали истории с обманом и разводом на деньги. Мысль становилась все более навязчивой, и в конце концов он совсем отключился от болтовни художницы, обдумывая то, что пришло ему в голову.

– Вики, вы совсем меня не слушаете. – Пухлая ладонь Анастасии Терентьевны легла на руку Викентия. – О чем вы задумались, мой друг?

– Ох, простите меня, я и вправду задумался. – Журналист улыбнулся виноватой улыбкой. – Анастасия Терентьевна, что вы думаете об этой истории с портретом, которую поведала нам Инга Евгеньевна? Оказывается, такой прощальный подарок был сделан не ей одной. По крайней мере еще одна женщина получила от сбежавшего жениха такой же портрет.