Гуров умышленно говорил все это, наблюдая за Рутневым. Ему важно было понять границу сдержанности, границу возбудимости, где этот Боксер начнет терять самообладание. Удастся выяснить, потом с ним будет легче работать. Но выяснение на этом и закончилось. В маленьких глазках Рутнева вдруг полыхнуло необузданное безумие. Он вскочил со стула так, будто его снесло оттуда ураганом. Один миг, и парень оказался перед столом, за которым сидел Гуров, а его кулак почти без размаха понесся в лицо сыщику.

Миненков не успел среагировать вовремя и бросился на помощь спустя пару секунд. Если бы не опыт Гурова, если бы тот не ждал чего-то подобного, то быть бы Льву Ивановичу в этот день с разбитым лицом, а то и со сломанным носом. Кулак Рутнева не достиг цели. Он просвистел в воздухе в нескольких сантиметрах от лица жертвы. Гуров успел отклониться влево, перехватить руку нападавшего за запястье и дернуть на себя. Рутнев по инерции пролетел в воздухе несколько лишних десятков сантиметров и весьма чувствительно грохнулся грудью о стол.

– А вот это я тебе тоже запомню, – зло бросил Лев прямо в ухо Рутнева, согнув его кисть до самого предплечья и схватив второй рукой за волосы. – Просить прощения будешь. Это я тебе обещаю. Теперь ты у меня в категории прокаженных, теперь тебе будет особое внимание и день, и ночь, сявка. Это дружки твои будут спать спокойно, а ты за то, что руку поднял на полковника Гурова, должен раскаяться и другим передать при случае.

Ворвавшиеся в комнату контролеры ловко завернули Рутневу руки за спину и защелкнули на его запястьях наручники. Когда парня подняли и поставили на ноги, Гуров сделал знак задержаться:

– Насчет подлянки в голову не бери. Это я тебя на вшивость проверил. Я обычно такими методами не пользуюсь, но и моих законных методов тебе хватит для того, чтобы получить на суде вдвое больше, чем мог бы, веди ты себя осмотрительно и вежливо. Вот это я тебе обещаю. Уводите!

Когда Рутнева вывели, Миненков удивленно спросил:

– Вы же специально его спровоцировали, Лев Иванович?

– Конечно. Пусть он теперь нервничает. Такие легко возбудимые всегда долго нервничают, психуют. Он и в камере не успокоится. Все это дойдет до его дружков, и пусть они тоже голову ломают, а расколол я Боксера или не расколол, предъявил я ему что-то или нет? Они должны друг на друга оглядываться и все время в панике думать, кто и чего рассказал. И не потому, что лишнего срока боятся. Они его не боятся, в этом я уверен. Паниковать они начнут потому, что боятся того, кто отдал приказ убить Шмаркова. И когда им своя шкура уже совсем станет ближе к телу, чем чужая, чем их дурацкие понятия, тогда они и начнут играть в «сознанку». Тогда и начнется настоящая работа по извлечению зерен истины из того вороха плевел, что они будут вываливать нам на допросах. Давай главного. Что-то мне подсказывает, что с ним разговор пойдет интереснее.

Худой жилистый Олег Яворский выглядел старше своих лет. Его лицо было не по возрасту изборождено морщинами. И глаза у него были какими-то мутными, какими обычно бывают у стариков. Наколок на руках у Яворского оказалось больше, чем у Рыбы и Боксера, вместе взятых. Гуров оценил эту символику как очень солидную. И странно, что этот человек, явно из блатных, выполнял безропотно чей-то приказ убить Шмаркова.

– Олег Яворский, по кличке Явор, – процитировал Лев. – Не очень-то выдумку включали «паханы», когда тебе «погоняло» придумывали. Это еще «по малолетке» прилипло?

Яворский кивнул. Его взгляд оценивающе прошелся по мужчине в гражданском костюме, сидевшему за столом, по самому столу с тремя тощими папочками дел, заведенных местной администрацией на подследственных. Мельком бросил он взгляд и на Миненкова, сидевшего сбоку от него, у окна. Было видно, что этот человек привык оценивать обстановку. Вряд ли он намеревался нападать на полицейских, вряд ли выискивал возможность бежать. Кстати, в его деле дана характеристика как не склонного к агрессии и конфликтам.

– Вообще-то у нас принято представляться, когда начинают допросы, – неожиданно напомнил Яворский. – Оперуполномоченного Миненкова я уже знаю.

– Молодец, – улыбнулся Гуров поощрительно. – Стремишься во всем понятия включать, порядок соблюдать? Резонно. Я – полковник полиции Гуров Лев Иванович.

– Из МУРа? Я слышал про вас.

– Нет. Я работаю в Главном управлении уголовного розыска МВД страны.

– Ух ты! – Яворский прищурился. – Серьезный департамент. Значит, вы главный над всеми операми в стране?

– Ну, не я самый главный, конечно, но где-то так. А ты что, пожаловаться хочешь на кого-то?

– А че мне жаловаться? – усмехнулся Яворский. – Мы сами по себе, вы сами по себе. Вам зарплату отрабатывать надо. Все без обид. А про вас я слышал, терли, что вы опер честный, на всякую подлянку не способный. Прошел тут слушок, что вы этим дельцем заниматься будете.

– Вот гады, – с чувством буркнул Миненков. – Узнали уже.

– Давай-ка лучше о тебе поговорим, Олег, – предложил Гуров. – Меня интересует, кто заказал Шмона, которого вы «замочили» этой ночью.

– Вы, начальник, понимаете, что отвечать мне на этот вопрос нельзя. Иначе я следующим окажусь. Не здесь, так на пересылке или на этапе. Ваши все равно не уследят. Где-то бардак, где-то кого-то проплатят, и кирдык Явору во цвете лет.

– Предлагай свой вариант, – сказал Гуров, чувствуя, что уголовник идет на контакт.

– Мне резона нет. Вы тут банкуете.

– Ладно, Олег, я понял тебя. Вот что мне нужно. Первое, кто заказал Шмона? Второе, какова связь между этим заказом и убийством хозяина той «бэхи», которую Шмон и Жора взяли на Кутузовском проспекте?

– «Бэха», говорите? Нет, про тачку базара не было. Значит, там ниточка длинная… Дело такое, начальник, заказчика я не знаю. Погорел я год назад в одной зоне. Главное, мне откинуться через два месяца, а я… режим нарушил, а там проверка. «Смотрящий» с «хозяином», как это водится, вась-вась жили, а проверяющие были не с местной управы, а со столичной. Короче, «смотрящего» пришлось в ШИЗО сажать.

– Да ты что? – опешил Гуров. – И посадили?

– Ну, часа три он там посидел, для вида… Главное, что мне потом предъявили. Короче, тогда я попал в «палачи», такое мне наказание придумал сходняк. А заказчика я в натуре не знаю. Мне переслали «маляву», а в ней слова – «расплата за позор». Так было уговорено на сходняке. Как скажут мне эти слова, значит, я должен беспрекословно сделать. Иначе, начальник, сами знаете, какие у нас порядки. Можно далеко вниз загреметь.

– «Малява» где?

– В парашу выбросил, куда же еще. Рыба и Боксер не при делах. Их тоже назначили, но это так, мелочь. Они не в курсах.

– Значит, заказать Шмона мог кто угодно?

– А я че говорю? – невесело ответил Яворский. – Короче, подумать мне надо. Я свое дело сделал, ко мне претензий нет. Теперь мне срок навернут, и я его оттопчу. А вот скостить себе годок-другой мне никто запретить не может. Подумать надо, начальник.

То, что Александр Иванович Пожерин так быстро согласился на встречу, Гурова не столько удивило, сколько насторожило. И на встречу Лев решил ехать один, оставив Крячко на связи с заданием принимать все оперативные меры в случае необходимости. Какие, он пояснить не мог, ссылаясь лишь на интуицию. Крячко кивнул и заверил, что с места не сдвинется, пока рак на горе не свистнет. Ну а уж коли случиться такому чуду, то он всех на уши поднимет, все перебаламутит, но… какого рода событий ждет Гуров, Крячко так и не понял и честно в этом признался.

В ресторан «Одесса» на Большую Ордынку Гуров приехал в половине третьего дня. Вежливый метрдотель осведомился, а не заказан ли уважаемому гостю столик. Узнав, что уважаемого гостя ждет господин Пожерин, метрдотель высказался, что день сегодня вполне ясный, и солнце приятное, и пожелал такого же приятного обеда гостю. Гурову было интересно, а насколько бы затянулась вежливая речь метрдотеля, будь зал раза в два длиннее. Слишком уж точно было рассчитано количество слов до нужного столика. Впрочем, количество слов все равно бы оказалось подходящим, если бы зал и был в два или три раза длиннее.