– А что мне еще оставалось делать, если на меня неизвестно кто напал? – возмутился Гришка. – Только защищаться! Тем более что я никакого повода не давал, сам ни на кого не нападал.

– А шприц с пенициллином зачем с собой в больницу понес? Думал, что там с лекарствами туго? – ехидно поинтересовался Лев Иванович.

– Какой шприц? – воскликнул Шалый. – Не было у меня с собой никакого шприца! Тем более с пенициллином, потому что у Лариски на него аллергия страшенная, она от него и помереть могла, – решительно запротестовал он. – Не иначе как это друзья господина Савельева мне его подбросили – я же говорил, что они ее ненавидят, да и меня вместе с ней.

– А тогда отпечатки твои на нем откуда взялись? – спросил Гуров.

– Так они меня так скрутили, что я ни ног, ни рук не чувствовал, могли в этот момент мне все, что угодно, в руку вложить!

– Ну, хорошо, об этом позднее. А что же вы собирались потом делать? Дети якобы мертвы, господин Савельев на самом деле мертв, а?

– Лариска в Америку к детям улетела бы, а потом и меня туда вытащила. А еще она собиралась там адвоката нанять, чтобы он за нее все дела в России сделал: вступление в права наследства оформил, дом и акции продал, ну и все остальное – уж очень она друзей господина Савельева боялась.

– Да, Шалый, не внял ты моему совету – не врать, – с сожалением в голосе произнес Гуров. – Ну, это был твой выбор, тебе за него и отвечать. Я сейчас одну запись включу, и ты ее послушаешь, а вот потом я уже сам расскажу, как дело было.

Он достал из кармана диктофон, который был с ним в поездке, и включил – все, прислушиваясь, притихли, а Лев Иванович стал невольно вспоминать свою весьма познавательную беседу с вором в законе Седым, в миру Георгием Георгиевичем Седовым, и то, что ей предшествовало, то есть когда к нему подошли два парня и очень неласково спросили:

– Ну, и чего тебе от Седого надо?

– Привет от Мукосеева передать хочу.

– Ба, да ты, кажись, цветной, – осклабился парень.

– Не твоего ума дело, – жестко ответил Гуров. – Доложи начальству, и свободен.

– Ты хоть имя свое назови, – предложил второй парень.

– Полковник Гуров из московского Главка, тебя это устроит?

– Слышать приходилось, а вот вижу впервые. А не боишься, что мы тебя на перо поставим? – это все первый никак не мог угомониться.

– Пошел вон, – равнодушно бросил Лев Иванович. – Когда это я вас, шантрапу, боялся?

Парни помялись и отошли, причем Гуров даже не стал смотреть, куда именно, но, видимо, недалеко, потому что довольно явственно услышал звук звонкой затрещины, а через несколько минут к нему подошел хорошо одетый мужчина приблизительно его возраста и, присев напротив, стал внимательно разглядывать.

– Хромает у тебя дисциплина, Седой, – заметил Лев Иванович.

– Да, учишь-учишь их, дураков, а все без толку, – небрежно ответил тот. – Значит, ты и есть легендарный Гуров, от которого еще никто не уходил. Ну, и чего ж тебе от моей грешной души надо, коль ты из самой Москвы ко мне приехал? Живу я тихо, скромно, никого не трогаю.

– Примус починяешь, – в тон ему заметил Гуров.

– Не все в деревне дураки, Булгакова читали, – усмехнулся Седой.

– Да не к тебе я приехал, – успокоил криминального авторитета Гуров.

– Уже радует, так о чем базар пойдет?

– Седой, ты либо крест сними, либо трусы надень, а то Булгаков и «базар» как-то друг с другом не вяжутся, – поморщился Лев Иванович.

– Хорошо, давай поговорим как двое людей, которые читали Булгакова, – согласился Седой.

– А речь пойдет о делах давних, – сказал Лев Иванович.

– То есть все сроки уже вышли? – уточнил тот.

– Ну, по мокрым-то они никогда не кончаются, но они меня сейчас как раз не интересуют.

– Еще больше радует! – с воодушевлением заявил Седой. – Так что ж тебя интересует?

– Волчара, – объяснил Гуров. – Илья Семенович сказал, что вы его кончили.

– Ты же сказал, что не по мокрым, – напомнил криминальный авторитет.

– Седой! Мне нужно быть уверенным в том, что вы, то есть не ты именно, а кто-то из ваших его точно кончил, – объяснил Лев Иванович.

– Точнее не бывает, – кивнул уголовник.

– Седой! От твоих слов сейчас очень многое зависит. Пойми меня правильно, – твердо сказал Гуров.

– Тьфу, ты! Да что ж ты недоверчивый какой? – воскликнул тот. – Ну, слово вора тебе даю! Это тебя устроит?

– Вполне, – ответил Гуров и незаметно для того с облечением вздохнул. – Только как же вы его нашли? При тех деньгах, что у него с собой были, ему пластическую операцию сделать, зубы подправить и цветные линзы купить ничего не стоило.

– Правильно сказал, он это все и сделал. Да вот только были у него две особенности, которые уже не изменишь, – явно радуясь тому, что может продемонстрировать свое превосходство над ментом, произнес Седой. – Кровь у него четвертой группы, резус отрицательный, мы через военкомат это выяснили.

– И вы по ней его искали? И всего год? – недоверчиво спросил Лев Иванович. – Не поверю!

– Правильно не веришь, – кивнул уголовник. – Это мы на всякий случай, для подстраховки выяснили. Но вот была у него еще вторая особенность, причем в штанах, и ее тоже, как ни крути, не изменишь. Волчара-то красивую жизнь любил, так что в дыре какой-нибудь хорониться не стал бы. Вот мы проституток по всем крупным городам и настропалили за хорошую мзду его искать – сам понимаешь, что это значит, когда смотрящего кончат и общак уведут, тут уж у нас со всех сторон подмога была. Вот в Питере его через год и нашли.

– И что же это за особенность такая?

– Да когда он голышом в детстве бегал, его собака какая-то за наше мужское хозяйство и тяпнула. И с тех пор у него член на сторону смотрел, причем совсем на сторону. Все наши шалавы об этом знали и между собой обсуждали.

– Как же его в армию взяли, тем более в спецназ? – удивился Гуров.

– Так в обычном состоянии он нормально выглядел.

– Почему же он не прооперировался?

– Да он еще здесь с врачами консультировался, и ему объяснили, что это опасно: одно неверное движение – и он на всю оставшуюся жизнь уже не мужик, вот он, видимо, и тогда, и после поостерегся.

– Но это был точно он? – все-таки еще раз спросил Лев Иванович.

– Блин! – не выдержал Седой и рассмеялся. – Расстрел отменили, так ты, Гуров, решил меня так угробить? – И повторил: – Да, точно! Точно! Тем более что он и меня признал, и еще кое-кого, да и цацки из тех, что он у мэра взял, еще не до конца спустил. Все мы, конечно, не вернули, но хоть часть привезли, все лучше, чем ничего.

– Тогда у меня второй вопрос, который к тебе тоже никакого отношения не имеет. Ты такого человека, как Геннадий Дормидонтович Шалый, знаешь?

– Сын Шалавы, что ли? Знаю, конечно. Он, как из армии пришел, все здесь крутился и про Волчару вынюхивал.

– И вы его пристегнули к поискам.

– Грех было не воспользоваться. Понимаешь, Гуров, одно дело, когда ищут по обязанности или за деньги, и совсем другое, когда из ненависти. Тут у человека, как у собаки, верхнее чутье появляется, он своего врага нутром почует. Сунули мы ему деньжат немного…

– Ствол паленый, на котором три трупа висят, – невинным тоном продолжал Гуров.

Седой смерил его тяжелым взглядом и сказал:

– Мы вроде договорились.

– Это я просто к тому, что чистый, незасвеченный пожалели.

– Слишком большая честь для него, – буркнул Седой.

– Скажи мне лучше, он знал, что вы Волчару нашли?

– А как же! Он же периодически звонил, новостями интересовался и сам сообщал, что выяснить сумел. Хотя, точнее, что ничего не сумел выяснить. Вот в последний раз я ему и сказал, что он может больше никого не искать, что мы сами Волчару нашли.

– А когда это было? – поинтересовался Гуров.

– Да месяца через два после того, как мы из Питера вернулись.

– Точнее не скажешь?

– Дай вспомнить… – Седой задумался. – В мае девяносто третьего это было, как раз после Дня Победы.