– Уже, – пробормотал себе под нос Гуров и поднялся. – Спасибо, Сергей Николаевич, вы мне очень помогли.

Попрощавшись с Колесниковым, Лев поехал на край города к Василию Егоровичу Забалуеву, но того на месте не оказалось – выехал на очередной прорыв водовода. Пришлось искать его там. Определить в возбужденной толпе из представителей водоканала, аварийной бригады и доведенных до белого каления жителей ближайших домов, кто именно Забалуев, было невозможно, как и спросить – мат-перемат стоял такой, что даже привычному ко всему Гурову было противно слушать. Понимая, что соваться между молотом и наковальней – опасно для жизни, он стоял в стороне и ждал, когда страсти улягутся. Наконец рабочие приступили к ликвидации аварии, представители водоканала уехали, и жильцы всем скопом навалились на одного человека, который устало и хрипло от них отбрехивался. Поняв, что это и есть Василий Егорович, Лев, предъявив удостоверение, выдернул его из толпы, и та, раздосадованная и разочарованная, пожелав напоследок чиновнику сесть в тюрьму до конца жизни, начала расходиться.

– Полиция? – недоуменно спросил замотанный и крепко потрепанный жизнью мужчина, недоуменно глядя на Льва. – А при чем здесь полиция? Из прокуратуры – понятно, жители давно грозятся на нас заявление написать, но вам-то я зачем?

– Давайте где-нибудь присядем и поговорим, – предложил Гуров.

– Сейчас подойдет техника и начнется такой грохот, что мы собственных голосов не услышим, – предупредил его чиновник.

– Я думаю, что до того момента мы с вами уже все обсудим.

Оглядевшись, Василий Егорович показал на полуразрушенную детскую площадку неподалеку, и, пройдя туда, они присели на остатки лавочки.

– Вы знаете, что ваш давний коллега Найденов в городе? Вы с ним встречались? – заговорил Лев.

– Что приехал, знаю, но не встречался и не собираюсь, – усталым голосом ответил Забалуев. – Он банкир, а мою работу вы только что сами видели. Ну, и какими достижениями в жизни я могу похвастаться? Чего ж позориться?

– Понятно, тогда расскажите мне, что он за человек. Вы же не только работали вместе, но и жили под одной крышей.

– Это вы из-за того покушения? Могу сказать одно: таких врагов, которые на подобное способны, у него здесь нет. Не нажил он их как-то ни среди мужчин, ни среди женщин. Да ему, по большому счету, никто и не завидовал, потому что нечему: ни семьи, ни дома.

Красивый – да! Умный – да! Девчонки на нем висли, но он их на расстоянии держал, так что бабником не был. Женщина у него была, но он к ней просто в гости ходил, а у нас она никогда не появлялась. Вот! – вдруг спохватился Забалуев. – Готовил Володька замечательно. У нас распределение обязанностей было. Гришка.

– Это Болдырев?

– Ну да! Он стирать любил, эдакий енот-полоскун. Мне нравилось гладить. А вот Володька готовил. Нам с Гришкой родители продукты передавали, или мы сами за ними ездили, а Володька кашеварил. Убирались каждый в своей комнате, а места общего пользования мыли по очереди. Телевизор Володька не любил, он больше с книгой. Что еще? Да! В карты он играл потрясающе. Мы с Гришкой на очном учились, жили в студенческом общежитии, так что все игры еще там освоили. А его стали учить, когда вместе поселились. Так он быстро все освоил и стал нас, как котят, делать! Хорошо, что на спички играли, а то без денег бы оставались прямо в день зарплаты.

– Преферанс?

– Мы с него начали, а когда поняли, что с Володькой лучше не садиться, перешли на покер. Думали, здесь его обставим. Ага! Как же! В общем, в то время на всю нашу область был один-единственный компьютер, и это его голова. По работе? Вы знаете, он реально верил в то, чем занимался. Да он и сам был живой агитацией и пропагандой того, что человек, у которого изначально абсолютно ничего не было, может всего добиться в жизни. Не знаю, как он пережил развал Советского Союза и крушение всей системы. Думаю, что очень тяжело. Ну, что еще сказать?

– Дочь Ястребова, – подсказал Лев.

– Ну, это песня отдельная, – покрутил головой Забалуев. – Мы все от нее натерпелись. Заявиться она могла в любую минуту, что на работу, что домой. Дошло до того, что Володьке снизу звонили и предупреждали, что она идет, так он от нее в мужском туалете скрывался. У нас первый секретарь, Наумов, хороший мужик был. Он как на этот расклад посмотрел, так к Володьке в кабинет двух человек подсадил. Была у нас такая возрастная дама, с мужем и детьми, которая пионерскую организацию курировала, так она без всякой задней мысли о Володьке заботилась: чтобы поел вовремя, в командировку потеплее оделся, сменную обувь на работе держал на тот случай, если ноги промочит. Ну, характер у нее такой был, клуша-наседка. А второй – бывший вояка, через Афган прошел, кстати. Он «Зарницей» занимался. Володька сначала возмутился, а Наумов ему объяснил, что вот зайдет Маринка к нему в кабинет, кофточку на груди порвет и начнет орать, что он ее насилует. Что тогда? Или садиться, или жениться. А так двое свидетелей есть, при них она уже ничего не сделает.

– А как он дома спасался?

– Сначала мы ей просто дверь не открывали, так она на лестничной площадке торчала. Нам уже соседи начинали звонить в дверь и спрашивать, почему мы девушку в дом не пускаем – народ-то у нас сердобольный. Если ей удавалось в квартиру прорваться, то Володька у себя в комнате запирался, но это тоже не помогало – она усаживалась на стул под дверью и ждала. Дошло до того, что он по водосточной трубе из дома сбегал. И не раз! Благо мы жили на третьем этаже. Хотя с такой высоты тоже можно хорошо навернуться.

– Когда он женился, это, конечно же, закончилось?

– Вы знаете, что сделал этот жучара? – даже при воспоминании об этом Василий Егорович невольно улыбнулся. – Он потихоньку вынес из дома свои вещи, а потом сказал нам, что снял комнату, чтобы мы из-за него не страдали, а то его, мол, совесть мучает. Прописан он будет по-прежнему в квартире, но жить отдельно. А адрес он нам не скажет, чтобы мы случайно не проболтались. И мы его поняли, потому что продолжать жить в этом дурдоме

было невозможно. Это было в пятницу вечером. Сказал он нам все это и ушел. А в понедельник.

– Пришел с обручальным кольцом и сообщил, что женился, – продолжил Лев.

– Точно! Только тогда мы все и узнали, что он у тестя с тещей живет. И Володьку можно понять, потому что такая сволочь, как Маринка, вполне могла припереться на свадьбу и устроить там скандал. Так они, чтобы этого не случилось, даже свадьбу играли у родни Зорькиных в деревне. Потом мы и с Настей познакомились, и с родителями ее тоже.

– А в каком году это было?

– В 88-м, в сентябре. Чудное бабье лето тогда стояло.

– А где родители Насти жили? Мне сказали, что где-то за вокзалом.

– Точно. 3-й Завокзальный проезд, дом 15. Мы там иногда шашлыки жарили и дяде Мише по хозяйству помогали. Ну, там дров напилить и наколоть, забор подправить, крышу подлатать – домишко-то никудышный был, они его от железной дороги получили. А тетя Оля нас пирогами баловала, настоящими, из печи. Володька тестя с тещей звал «папой» и «мамой». Вы даже не можете себе представить, что такое для детдомовца семья! Он над всеми ними трясся, как. Как не знаю, над кем или чем.

– А что было, когда Марина узнала, что Найденов женился?

– Я, как вы уже поняли, деревенский. Одна из наших поехала в город учиться, вышла здесь замуж, и муж ее работал в гараже обкома партии. Шоферы ведь всегда знают намного больше, чем их шефы. А от нее и я последние новости узнавал. Так вот, у Маринки была такая истерика, что «Скорую» вызывали.

– Мне рассказали, как она на работу к Насте со скандалами приходила.

– Я это тоже слышал. Не знаю уж, как о ее художествах в бюро обкома узнали, но пистон Ястребову вставили такой, что его с гипертоническим кризом в больницу увезли. Месяц там отвалялся. После этого Маринка Володьку с Настей в покое оставила.

– Только недолго их счастье длилось.

– Да! К сожалению, – вздохнул Забалуев. – Я вот чего никак понять не могу: зачем Володька повез Настю рожать к ее родственникам? Может быть, в Белогорске ее удалось бы спасти, а там, в деревне, какая медицина? И ведь ребенок тоже погиб. Господи! Да своему лютому врагу такой судьбы не пожелаешь!