– Кстати, к вам там люди рвутся, – вставая, сказал Лев Иванович.

– Скажите мужикам, что я себя плохо чувствую, что ли, – попросил Савельев.

Ну вот, так и есть, ему было неудобно перед своими друзьями.

– А при чем тут мужики? – сделал вид, что удивился Гуров. – Там женщины.

– Какие женщины? – недоуменно спросил Николай Степанович, причем видно было, что о Ларисе в тот момент он и не подумал.

– Сейчас покажу, – пообещал Гуров и, подойдя к двери, приоткрыл ее и поманил Наталью Николаевну.

Она, стоявшая в ожидании этого момента с прижатыми к груди руками, бледная до синевы и неотрывно смотревшая на дверь, медленно пошла к нему, и он, отступив чуть в сторону, сказал:

– Вот, Николай Степанович, эта женщина очень хочет вас видеть.

Не веря своим глазам, Савельев приподнялся на кровати, впился в Наталью Николаевну взглядом и потом, откинувшись на подушку, простонал:

– Мама! Мамочка!

– Коленька! Родной ты мой! – Она бросилась к нему, но, помня о ранении, осторожно прижала, обняла и зарыдала: – Кровиночка ты моя! Да сколько же я слез пролила! Сколько подушек ночами изгрызла! Все думала: что с тобой? Где ты? Жив ли? Здоров? Сердце за тебя изболелось!

– Мама, мне же Фатима написала… – начал было сын, но мать не дала ему продолжить:

– Знаю, все знаю! – перебила она его. – Все нам Левушка рассказал! Да ведь куда ей, старой, было идти самой проверять, кто там погиб. Сказали ей, что это в нашем доме случилось, вот она и поверила. А там-то уже не мы были.

– Мама! А ты теперь никуда не уедешь? Ты останешься? – взволнованно спрашивал Савельев.

– Да куда я от тебя, Коленька, денусь? Ох, сколько же я тебе недодала! Сколько недолюбила! – причитала Наталья Николаевна. – Надюшка-то младше была, все я о ней пеклась, а ты, словно обсевок в поле, рос!

– Да что ты говоришь, мама! – воскликнул Николай Степанович. – Ты же обо мне так заботилась, так любила!

– Ну, можно заходить, что ли? – раздался от двери голос Степана Алексеевича. – А то мать тебя с ног до головы слезами зальет. Еще утопит, чего доброго, мне тебя тогда и обнять-то не придется, – с грубоватой шутливостью сказал он.

– Папка! – радостно воскликнул Савельев. – А Надюха где?

– Да здесь она. Только она теперь Надежда Степановна и мать семейства – два пацана у нее, – сказал отец.

– Как два пацана? – обалдело спросил Савельев. – Да ей же…

– Да она тебя, между прочим, всего на десять лет и моложе, – сварливо напомнил Савельев-старший. – Так вместе с мужем и сыновьями и прибыла.

– Колька! Привет, братишка! – воскликнула появившаяся Надя.

– Надька! Надюха! Как ты выросла! – рассмеялся Николай Степанович.

– Так лет-то сколько прошло, – проговорила она и представила: – А это вот мой муж.

– Антон, – сказал тот, протягивая Савельеву руку. – А это наши сыновья Вовка с Пашкой.

Мальчишки тоже придвинулись к кровати, с интересом глядя на новоявленного родственника.

– Дядя Коля, а что у тебя с лицом? – спросил Пашка и тут же схлопотал от матери подзатыльник. – А что? И спросить уже нельзя?

– Можно, – рассмеялся Николай Степанович, оживавший прямо на глазах. – Это я во время пожара обжегся.

– Больно было? – сочувственно спросил мальчишка.

– Очень, – серьезно подтвердил Савельев.

– А ты плакал? – с интересом продолжал допытываться Пашка.

– Еще как, – вздохнул Николай Степанович.

– Вот! – выразительно сказал мальчишка старшему брату. – Значит, никакой я не нюня!

– Ну, ты сравнил! – возразил Вовка. – То во время пожара было, а ты всего-то коленку ободрал.

– Ладно вам! – цыкнул на них отец. – Нашли место!

Оторвавшись от обнимавших его матери и сестры, Николай Степанович спросил у Гурова:

– Лев Иванович! Это вы их всех нашли?

– Кто же еще? Конечно, Левушка, – подтвердила Наталья Николаевна. – Мы все теперь перед ним в долгу неоплатном. Да ведь, если бы не он, так и не встретились бы никогда. Ты бы нас погибшими считал, а мы тебя, как ни искали, так найти и не смогли.

– Лев Иванович, – дрогнувшим голосом сказал Николай Степанович. – Мне Болотин сказал, что денег вы не возьмете, так просто знайте, что, если вам что-нибудь когда-нибудь понадобится, я жизни своей не пожалею, но все для вас сделаю.

– Когда-нибудь – неинтересно, а вот вы мне прямо сейчас скажите, узнаете ли вы эту женщину? – спросил Гуров, буквально силой вытаскивая из-за спины Степана Алексеевича Светлану.

И Савельев ее узнал, потому что неприязненно – видимо, старая обида так и продолжала все эти годы жить в его сердце – спросил:

– А ты здесь чего делаешь?

– Да вот сына одного побоялась дома оставлять, – небрежно сказал Гуров.

– Какого сына? – настороженно спросил Николай Степанович.

– Степа! Иди сюда, – позвала Наталья Николаевна старшего внука, и тот, выйдя вперед, встал рядом с матерью.

Савельев впился в него взглядом, увидел разного цвета, как и у него, глаза, да и вообще их поразительное сходство, часто-часто задышал и вдруг, потеряв сознание, обмяк на подушке.

– Коленька! Сыночек! Что с тобой? – закричала Наталья Николаевна.

Схватив с тумбочки стакан с водой, она набрала ее в рот и брызнула на сына так, как обычно брызгают хозяйки на белье при глажке. Тот очнулся, но глаза открывать не спешил, а когда все-таки открыл, в них стояли слезы.

– Сын! Мой сын! – прошептал он и, не выдержав, зарыдал. – Партизанка! – сказал он сквозь слезы. – Ну, скажи ты мне хоть сейчас, о чем ты с Тимуром шепталась. Ведь ты же знала, что мы враги.

– Да подружка моя, Нинка… – начала объяснять Светлана.

– Прохорова, что ли? – перебив ее, спросил Николай Степанович.

– Ну да! – подтвердила та. – Она в Тимура влюбилась по уши, вот и попросила меня узнать у него, как он к ней относится. А как я ей отказать могла? Лучшая подруга ведь! Я и поговорить-то с ним постаралась так, чтобы ты не узнал. А тебе кто-то все-таки рассказал.

– Ну ты же мне все еще тогда объяснить могла! – воскликнул Савельев.

– А ты мне хоть слово вставить дал? – возмутилась Светлана. – Обругал меня на чем свет стоит, и все.

– А ты помнишь, что мне сказала? Что я тебе не муж, чтобы приказывать, как ты себя вести должна, – напомнил женщине Николай Степанович. – И это после всего того, что между нами было!

– Мама! Отец! – не выдержал Степан. – Может, хватит ругаться? Если вы не забыли, двадцать лет прошло, а вы все никак успокоиться не можете.

– Значит, ты и правда считаешь меня своим отцом? – дрогнувшим голосом спросил Савельев.

– А как не считать, если она всю жизнь только о тебе и говорила, все вспоминала, какой ты. Ее несколько раз замуж звали, а она не соглашалась, верила, что вы когда-нибудь снова встретитесь. Она тебя все эти годы ждала. Я все ваши истории столько раз слышал, что уже наизусть знаю. Да и бабушка мне о тебе рассказывала, и фотографии показывала. Так что можно считать, что ты наконец-то вернулся домой из долгой и далекой командировки.

– Степа, скажи еще раз «отец», – смущенно попросил Савельев.

– Да ладно тебе, папа, наговоримся еще, – не менее смущенно произнес парень.

Глядя на счастье этой воссоединившейся, чего уж скрывать, исключительно благодаря Гурову, семьи, Лев Иванович почувствовал себя лишним и, пробормотав:

– Ну, не буду вам мешать, – тихонько вышел в коридор.

Стоявшие там мужики тут же бросились к нему, и лица у них были взволнованными.

– Как там? Как Колька?

– Рыдает от счастья, – коротко ответил Лев Иванович.

– Слава тебе господи! – переглянувшись, дружно сказали они и почти одновременно перекрестились.

А Гуров, глядя на них, уже не думал о том, что когда-то ему были несимпатичны эти недавно вышедшие из леса мужики со своими полууголовными замашками. Черт с ним! Все не без греха! Главное же, что, когда в беду попал один из них, они, не раздумывая и не считаясь с затратами, сделали все, чтобы его спасти. А ведь не появись его родные: мать с отцом, сестра со своей семьей, сын и Светлана, которая обязательно в самом скором времени будет его женой, – Савельев опять изменил бы завещание, составив такое, какое было до Ларисы, то есть, что его наследниками снова станут его друзья. А вот тем было наплевать на деньги, и сейчас, видя, как он счастлив, они были еще более счастливы, чем он. Прав был Стаc – они настоящие мужики.