Поняв, что Гурову действительно погано и хохмить больше не стоит в целях сохранения, если не собственного здоровья, то дружеских отношений точно, Стаc больше ничего не сказал, а подошел к Погодину, о чем-то с ним пошептался и вышел. Лев Иванович же повернулся к возившемуся с сейфом эксперту и стал ждать, когда тот закончит. Почувствовав его взгляд, тот успокаивающе сказал:

– Сейчас открою, совсем чуть-чуть осталось.

И действительно, не прошло и пяти минут, как дверца была открыта и Гуров, естественно под присмотром Погодина, выложил на стол все содержимое сейфа.

– Ну, если я вам больше не нужен, я поеду, пожалуй, – сказал эксперт. – Я тут на своей, так что ты, Лева, потом Стаса сам в город отвези.

Гуров, не поднимая головы от документов, в знак согласия кивнул и тут же услышал, как эксперт удивленно сказал:

– Зачем? Я вообще-то на работе. – Погодин явно давал ему деньги.

– Куда тебя выдернули в воскресенье. Так что это тебе за беспокойство, – раздался голос Леонида Максимовича. – Детям конфет купишь.

– Ну, ладно, – согласился тот и ушел.

Погодин же молча сел с другой стороны стола и стал наблюдать, как Лев Иванович читает документы, а там оказалось много любопытного. Это были: двуязычный, русско-английский договор на оказание услуг суррогатной матери с Тамарой Ивановной Шалой, оформленный настолько подробно, предусматривавший все без исключения обстоятельства, которые только могли возникнуть, свидетельство о браке с Ларисой Петровной Васильевой – фамилию она не меняла, завещание и брачный контракт, содержание которых Гуров уже знал. В медицинской карте Савельева наличествовали исчерпывающие сведения обо всех когда-либо перенесенных им заболеваниях, и оформлялась она, судя по дате, явно тогда, когда встал вопрос о детях. Была еще потертая коробка из-под конфет, в которой аккуратно лежали старые, уже пожелтевшие конверты – это были письма родителей Савельева, которые они писали ему в армию, и ничего особо интересного в них не было. А вот в письме какой-то Ф.М. Джулаевой было действительно написано, что родители и сестра Николая Степановича погибли во время погрома в Чарджоу. На старенькой любительской фотографии были изображены, видимо, родители Савельева и его сестра.

– Я эту коробку еще с тех времен помню, – подал голос Погодин. – Колька ею страшно дорожит, говорит, что это все, что у него от родного дома и семьи осталось.

– Странно, что он фотографию родных на столе у себя не держит, – недоуменно заметил Лев Иванович.

– Раньше-то, еще до этой стервы, она стояла, как и та, их первая, – пояснил Леонид Максимович и начал по-хозяйски шарить в ящиках стола, пока наконец не нашел то, что искал. – Вот, – сказал он, кладя перед Гуровым фотографию нескольких молодых и очень просто одетых мужиков на фоне какой-то машины. – Это они все вместе снялись на память, когда свою первую лесопилку поставили. А потом, когда мы все дружно против этой сволочи выступили, он ее убрал. Хорошо хоть, что не выбросил.

– А где здесь Савельев? – спросил Лев Иванович.

– Вот он, Колька. – Погодин ткнул пальцем в молодого, самой обычной внешности, парня. – Это единственная его фотография, потому что после того пожара, когда ему лицо изуродовало, он уже не фотографировался – стеснялся.

– Скажите, Леонид Максимович, а с кем из вас всех Николай Степанович был особенно близок? С кем он дружил? Побеседовать бы мне с ним надо.

– Так я же говорил, что с Димкой, – напомнил Погодин. – Сейчас я ему позвоню, потому что он с мужиками вряд ли прилетит – куда ему, болезному?

Поговорив с Дмитрием, Лев Иванович призадумался. Как оказалось, с друзьями у Николая Степановича было до армии негусто, то есть совсем не было: то ли в городе его не любили, то ли он сам никого не любил, потому что даже с девушкой по имени Света расстался прямо перед призывом, приревновав ее к другому парню. Ну, с ней-то дело понятное, потому что молодое: характер, амбиции и все прочее, но вот друзья? Не оттуда ли, из далекого Чарджоу, родом ненависть Лариски с братом к нему? Судя по возрасту, ее он действительно мог не помнить, а вот ее старший брат? Но она родом из какой-то деревни Николаевки Тамбовской области, а откуда сам Григорий, пока неизвестно. А вдруг он когда-то переехал в Россию именно из этого туркменского города? Или это вообще вендетта по-среднеазиатски, в смысле, если не можешь отомстить, предположим, погибшему отцу Николая Степановича, то отомсти его сыну? Или у этой ненависти какие-то другие мотивы, в которых предстоит разбираться и разбираться? В общем, работы предстояло – вагон и маленькая тележка. Выписав себе в блокнот все, что могло ему пригодиться в дальнейшем, Гуров собрал бумаги и убрал в сейф, хотя теперь сильно сомневался в его надежности. Себе же он оставил только снимок родных Савельева и групповую фотографию «лесорубов», а потом спросил у Погодина, который все это время просидел тихонько неподалеку от него и, даже если разговаривал по телефону, то шепотом:

– Ну, где ваши доморощенные сыщики, которые в прошлом Ларисы Петровны копались?

– Звонили они, только вы заняты были, вот я и не стал беспокоить. Сейчас я им звякну, – сказал Погодин.

В течение следующего получаса Лев Иванович выслушивал подробности похождений Ларисы Петровны до замужества, от которых его воротило так, что он временами морщился и записывал то, что казалось ему полезным. Закончив, он захлопнул блокнот и спросил:

– Так, где компьютер-то? Мне бы там посмотреть кое-что надо.

– В пробке ребята с компом стоят, – зло сказал Леонид Максимович. – И как только вы в этой Москве живете?

– Дело привычки, – объяснил Гуров и сказал: – Пойду по саду пройдусь – мне многое обдумать надо.

– Только пообедайте сначала, а то все уже поели, а вас я тревожить запретил.

Гуров поколебался – не очень-то удобно получалось, но потом согласился – есть хотелось страшно.

– Что я еще пропустил? – спросил он.

– Магнитофон нашли, который горничные в глаза никогда не видели, только в нем кассета чистая – видать, эта паскуда стерла запись, – сообщил Погодин и спросил: – А может, восстановить можно?

– Не знаю, – покачал головой Лев Иванович. – Я не специалист. Где у вас тут кухня?

– Да уж поешьте вы как человек – в столовой, – предложил Погодин. – Да и потом, чего девчонкам мешать? Они же там сейчас к ужину уже готовят – мужики-то голодные будут. Скоро уже должны быть, – посмотрев на часы, сообщил он. – Они же спецрейс заказали, чтобы всем вместе прилететь.

– К ужину? – удивился Лев Иванович и посмотрел на часы – было около пяти. – А я и не заметил, как время пролетело. И как вы обедать уходили – тоже.

– А я и не ел – у меня от этих новостей аппетит пропал, – покривился Леонид Максимович. – Вот уж с мужиками и повечеряю.

Погруженный в свои мысли, Гуров даже не понимал, что ел, но вот то, что все было очень вкусно, все-таки заметил. Когда он уже допивал чай с необыкновенно вкусной ватрушкой, то обратил внимание, что Олеся как-то странно на него посматривает, а в глазах у нее пляшут смешинки.

– У меня что-то не в порядке с внешним видом? – спросил он.

Женщина смутилась, но потом все-таки сказала:

– Да нет, все в порядке. Просто я разговор один слышала. У друга вашего один тут спросил: «И как ты только работаешь с таким каменным идолом, как Гуров?» – а он жалобно так вздохнул и тоскливо ответил: «Я с ним уже чертову прорву лет мучаюсь. А что делать, если он самый лучший, и выше его – только звезды? Вот и вы терпите, мужики! Не святые, чай! Не все мне одному страдать, а в компании как-то веселее». А вы правда лучший?

– Говорят, – пожал плечами Лев Иванович, сразу понявший, что этим спрашивавшим был Погодин.

Выйдя в запущенный сад – муж няни, он же якобы садовник, им явно не занимался, – Гуров начал бродить по дорожкам, обдумывая все, что успел узнать к этому моменту, и даже пришел кое к каким выводам, когда его нашел Крячко.

– Что? Компьютер привезли наконец?