– Ни малейшего, – надменно буркнул Вайцеховский.

– Плохо. В таком случае разговор будет долгим и не очень приятным.

Вайцеховский, конечно же, все понимал, несмотря на свое коматозное состояние. Он смотрел на Гурова изучающе, пытаясь понять, что знает полковник, в каких границах, а чего не знает. Вот только выведать это можно было лишь методом проб и ошибок, нужно было задать кучу вопросов, а это могло еще больше разозлить незваных гостей.

– Вы, Валентин Юрьевич, подозреваетесь в совершении особо тяжкого преступления в составе группы, где выступили в качестве организатора убийства, и даже не одного. Обо всех ваших злодеяниях нам стало известно доподлинно, и отпираться вам не имеет смысла. Есть человек, который раскрыл вас как заказчика и организатора убийства Фельцман Татьяны Николаевны. Нет сомнений в том, что у вас хранятся похищенные драгоценности на баснословную денежную сумму, которые, как я полагаю, вы планировали вывезти на этом суденышке в Турцию.

– Какая чушь! Это возмутительно! Вы ответите за свои слова. Я уважаемый человек, в моих кругах не принято даже общаться подобным тоном. Единственное, в чем я виноват, – в том, что беспробудно пил несколько дней. Имею грех, даю слабину два раза в год. Тем более когда есть такой ужасный повод. У меня погибла теща! Какие-то мерзавцы лишили ее жизни, у меня траур.

– Хватит ломать комедию. Настолько сильный траур, что даже на похороны явиться не соизволил.

– Да. Я не был на похоронах, не был. Ну и что? Какое это дает основание думать, что кровь моей тещи на моих руках?

– А я и не говорю, что на ваших. Формально да, ее убил другой человек, а фактически вы к этому приложили немало усилий. Грустно, Вайцеховский, грустно, когда ради побрякушек лишаешь собственную дочь последних родственников.

Валентин не реагировал на слова полковника. Жалости в нем не было ни на грамм, только желание выкрутиться, вывернуться. Но и на таких персонажей у Гурова имелись свои рычаги давления. С такими вести себя нужно жестко, бесцеремонно, чтобы они поняли, к кому попали и что впереди ждет несладкая жизнь.

– Не слышу раскаяния. Уже пора понять, что есть все доказательства и открыта дорога на зону. А, Мономах?

– Кто? – протяжно спросил Вайцеховский, выдержав паузу, и посмотрел на Гурова широкими от испуга глазами.

– Да-да, и ваша кличка нам тоже известна. Нам все известно, кроме того, где сейчас находится награбленное. И о нем вы нам сейчас расскажете, Вайцеховский. То, что мы провели визуальный осмотр яхты – еще ни о чем не говорит. Сейчас наши ребята отбуксируют ее на мель и вскроют до основания, переберут до каждого винтика. Я почему-то уверен, что драгоценности Фельцман именно здесь, рядом. А вы за свою несговорчивость будете отправлены в тот изолятор, где сидят ушлые матерые парни, они расскажут о своей арестантской жизни, поделятся впечатлениями, чифирем угостят, может быть, или чем-то другим. Как вам такая перспектива, Мономах? Они любят сбивать спесь с «царских особ».

– Вы что, мне угрожаете?

– Ни в коем случае. Просто рассказываю о новых горизонтах вашей жизни. Это не сказки, это суровая реальность.

Мономах ранее не был судим, по крайне мере, в общей базе информации о нем не нашлось, а потому такая дикая перспектива его, безусловно, пугала. Он был наслышан о том, какие суровые законы царят в стенах казенного дома, и такого будущего для себя не хотел. Гуров понимал это. Одно дело – Липатов: зубастый, видавший многое на своем веку, такой найдет себе место даже среди самой несносной компании. И другое дело – Мономах: заслуживший к себе уважение среди братков на воле, но не бывавший в местах не столь отдаленных, не евший баланду за одним столом с отморозками из разных уголков страны.

– Я сейчас все расскажу, – тихо сказал Вайцеховский и опустил глаза.

Сейчас Гурову меньше всего этот герой напоминал того Мономаха – историческую личность. «Надо же, такой громкий псевдоним и такой мелкий продажный человек, да еще и пьющий, – подумал Лев Иванович. – Его геройства хватило только лишь на то, чтобы убить старуху и забрать у нее ценное. Ничтожный человечишка».

– Рассказывайте, мы ждем. Не торопимся, выслушаем вас, запишем.

– А с чего же начать?

– Начните с основного: где драгоценности убитой?

– Я покажу, я все покажу.

Вайцеховский подошел к столу, остановился и сказал: «Они здесь». Рядом ничего не было, только стол, за которым сидел Гуров, да бутылки вокруг. Только если внимательно присмотреться, то можно заметить сколы в деревянном палубном настиле. Кто-то срывал его совсем недавно и попытался вернуть на прежнее место, но вот зазубрины все же остались. Оперативники аккуратно сняли те рейки, которые уже были тронуты ранее. В настиле появилось отверстие в форме прямоугольника, но там не было ничего, только закрытое строительной пеной пространство. По кивку Вайцеховского ребята поняли, что нужно продолжать вскрытие этого секретного портала. Вооружившись кто чем, они по кусочку, по сантиметру начали снимать застывшие слои пенополиуретанового герметика. Кропотливая работа заняла добрых полчаса. Старались не повредить то, что искали, а потому и пришлось изрядно попотеть. Наконец показалось что-то черное, испачканное в монтажной пене. Это была сумка.

– А вот и та самая водонепроницаемая сумка, которую вы купили накануне отъезда из Санкт-Петербурга в магазине спортивных товаров. Я не ошибаюсь, Валентин?

– Да, верно. Она. Я боялся, что придется прятать драгоценности во внешней обшивке яхты, понимал, что может случиться что-то непредвиденное и украшения окажутся в соленой морской воде, боялся повредить.

– Но драгоценности оказались в наших надежных руках. Понятые на месте? Всем все видно? Тогда вскрываем сумку, – скомандовал Гуров.

Сумка была вскрыта. Взору каждого предстали те самые драгоценности, которые все видели только на фотографиях, которые нашла в своем архиве Жанна. А сейчас они здесь, натуральные, реальные и невероятно красивые. Россыпи разнообразных камней: от жемчуга до сапфиров; от рубинов до бриллиантов; от изумрудов до александритов.

Все эти названия и внешний вид камней Гуров знал теперь досконально. Он никогда ранее не увлекался украшениями. Жена, как правило, выбирала себе ювелирные подарки самостоятельно, потому как украшение должно было нравиться в первую очередь ей. А теперь Лев Иванович, изучив каждую страницу дела, мог отличить камни друг от друга, да еще и разбирался в огранке, качестве исполнения, поскольку украденные украшения были сделаны превосходным ювелиром. За время расследования он не раз заходил в ювелирные магазины, чтобы сравнить то, что он видел на снимках, с тем, что видит на витринах. Конечно же, даже абсолютному дилетанту было понятно, что массовое производство на много ступеней уступает этим шедеврам ювелирного искусства.

Каждое украшение аккуратно извлекли из сумки. Все содержимое разложили на столе, так что Гурову пришлось перебазировать свою папку на колени. Зрелище открывалось потрясающее, хотелось долго рассматривать драгоценности, потому что они, казалось, околдовывали. Однако каждый из присутствующих, пожалуй, кроме Вайцеховского, понимал, сколько горя они одновременно принесли людям помимо эстетического наслаждения. Двоякое чувство было в душе и у Ани. Она восторгалась красотой камней, но при этом вспоминала слезы Жанны, эти камни разбили ей жизнь.

– Впечатляет! – не сказал, а протяжно пропел Гуров.

– Не то слово! – согласился Левашов, который ходил вокруг стола, как кот возле сметаны.

– Так-с, а теперь ждем подробного обстоятельного рассказа, Валентин Юрьевич, о том, как вам пришла в голову идея заполучить столь лакомый кусочек.

– Я все расскажу, – тихо, с безысходностью в голосе прошептал Вайцеховский, который не видел перед собой иного выхода, кроме как рассказать правду. – Моя теща меня ненавидела. Я для нее был человеком второго сорта. Когда я познакомился с матерью Жанны, я знал, что она из приличной обеспеченной семьи. Но ее мать сразу меня не приняла, считала, что для Александры я не ровня. Что взять с простого студента из провинции? Еще тогда у меня затаилась обида на Татьяну Николаевну, и с годами она переросла в злобу. Я до сих пор считаю, что это она повлияла на мою судьбу, именно она породила во мне комплексы. Поэтому… Поэтому у меня совершенно не было жалости к этому человеку.