– Мне нужно было видеть, что сделали с моим сыном! – резко возразил Виталий Евгеньевич. – Сказать, что я был в шоке – ничего не сказать! Но я не жалею, что увидел это. И теперь у меня есть цель – найти тех, кто довел моего Рому до смерти, кто издевался над ним, и наказать. И я это сделаю, чего бы мне ни стоило!

– Виталий Евгеньевич, – серьезно перебил его Гуров. – Оставьте это! Кто бы ни стоял за смертью вашего сына – это страшные люди. Те, кто способен хладнокровно так изувечить человека, встречаются не часто.

– Лев Иванович! Неужели вы не понимаете, что мне самому уже бояться нечего? Все, чем я жил – а это мой сын, – у меня отнято.

– Речь не только о вас! У вас есть еще и жена, в конце концов! Мы пока не знаем, что это за люди. Я не хочу вас запугивать, но остерегаться их, по меньшей мере, разумно. Я вас прошу, не лезьте не в свое дело, вам оно все равно не по силам. К тому же им уже занимаются профессионалы. А по моему убеждению, именно профессионалы должны заниматься всем и вся. Представьте, что я бы вдруг влез в ваш бизнес. Надеюсь, не надо объяснять, что бы из этого вышло – он бы развалился через месяц, если не раньше. Вы лучше просто мне помогите.

– Но как, как, черт подери! – вскричал Любимов.

– Вот видите, вы пока даже этого не знаете. Для начала просто дайте мне ключи от квартиры Романа. Осмотр все равно будет произведен, но чтобы не ломать дверь, давайте упростим процесс.

– Я бы с удовольствием помог уберечь от полицейского вандализма дверь, – невольно усмехнулся Любимов, – но, увы, у меня нет ключей от квартиры.

– Как так? – удивился Гуров.

– Очень просто, – пожал плечами Виталий Евгеньевич. – Зачем? Я никогда не был дома у сына в его отсутствие.

В этот момент внизу раздался звонок в дверь. Он был очень настойчивым: человек не переставая нажимал на кнопку.

– Что там такое! – с досадой проговорил Любимов и прошел к двери, извинившись на ходу: – Я открою с вашего позволения, отпустил прислугу, не хотел в этот день видеть посторонних в доме! Это, наверное, из каких-нибудь услуг.

Он спустился вниз, откуда вскоре донесся резкий, пронзительный голос, явно принадлежащий женщине. Она что-то верещала – настолько быстро и эмоционально, что полковник не мог разобрать, хотя невольно прислушался.

Сквозь женский монолог иногда слышалась фраза Любимова, одна и та же: «Наташа, успокойся!»

Потом раздался хлопок двери, и голос Тамары Юрьевны произнес:

– Ты зачем сюда явилась? Лично полюбоваться нашим горем?

– Тамара, зачем ты встала! – с упреком произнес ее супруг.

– Как же можно спать под этот визг! Это она нарочно!

Гуров прошел к лестнице и, перевесившись через перила, увидел, что в холле, опираясь на металлический костыль, стоит та самая женщина, которая была в машине с Плисецким. Худые кривенькие ножки ее норовили разъехаться, за костыль она держалась лишь одной рукой, а второй отчаянно размахивала и верещала. Наконец Гуров смог разобрать хотя бы некоторые слова: дикция женщины была нарушенной, речь невнятной, половину слов она проглатывала. Но смысл ее высказываний сводился к тому, что «свершилась кара Господня, Господь наказал нечестивых, пришла расплата за грехи». При этом костлявая рука женщины с вытянутым вперед указательным пальцем тыкала в сторону Виталия Евгеньевича и Тамары Юрьевны.

– Прекрати сейчас же! – воскликнула Тамара Юрьевна. – Ты сумасшедшая! Виталий, я прошу тебя – убери ее отсюда, иначе я… я не знаю, что с ней сделаю!

Виталий Евгеньевич сделал шаг в сторону женщины, а та вдруг выбросила руку вперед и растопыренными пальцами решила провести по его лицу, но не удержалась, качнулась и полетела вперед. Она наверняка упала бы на пол, но Виталий Евгеньевич сумел ее подхватить и, обняв за худые плечи, стал успокаивать. Женщина трепыхалась в его руках и пыталась вырваться. Это ей, правда, не удалось, зато удалось другое: задрав костыль, она взмахнула им в воздухе, и железка опустилась на плечо Тамаре Юрьевне. Та ахнула и схватилась за плечо. Виталий Евгеньевич заметался, не зная, что делать: то ли держать разбушевавшуюся женщину, то ли спешить на помощь жене.

Гуров решил, что пора вмешаться, и спустился вниз.

– Я сдам ее в полицию! – плача, проговорила Тамара Юрьевна. – Господи! До каких пор ты будешь нас травить? За что ты нас так ненавидишь?

– Сами знаете, – гортанно произнесла женщина.

Гуров подошел к Тамаре Юрьевне и спросил, нужна ли ей помощь. Она принялась отказываться, но он все же ощупал ее плечо. Кажется, ничего страшного не было, просто ушиб.

– Нужно приложить что-нибудь холодное. И лучше вам уйти отсюда, – посоветовал он.

– Пусть сначала она уйдет! – Тамара Юрьевна жестом указала на дверь. – Я не стану терпеть ее в своем доме!

Тут звонок снова затрезвонил, но, поскольку дверь оставалась открытой, на пороге появился незнакомый мужчина средних лет. Увидев бьющуюся в руках Виталия Евгеньевича женщину, он сразу подошел к ним и, извиняясь, проговорил:

– Простите, она сама в шоке! Я уже вызвал Анатолия Степановича, сейчас он подъедет.

Анатолий Степанович оказался врачом. Это Гуров понял по медицинской форме, в которую он был одет. Уже в возрасте, выглядевший очень солидно, с аккуратной бородкой и длинными тонкими пальцами, он прошел в холл практически сразу после прибытия незнакомого мужчины и, подойдя к женщине с костылем, с укором проговорил:

– Ну-ну, Наташенька! Зачем же ты всех нас так огорчаешь? Ты же хорошая девочка! Будь умницей, давай поедем домой!

Ласково приговаривая все это, врач достал какую-то розовую таблетку и быстро сунул ее женщине. Та при его появлении сразу помягчела и послушно выпила таблетку. А он продолжал говорить ей что-то нежно-укоряющее, при этом похлопывая по плечу. Буквально на глазах женщина окончательно растаяла, на глазах ее появились слезы, и она проговорила растроганно:

– Простите меня, Христа ради! Я не хотела никого обидеть!

– Павел, давай быстро, забираем ее! – шепнул врач мужчине и снова обратился к Наташе: – Ну, вот и умница, хорошая девочка, попросила прощения, искупила грех гнева, а теперь поедем домой. Поедем!

Наташа посмотрела на Виталия Евгеньевича. Тот засуетился и торопливо проговорил:

– Да-да, деточка, езжай! Давай встретимся завтра. Или позже, когда скажешь!

– Ты не сердишься на меня? – с детскими интонациями спросила она.

– Ну, что ты, деточка, как можно! Конечно, нет!

Тамары Юрьевны к этому моменту уже не было в холле – она ушла в ванную, – и скандал был погашен. Врач и Павел, поддерживая Наташу с обеих сторон, двинулись к выходу. В дверях Виталий Евгеньевич за локоть задержал доктора и молча сунул ему несколько крупных купюр. Тот так же молча их принял, кивнул и попрощался, сказав, что беспокоиться не о чем.

Когда за нежданными гостями закрылась дверь, Любимов не смог сдержать вздох облегчения. Затем он спохватился и принялся извиняться перед Гуровым, но полковник прервал его и предложил продолжить беседу. Виталий Евгеньевич лишь проведал жену, убедился, что с ней все в порядке, и они с Гуровым вернулись в кабинет на втором этаже.

Выглядел он очень расстроенным. Сразу подошел к столу и, налив себе коньяка, залпом выпил. Потом стал расхаживать по кабинету. Наконец остановился перед окном, опершись руками о подоконник и глядя во двор, который уже погрузился во тьму. Гуров видел, что он находится в растрепанных чувствах, однако у него возник целый ряд вопросов, и тянуть время ему не хотелось. К тому же Льва не покидала мысль об исчезновении Плисецкого, о котором до сих пор ничего не было известно, но он надеялся, что Леонид Максимович еще жив.

К Любимову же у него были вопросы совсем по другому поводу, которые он хотел прояснить поскорее. Однако тот, опередив его и продолжая смотреть в окно, тихо произнес:

– Наташа – моя дочь.

– Вот как? – несколько удивился полковник. – А мне казалось, что Роман ваш единственный сын.

– Это не совсем так, – поправил его Любимов. – Он – единственный сын Тамары. Мы поженились, когда Наташе было четыре года. С ее матерью я развелся.