— Благодарю вас, пран Хорхе, — Ланс прижал ладонь к сердцу. — Непременно воспользуюсь вашим приглашением, но в следующий раз. Боюсь, что сейчас я буду вынужден спешить. Неотложные дела зовут меня и моего друга в Аркайл. Кстати, должен заметить, что спящий за соседним столом пран — придворный маг-музыкант герцогов Аркайлских. И если он и уступает мне в выдумке при сочинении мелодий, то мощью магического воздействия превосходит во много раз, ибо мне не приходится даже мечтать управляться оркестром из такого количества музыкальных инструментов, как Регнар альт Варда из дома Огненной Саламандры. Однажды он повелевал оркестром из дюжины первых скрипок, дюжины вторых, десятка виолончелей, семи валторн, а так же гобоев, флейт, кларнетов, фаготов — по четыре штука каждых, не считая двух арф, клавикорда, ксилофона, литавр, больших барабанов и айа-багаанских дарбук[1]… Он услаждал слух аркайлской знати без малого две стражи. А потом попросил только об одном — дать поспать ему до следующего вечера. Скажем так, я от такой нагрузки просто умер бы, не дождавшись половины первой стражи.

[1] Дарбука — небольшой барабан из дерева и козлиной кожи, неопределённой высоты звучания.

Он уселся на подставленный ему табурет.

— Давно не бывал я в Трагере, но с вашей державой меня связывают тёплые чувства.

— Весь мир знает, что знаменитый менестрель был ранен в сражении в проливе Бригасир, — важно заявил Боас альт Фонсека. — А Трагера гордится этим.

— Великий менестрель, как последний растяпа, подставил ногу по падающий рей, получил трещину в кости и провалялся месяц на постоялом дворе «Мощи Святого Ягена», — развёл руками Ланс, — пока остальные сражались с браккарцами.

— В это время наши доблестные моряки продули вчистую сражение на море, и батюшка его светлости подписал позорную капитуляцию, — горячо воскликнул лейтенант-гвардеец.

— Я не был бы столь категоричен. Браккарцы всегда играют нечестно. Моряки сделали всё, что смогли. Как и береговая артиллерия. У них не было шансов протии пушкарей Браккары.

— Да ну?

— Поверьте, благородные праны, я знаю, о чём говорю. — Ланс понимал, что начинает болтать лишнее, но не мог остановиться. — Я побывал на Браккаре. Не по своей воле. Да это и не важно. Важно, что я вырвался. И теперь король Ак-Орр тер Шейл наверняка будет искать меня.

— Говорят, меньше знаешь — крепче спишь, — без тени улыбки проговорил комендант Эр-Кабечи.

— Боюсь, мне спокойный сон не грозит до конца дней.

— Значит, Браккара снова получила по зубам? — растянул губы в улыбке, от чего встопорщились щёгольски подкрученные усы, лейтенант Уно. — Вначале от вас, потом от нас. Вы слышали о сражении в шхерах острова Калвос?

— Так, краем уха…

— О! Об этом должны знать все! Адмирал Жильон альт Рамирез самовольно атаковал галерами пять каперских каракк браккарцев. Сжёг и затопил вместе с экипажами. Ни один не ушёл!

— Раньше вражеские корабли старались взять на приз, — пожал плечами менестрель.

— Не в этот раз! Так сказал пран Жильон! Или мы уничтожим их, или он нас! Если будем брать пленных или пожадничаем с кораблями, то проиграем. Никакой пощады врагу. Ни одного браккарца в прибрежных водах Трагеры, у острова Калвос и у Святого Игга!

— В городе погромы уже были? — задумчиво поинтересовался Ланс.

Он терпеть не мог браккарцев, и отношение к островитянам ничуть не улучшилось за время вынужденного пребывания в Бракке. Но однажды он оказался в Вирулии в то самое время, когда их дож вступил в непримиримую торговую войну с Айа-Багааном. Тогда южными островами правил ещё батюшка нынешней княгини Зохры, а будущая её светлость с утра до вечера играла в куклы на женской половине дворца.

Началось с какой-то мелочи. Одного из вирулийских купцов обвинили, что сукно, которое он привёз по личному заказу князя Джофара Хассейна алла Табриза из Дома Чёрного Буревестника, гнилое и съеденное молью. Его бросили в подземелье, а потом прилюдно высекли на площади перед дворцом. Торговец отличался слабым здоровьем и, провалявшись в горячке три дня, помер. Правители обменялись нотами протеста и почти уже сговорились выплатить хорошую сумму в серебре семье погибшего, как вдруг кто-то напал на посланника Айа-Багаана в Вирулии, когда он вечером возвращался от любовницы, и несколько раз ткнул ножом. При этом нанятый благородным праном охранник из местных провалился, как под землю. В ответ князь Джофар арестовал все вирулийские корабли, которые находились в порту Айа-Багаана, когда скорбная весть достигла его сиятельных ушей, купцов посадил в яму, куда обычно бросали карманников и заразных шлюх, а товары перевёз на склады, принадлежавшие его Дому.

Следует заметить, что в Вирулии купеческое сословие очень и очень в чести. Многие благородные Дома ведут своё начало от разбогатевшего некогда прапрадедушки и не гнушаются торговлей. Конечно, если покопаться в родословной большинства Домов северного материка, то выяснится, что каждому второму и них дали начало не успехи на полях сражений, а хорошенькая кубышка серебра, скопленная ушлым предком. Но только праны Трагеры, Кевинала или Аркайла тщательно скрывают это. В Вирулии способность провернуть хорошую сделку приравнивалась к умению убивать врагов на дуэлях десятками. Дожа выбирали из высоких Домов, стараясь выдвинуть на эту должность человека сведущего и в военном искусстве, и в политике, и в управлении державой, а в качестве дополнительной привилегии, наделяли его властью даровать дворянство на своё усмотрение.

Злые языки болтали, что вирулийцы покупали себе герб и девиз, как их северные соседи коней и богатую одежду, но, как бы то ни было, на памяти Ланса ни один дож не злоупотреблял своим правом и не раздавал титулы направо и налево. Речь о другом… Вирулийцы очень трепетно относились к торговцам, не прощали их унижений и оскорблений. У каждого, заточённого в зиндан[1] купца в Вирулии остались родичи, друзья и просто приятели, возжелавшие отомстить.

Вряд ли кто-то поднимал горожан — простолюдинов и знать — на кровавую бойню. Скорее всего, как это часто бывает, кто-то начал первым, не скрываясь, городская стража, впрочем, как и «спадаченцо» — личная гвардия дожа, ни сделали ни малейшего телодвижения, чтобы пресечь беспорядки в зародыше. Увидев безнаказанность, прониклись жаждой справедливости соседи мстителей, а следом и весь город взялся за клинки. Гнев обрушился на айа-баганцев, живших а припортовом квартале, а кто побогаче — на западной оконечности, между городской стеной и Собором Святого Сабазина, покровителя виноторговцев. Резали всех — мужчин, женщин, стариков, детей. Не щадили прислугу, даже если те были из местных. Под горячую руку попали не только рождённые на южных островах, но и полукровки, а так же люди, похожие на айа-багаанцев. Не повезло смуглым, черноволосым, черноглазым и кареглазым. Ночь эта осталась в памяти вирулийцев под названием Кровавая Вечерня. Наутро стража и гвардия опомнились, получив нагоняй от дожа, в планы которого не входила война, а ведь дело шло к ней. Слоняющиеся по улочкам шайки опьяневших от крови молодчиков утихомирили — частью разогнали, частью отправили в кутузку, откуда к вечеру выпустили под залог.

Трупы собрали. Оказалось, что за ночь погибло без малого триста человек, из них двадцать восемь — дети до пяти лет. Наступило отрезвление. В городе служили молебны и панихиды. Вирулия оделась в траур. Дюжина простолюдинов, объявленных зачинщиками, была публично повешена на причале. На острова отправили каракку с тысячей марок[2] серебра в трюме и самым речистым помощником дожа, о котором говорили, что он сумеет дохлую лошадь продать, как чистокровного скакуна. С огромным трудом удалось добиться мира. Князь Джофар принял подношение и айа-багаанские военные суда, уже готовые сниматься с якорей, остались на рейде. Но отношения между державами долгое время оставались натянутыми, и лишь, когда корону надела Зохра, а в Вирулии сменился дож, торговля возобновилась с прежней силой.