– Открылся! Ты гляди, открылся ему. И вы поверили?

– Поверили. Было кому доказать.

– И кто ж это доказывал?

– Петельщики там были. Лабона помнишь, государь? Полусотенником у Валлана ходил?

– А что, уже не ходит?

– Думаю, нет. Тяжко с одной рукой в гвардии служить.

– Вона как!

– Да уж так.

– Так у меня, Бессон из рода Зимородка, – хитро прищурился Властомир, – Лабона под боком нету. Как мне докажешь, что от Кейлина, а не от самозванца?

– О том мы подумали. Почитай его грамотку – уразумеешь, что всамделишный Кейлин. Всамделишнее не бывает.

– Да стрыгай с ней, с грамотой. На словах убеди.

– Ну, коли на словах хочешь, государь. Велел тебе Кейлин передать поклон от той самой остроухой, что с Мак Дабхтом тебя травила, как оленя, под Кровавой лощиной. От ярлессы Мак Кехты. Помнишь такую? Сказал, что буде нужда, может весь бой тебе описать, когда они с Валланом тебе на выручку пришли.

Властомир скривился. Напоминание об остроухих и позорном бегстве с поля боя больно задело самолюбие. Но вместе с тем король понял – точно Кейлин. Трегетренский принц мог уязвить больное место, содрать подсохшую корочку с раны.

– Добро, уговорил, красноречивый. Дальше что?

– Да ничо. Кейлин открылся. Тута к нему люд со всего Трегетрену и повалил. Валлана-то кто любит? Аж никто. Теперь он войной на Селину с ее кронпринцем лысым идет, войско собирает. Значит, тебе не враг.

– Положим, это мне решать, – хмыкнул Властомир.

– Что ж, решай, государь. Но выслушай сперва, что я тебе обскажу.

– Ну-ну. Давай.

– Кейлин предлагает тебе мир. А в знак доброго своего расположения, – как по писаному пошел Бессон. Сразу видно – долго запоминал, заучивал. – В знак доброго расположения согласен передать Повесью все Спорные земли и из баронских земель западного Трегетрена все до речки Ломницы. Рубеж установить по реке. Левый берег ваш, правый – наш. Городки Ясень и Пороги отходят тебе, государь. Равно как и все форты, фактории и поселения вольных землепашцев.

– А ежели я не захочу? Ежели вздумаю до Трегетройма дойти и дальше?.. Коней из Ауд Мора напоить у Восточной марки?

– Воля твоя, государь. Токмо мне приказано передать, что за Кейлином сейчас север Трегетрена и восток под руку приходит. А также благорасположение и дружба Экхарда Второго, короля Ард’э’Клуэнского. А также военный союз с талом Ихэрен.

– Не уразумел я что-то. Каким боком тут Ихэрен?

– Ихэрен от Ард’э’Клуэна отошел. На то есть взаимный договор Экхарда Второго и Вейте, дочки Витека Железный Кулак.

– Во как! – восхитился Властомир. – Как мы от новостей-то отстали, а, Бранебор?

– Знамо дело, – прогудел воевода. – Воюем полегоньку. А у них там весело. В союзы входят. Выходят опять-таки…

Бессон невозмутимо молчал, ожидая, когда они насмеются.

– Добро, уговорили, – деланно вздохнул Властомир.

На самом деле он уже понял – на лучших условиях мира не добьешься. Хватай, что в руки само лезет. Кто из королей Повесских увеличил державные земли едва ли не на четверть? Да о нем песни петь еще будут. И все же… Согласиться, не поторговавшись?

– Только и мои условия выслушай.

– Слушаю, государь.

– Торговля беспошлинная на пять годков. И Селину пускай мне выдаст.

– Ну-у-у… – протянул Бессон. – Про пошлины торговые я не скажу… Думаю, согласится. Пять лет не срок. А вот про Селинку. Кейлин знал, что про нее речь зайдет, а потому повелел спросить – на что тебе она?

– А то мое дело, – ощерился Властомир. – Одно могу сказать – радости у меня в гостях ей мало будет.

– Ну, тогда… – Бессон улыбнулся. – Тогда Кейлин вот что велел передать. Он ее хотел бы своими руками придушить, чтоб наверняка. Но, задля миру и дружбы промеж Трегетрена и Повесья, готов эту радость тебе уступить. Годится?

– Годится! По рукам, посол.

– По рукам, государь.

– А теперича за стол давай. Добрый договор чаркой скрепить полагается. Али мы не веселины?

– Давай, давай, борода, – Бранебор хлопнул Бессона по плечу. – Зараз отпразднуем и воскрешение Кейлина, и договор…

– А заодно и тризну по Селине с Валланом, – добавил король. – Сдается мне, недолго им осталось.

Движением руки он отпустил Всемила и Вторака. Стражники ушли. Зато на их место ступил измаявшийся в сенях Бажен с бочонком под мышкой, а с ним Прискор, волочащий тяжеленный поднос.

Бессон крякнул и полез за стол. Какой же веселин откажется от чарки и толстого ломтя сала с красновато-бурой прорезью? Вот именно, никакой.

Ночью снова подморозило. Ветви деревьев схватились ледяными чехольчиками. Словно стеклянные поделки мастера Гитона.

Дорога, по которой мы уходили все дальше и дальше на север, угадывалась лишь по застарелому, как детский шрам, санному следу. Несмелое еще весеннее солнце трогало лучами-пальцами отпечатки полозьев, и в них вспыхивали, разгоняя сиреневую насыщенную тень, крохотные искры.

Вот такая же, или почти такая же, погода стояла, когда на Красную Лошадь прискакал, уходя на измученном коне от егерей капитана Эвана, Лох Белах. Подумать только, уже год прошел…

До кости иссеченные безжалостным настом тонкие ноги скакуна разъехались, едва наездник осадил его перед лицом посуровевшей толпы. Конь захрипел, скосил налитый багрянцем глаз и рухнул на бок. Прискакавший сид успел выдернуть ноги из стремян и стоял, слегка пошатываясь и поддерживая левой рукой свисающую плетью правую.

Истоптанный снег, и на нем пятна крови, будто росчерки зарниц в осеннем небе…

«Жаль лошадей, порежут ноги настом», – как заправский конник, подумал я.

Поделиться с Иллирием? Так он и сам понимает. А раз гонит, не останавливаясь, значит, так надо. Может, рассчитывает добраться до какой-нибудь харчевни раньше, чем на лес упадет темнота? Было бы чудесно заночевать не под открытым небом, а в тепле, в натопленном доме. Поесть не приготовленного на походном костре варева, а хрустящих пирожков или той же яичницы. С салом и с луком. Хотя не следует думать, будто мне не нравилось, как Гелка готовит. Скорее наоборот. Только возможностей у нее маловато. И запас, прикупленный добрых десять дней назад в придорожной харчевне, быстро истощается.

Еще бы! Тройка телохранителей, пожалованная нам Луцием, дело свое знала, само собой, но и голодать ребята не привыкли. Один Иллирий чего стоит. Выше меня головы на две, и вздумай мы на весы усесться, чтоб его уравновесить, двоих таких, как я, нужно. А его подчиненные лишь немногим уступали командиру.

Кто хорошо ест, тот хорошо работает. Не помню, где и когда впервые услыхал я эту пословицу. Может, от Клеона, еще в детстве, а может, уже на Севере. Я не помню. Но истинный смысл ее постиг только теперь. Иллирий и оба его помощника отличались не только недюжинным здоровьем и силой. Они владели рукопашным боем, мечами и ножами, копьем и посохом, секирой и алебардой, стреляли равно в яблочко из лука и из самострела. Пожалуй, уступали они из виденных мною бойцов лишь Этлену да Сотнику. Конечно, выучка самого Динарха, старшего телохранителя правителя Приозерной империи.

Ведь Луций, встреченный нами на дромоне с благородными именем «Неустрашимый», оказался не тезкой императора. Принятый мною поначалу за ученого из Вальоны невзрачный человечек и был самим императором Луцием, да живет он вечно. Тьфу… Вот привычка дурацкая! Луций очень сердился, когда слышал эту присказку после своего имени. Надо признаться, Мак Кехта этой фразы тоже не понимала.

Я не ожидал, что владыка крупнейшего на материке государства такой радушный хозяин, интересный собеседник и просто замечательный товарищ.

Для граждан Приозерного края император – символ власти. Не человек – имя, титул, власть, которую представляет. Для жителей Севера он и вовсе нечто невообразимое. Идол. Вроде Сущего Вовне или Огня Небесного вкупе с Пастырем Оленей.