И словно омуты без дна,

Горят в ночи глаза-смарагды.

Он больше не побежит. Никогда. Вернее, побежит, но не от Реналлы, а к ней. Чего бы ему это не стоило. Даже если придётся переплыть океан. Без корабля, лодки или плота. Перейти материк. Пешком, если не сможет найти коня или карету.

Ощущая небывалый подъём, Ланс направил во флейту столько магии, сколько мог, лишь бы не разрушить инструмент. Звук возвысился до предела слышимости. Душа требовала ускорить мелодию, но, проявив завидную силу воли, чего не ожидал от себя, менестрель, напротив, замедлил её, повёл тоскливо и протяжно, как звучит волынка кринтийцев.

Он сознательно берёг силы. Растягивал удовольствие. Ведь спать не хотелось совершенно, несмотря на испытания, выпавшие на его долю за сегодняшний день.

Смеркалось. Алый солнечный диск садился в море, рисуя исчёрканную волнами, мятущуюся «дорожку», которая напоминала кровавый ручей, хлынувший вдруг из разверзнутой раны водоворота. Лишь когда взошла луна, менестрель отпустил магию и прилёг на неровной поверхности скалы. Частично высохшая одежда холодила тело, втыкались под рёбра и в поясницу неровности камня. Но это досаждало не больше чем плеск волн у подножья скал.

Обычно после выступления он всегда ощущал усталость, отдавая слишком много сил на управление магией. Если бы не старинная шпага, то выжал бы себя, как лимон ещё лет десять-пятнадцать назад. Сейчас же, под звёздным небом с густо-жёлтым серпом луны, казалось, что Ланс альт Грегор сам стал частью окружающего мира — морем, базальтовыми громадами островов, чёрно-фиолетовым сводом с разноцветными огоньками в вышине. Магия пронизывала его, как и всю природу.

Может именно умения пропускать Силу через себя, используя лишь необходимую, строго ограниченную, толику, и делало древних магов столь сильными, что по утверждению Нор-Лисса они достигали могущества, позволявшего уничтожить мир?

С этими мыслями он уснул сном младенца, ладонью прижимая к груди сложенный лист с портретом Реналлы, который так и не рискнул вынуть, зная, что увидит лишь размокший кусок бумаги.

[1] Пируэт — разворот лошади «вокруг собственного крупа». Каприоль и баллотада — прыжки лошади на месте с различным положением ног.

Солнечный луч скользнул по щеке, лизнул нос и остановился на опущенных веках менестреля.

Ланс зашевелился, потёр нос и чихнул. Сон как рукой сняло.

Но и вставать не хотелось. Он с наслаждением вытянул ноги под тёплым одеялом и несколько мгновений лежал, зажмурившись, прислушиваясь.

Снова на корабле.

Плескала вода в борта, поскрипывали снасти. По палубе протопали чьи-то босые ноги. Хриплый голос с явным трагерским выговором рявкнул:

— Почему холодный?!

— Я грел! — ломающимся голосом, пискнул подросток. Должно быть, юнга.

— Я тебе дам «грел»! Мой грог должен обжигать горло! Линьков захотел?

— Я быстро! Я сейчас!

— Я тебе дам «сейчас»! Давай уже… Тьфу, гадость! Зачем столько корицы вбухал? Почему имбиря мало?

Шлепок хорошей затрещины прокатился по палубе, отражаясь от надстроек.

Помимо воли Ланс улыбнулся. Как здорово! Сейчас он сам готов получить подзатыльник, только бы лишний раз убедиться — это не сон.

Да какой может быть сон?

Он на корабле. Трагерская галера-бастарда — от привычной ему фусты она отличалась большим водоизмещением, круглой кормой и дополнительными парусами на бушприте. С нею в рейд вышли и две фусты, но капитан «Сильной» настоял, чтобы уважаемого гостя принимали именно на борту его судна.

Решительно отбросив одеяло, менестрель поднялся с постели, которую уступил ему лейтенант трагерского флота, благородный Вито альт Габино из древнего Дома Бронзовой Кукушки. По знатности молодой человек значительно превосходил всех моряков на трёх галерах, как поодиночке, так и всех сразу, кучей, так сказать. Насколько понял менестрель, пран Вито сам настоял на службе лейтенантом, чтобы получить необходимый опыт и завоевать уважение прочих офицеров, тогда как незначительной протекции его батюшки, о котором альт Грегор был изрядно наслышан, хватило бы, чтобы его светлость великий князь Пьюзо Третий альт Ортега выдал молодому человеку патент капитана. Ланс разделял убеждения прана Вито — полгода службы на «Сильной» под началом капитана Жозу альт Иниго дадут больше, чем самостоятельное командование, когда по неопытности можно наломать дров. А ведь на носу война с Браккарой, о чём спасённый узнал не далее, как вчера.

Ланс с нескрываемым наслаждением натянул новую, чистую и выглаженную одежду. Льняная сорочка приятно холодила тело, тёмно-синие брюки и камзол с кружевными манжетами сидели как влитые. Юный Вито ещё и одеждой с ним поделился — оказалось, что он и аркайлец одного роста и очень близкого телосложения. Сунул ноги с сапоги. Новенькие со скрипом. Тут, конечно, мнение менестреля и его радушных хозяев разнилось. Он всю жизнь предпочитал разношенную обувь, а после трещины в кости, полученной в сражении в проливе Бригасир, относился к выбору обуви тщательнее, чем лейтенант Пьетро альт Макос к выбору скакуна. Но, как говорится, даренному коню в зубы не смотрят. Хотя, Пьетро, возможно, и поспорил бы.

На маленьком столике рядом с койкой лежал придавленный кинжалом рисунок Ак-Карра. Как и предполагал менестрель, следы уголька на бумаге начисто стёрлись. Смылись океанской водой и канули в пучину. Остались только неглубокие царапины — если глядеть сквозь лист на свет, то можно угадать черты лица. Да, скорее угадать, чем увидеть. Но Ланс твёрдо решил не выбрасывать набросок, а сохранить его на память. Книге стихов повезло больше. Краска, которой были пропечатаны литеры, прочнее въелась. Четверостишия Дар-Шенна вполне сносно читались. Сейчас книга сохла на полуюте, подвешенная на верёвочке.

Одевшись, Ланс сунул за пояс флейту, с которой не хотел теперь расставаться, и вышел на палубу. Солнце ослепительно сияло в небе. Горели надраенные до блеска бронзовые части рангоута и орудия на рамбате[1]. Вымытая палуба ещё хранила прохладу, но, вне всяких сомнений, к исходу первой стражи разогреется и будет пылать жаром, как печка. В трагерских водах смена погоды не — редкость. Ещё третьего дня ливень и шторм, а сегодня — свежий ровный ветер, трудолюбиво натягивающий «косые» паруса галер, и солнце. В небе два-три облачка и то маленькие, похожие на клочья шерсти, которые линяющие под весну собаки оставляют на кустах шиповника.

— Доброго утра, пран Ланс! — загремел над головой голос. Боцман с белозубой улыбкой и совершенно бандитской рожей зажал под мышкой румпель, стоя на комовой надстройке. — Как спалось?

— Отлично! Благодарю! — альт Грегор не запомнил имени моряка, но полагал, что к концу путешествия наверстает это упущение. — Это ты юнгу гоняешь?

— Я, пран Ланс! Простите, если разбудил. Совсем шельмец от рук отбился. Говорил же — тащи мне грог, пока не остыл. А он чаек считает. Я в его годы плюхой не отделался бы.

Менестрель невольно улыбнулся. Как же здорово! Будто вернулся в отрочество, когда сбегал из музыкальной академии, или хотя бы на несколько лет назад, во времена войны Трагеры с Браккарой.

Он любил трагерцев. Искренние и открытые, не то что островитяне.

Где куют лучшие клинки? В Трагере.

Где разводят самых красивых и быстрых коней? В Трагере.

Где коптят самые вкусные окорока? Тоже в Трагере.

Так можно перечислять очень долго. Солнце успеет пройти свой путь по небосводу и нырнёт в море на западе.

Ну, разве что лучшим вином считалось бурдильонское, которое привозили из Вирулии, лучший менестрель в подлунном мире родился в Аркайле и вызвал бы на дуэль сякого, кто позволил бы заявить, что самая красивая девушка родом не из той же державы. Но до сих пор никто из трагерцев не попытался оспорить мнение Ланса.

— Я ноги разомну, — сказал он боцману и зашагал вдоль куршеи[2].

Справа и слева от него вповалку спали гребцы. Попутный ветер выпадает не так часто, поэтому моряки пользовались возможностью отдохнуть всласть. В отличие от Тер-Веризы, трегерцы никогда не сажали на вёсла каторжан или рабов. Только вольнонаёмные. В случае морской стычки они помогали абордажной команде и стрелкам, тогда как менестрелю много приходилось слышать, как гребцы тер-веризских триер переходили на сторону врагов. Да хоть бы и тех же браккарских пиратов. Все знали, и уроженцы северных островов старательно поддерживали слушок, что раб, проявивший себя в бою храбрецом, получал свободу и принимался в вольное братство морских разбойников. Наверное, поэтому Тер-Вериза исправно выплачивала дань браккарцам и не помышляла о вооружённом столкновении, а трагерцы, самое малое, раз в поколение сцеплялись с ними не на жизнь, а на смерть.