— Такими прозрачными? — воскликнул Ланс.

— Не такими уж и прозрачными, если присмотреться. Вы когда-нибудь интересовались, каким образом стекловары на материке добиваются, чтобы стёкла в витражах были разного цвета?

— Зачем это мне?

— Чистого любопытства для.

— Я не настолько любопытен.

— То есть достижения науки вам безразличны.

— Можно сказать так. Но чтобы поддержать разговор, я поинтересуюсь у вас — как?

— Очень просто. Чтобы получить зелёный цвет добавляют железный купорос…

— Железное что?

— Соль такая. Но ею нельзя пользоваться, когда печёшь хлеб или варишь похлёбку.

— Почему нельзя?

— Похлёбка зелёная будет, — прищурился старик. — Право, вы как ребёнок, пран Ланс. Ядовитая соль. Неужели начала алхимии вас тоже никогда не интересовали?

— Сидел я в подземелье герцога Лазаля… Вернее, уже даже не Лазаля, а Гворра… Тоже нет, Гворра ведь к тому времени убили.

— Вы ведь его и убили?

— Как бы не так. Я хотел бы, возможно, но не в переулке. Если бы я хотел убить Гворра, я бы вызвал его на поединок… Так вот, когда я сидел в подземелье герцогского замка в Аркайле, со мной вместе тюремную похлёбку ел один алхимик. Прозеро. Но он ничего такого не рассказывал.

— В Аркайле алхимиков сажают в тюрьмы? Что за варварство! — Нор-Лисс с негодованием покачал головой.

— Он сидел за убийство, если мне не изменяет память.

— Как интересно! Обязательно расспрошу о нём подробнее. Но позже, когда у вас найдётся свободное время.

— Думаю, у меня его будет больше, чем мне хотелось бы, — пожал плечами Ланс. — Но вы не договорили о цветном стекле.

— Ах, да! Простите старика! Для того, чтобы стекло получилось зелёным, добавляют железный купорос. Чтобы синим или голубым — медный. Немного серебра сделает стекло ярко-рыжим, охряным, а малая толика золота — карминно-красным.

— Познавательно.

— И это ещё не всё. Настоящий мастер, поставляющий стёкла для витражей помнит десяток разных добавок. Но нам показалось интереснее всего добавлять свинец. В малых количествах он осветляет стекло, делает его прозрачным, как горный хрусталь, добываемый в Красных горах Тер-Веризы. Вот из него наши мастера научились делать пластины, которыми закрывают окна. Правда, пока дороговато. Праны из небогатых домов не в состоянии позволить себе такую роскошь. Поэтому пользуются по старинке витражными стёклами.

Ланс покачал головой. Браккарцы сговорились что ли, кичиться своими учёными перед всем остальным миром? Одно из двух — либо именно эта общая черта объединяет заносчивых островитян, а вовсе не умение обвести вокруг пальца кого угодно при торговых сделках, либо Дар-Вилла и Нор-Лисс целенаправленно пытаются заморочить ему голову, добиваясь какой-то своей выгоды. Ну, это каприччио у них не сыграется. С кем угодно, только не с ним, мастером импровиза.

— Какую должность вы занимаете при дворе, пран Нор-Лисс? — спросил менестрель в лоб. Он же не айа-багаанская фелука, чтобы лавировать, пытаясь идти против ветра? Против ветра нужно идти на вёслах, а не играть парусами.

— Я? Советник короля по науке, разве вы ещё не догадались? — улыбнулся браккарец, показывая кривые, но очень даже хорошо сохранившиеся зубы. — Так что без ложной скромности могу признать — во всех достижениях, которые вы увидите в Браккаре, есть и моя заслуга. Кстати, нам налево и мы пришли.

Они оказались в обычном для архитектуры королевского дворца расширении коридора. Ланс уже вчера отметил эту особенность. Каждые пятнадцать-двадцать шагов человек, вынужденный пробираться по обиталищу Ак-Орра тер Шейла, попадал в как бы часть анфилады, где свободно могли поместиться до десятка болтающих бездельников, при этом не толкаясь слишком сильно локтями. В углах стояли светильники, незажжённые, поскольку утреннее солнце достаточно освещало помещения. У стены мог быть карл или оттоманка. Рядом — изящный столки на одной ножке, очевидно предназначенный для того, чтобы придворные могли не держать всё время в руках кубки с вином или кружки с пивом — что там пьют в Браккаре. На стенах висели картины местных художников. Иногда зодчие оставляли в кладке ниши, где ставили статуэтки или букеты из сухих цветов и странных вычурных веточек. Непривычно для уроженца материка, но альт Грегору этот обычай не казался отвратительным. Напротив, картины и скульптуры удивляли мастерством исполнения, а букеты поражали необычностью и подталкивали к размышлениям о красоте мира или бренности жизни, в зависимости под каким углом зрения и в каком настроении ты на них смотришь.

Пран Нор-Лисс широким жестом указал на картины, висевшие рядом на неровной каменной кладке. Небольшие два на полтора локтя в резных, но без особой вычурности, не говоря уже о позолоте, рамах и прочих атрибутах роскоши, которыми так любили окружать произведения искусства в благородных Домах Трагеры и Кевинала.

Сперва Ланс скользнул взглядом вдоль картин, полагая, что увидит триптих, но тут же понял свою ошибку. Изображения никоим образом не сочетались между собой. Ну, разве что слегка напоминали друг дружку сильным мазком и смелой игрой света и тени.

На левом полотне буря несла корабль на прибрежные скалы. Трёхмачтовую фелуку. Судя по раскраске бортов и надстроек, айа-багаанскую. Ну, правильно, какой же уважающий себя браккарец изобразит гибель судна собственной державы? Только соперников по морской торговле с южных островов. Но вглядевшись в картину, менестрель устыдился первоначальных ехидных мыслей. Мастерство юного Ак-Карра просто поражало. Всё — фелука, сломанная фок-мачта, клочья парусов на косом рее грота, обрывки лееров и шкотов, искажённые ужасом и отчаяньем лица матросов, ошмётки пены, срываемые ветром с высоких волн — было выписано с предельной чёткостью и невообразимыми подробностями. В особенности лица влекомых на верную гибель людей. Шкипер, одной рукой вцепившийся в колдершток[1], а второй подносящий к губам бутылку с вином. Юнга, порывающийся выпрыгнуть за борт, и его старший товарищ, сграбаставший беднягу за шиворот. Лица остальных, застывших на палубе в разных позах: кто вцепился в релинг мёртвой хваткой, кто в ужасе заламывал руки, кто орал в клокочущее тучами небо то ли проклятия, то ли мольбы о помощи. Один из смуглых айа-багаанцев в разорванной рубахе хохотал, обняв, словно любимую женщину, остаток фок-мачты.

[1] Колдершток — рычаг, предназначенный для управления судном. Позднее был заменен штурвальным колесом.

На второй картине сияли ослепительной белизной остроконечные вершины Карросских гор. Почему именно этих? Трудно сказать… Ланс никогда не забирался так далеко на север, но зато слышал множество историй и от путешественников, и от местных жителей, выбравшихся в Аркайл на торги, и от откровенных лжецов. Из них он почерпнул много разных историй о Карроссских горах — от правдоподобных до откровенных выдумок. При этом многим из них он и верил и не верил. Звучали-то они вполне убедительно, но представить нечто подобное воображение отказывалось. Например, что снег на вершинах гор не тает никогда — ни летом, ни зимой. Или о зверях, которые обитают в горах — огромных чёрных медведях, клыкастом коте размером со взрослого волка, птицах, способных поднять в когтях взрослого мужчину… Ну, предположим, грифы и стервятники, гнездившиеся на скальных уступах южных гор, достигали в размахе крыльев пяти-шести локтей, но поднять человека они не смогли бы. Просто потому, что имели короткие и тупые когти, не то что у степного орла или ястреба.

Что из услышанного правда, а что — вымысел, Ланс не знал. Но с первого же взгляда на полотно понял — перед ним горы Карроса. Острые, устремлённые в пронзительно-синее небо пики, искрящийся снег на склонах, редкие проплешины бурых и серых скал там, где ветер не даёт снежинкам удержаться достаточно долго, иссиня-чёрный ельник у подножий. От опушки к перевалу тянулась цепочка следов — два человека шагали, проваливаясь по колено и с трудом высвобождая ноги, об этом с лёгкостью мог догадаться даже не следопыт. Их меленькие фигурки виднелись в отдалении. Одна повыше, другая пониже. Мужчина и женщина. Менестрелю показалось, что он видит на непокрытой голове мужчины стянутые в «хвост» волосы. Но, вполне возможно, он принял за них слегка неудачный мазок. А на переднем плане картины стоял, опустив лобастую голову, чёрный медведь. Он нюхал следы, оставленные парой путников. Маленькие глазки горели алчностью и злобной радостью. Становилось ясным, что люди забрели сюда на свою беду. О том, чтобы кто-то спасся от гигантского хищника, прозываемого ужасом Карросских гор, альт Грегор не слышал.