Те гибли, но продолжали лезть вперед с неотвратимостью наводнения.

Вот уже первый достиг основания частокола. Привалился, тяжело дыша, спиной к бревнам, не глядя, взмахнул косой над головой. Лезвие гладко срезало кисть стражника, неловко тыкавшего гизармой.

Рядом с ним, хрипя и ругаясь в кудлатую бороду, выпрямился второй селянин. Он даже не пытался пустить в ход вилы, черенок которых сжимал насмерть, как утопающий соломину. Просто стоял и дышал. За его опорок схватился третий, забрался, обдирая в кровь пальцы. Ему подали лестницу, которую мужик зацепил за рукоять насмерть вколоченного в бревно топора.

Один из защитников замка, изловчившись, сумел воткнуть острие гизармы бородатому селянину за ключицу. Второй всадил болт в живот тому, кто принял лестницу. Но на место упавших со скалы повстанцев карабкались новые. Лучники усилили обстрел.

Сталь звенела. Тетива щелкала по нарукавникам.

Орали сражающиеся.

Раненые стонали или хрипели, корчась от боли.

Ландграф выбежал из бергфрида в тот миг, когда пятерка Мелкого, перевалив через ограду, спрыгнула во двор. Тедальо взмахнул мечом, отправив к Триединому прицелившегося в него стрелка. Карасик приземлился неловко и теперь катался по земле, уворачиваясь от стражника, решившего во что бы то ни стало достать его алебардой. Тычок пришел на помощь товарищу, ударив вскользь древка. Лишившийся пальцев стражник верещал, как влекомый на убой поросенок.

– Засов! – выкрикнул Мелкий, обмениваясь ударами сразу с тремя латниками Медренского, охранявшими ландграфа. Протазан в его руках мелькал, сливаясь в колесо, мерцающее отблесками стали.

– Ага! – Тедальо бросился к воротам.

Латник замахнулся, чтобы ударить его в спину, но Карасик, подкатившись тельбийцу под ноги, опрокинул его на землю. Навалился сверху, сунул корд в щель между нагрудником и оплечьем. На спину аруниту навалился Плешак, вовремя спустившийся с надвратной башни. Лысого наемника ударил мечом Лошка, усатый вельзиец, вступивший в банду Кулака этим летом.

Тедальо хрипел, подперев засов плечом. Силы каматийцу было не занимать, а вот рост подкачал – даже поднявшись на цыпочки он никак не мог вытолкнуть тяжелый брус из плена ржавых скоб. На помощь ему пришел Тычок.

– Пошла, родимая! – бесшабашно заорал арунит. И захлебнулся кровью. Тяжелая стрела с ярко-желтым оперением пробила ему горло. Последним усилием он успел вытолкнуть засов и упал, замарав алым светлые остроносые сапоги Тедальо.

Позади Медренского, не спешившего пока ввязываться в бой, выстроились в ряд четыре дроу. Уродливо-широкие ступни упирались в плотную землю. Длинные луки выбрасывали стрелу за стрелой.

Тычку, прежде чем он упал, достались еще три. Карасик выл и скреб пальцами землю. Лошке, вогнавшему меч по самую рукоять в спину Плешака, стрела вонзилась в щеку, раскрошила зубы и вырвала язык.

– Твою кошкину мать! – рыкнул Мелкий, прыгая вперед.

Он умудрился сделать невозможное. О людях, сумевших отбить клинком стрелу дроу, слагаются легенды. Их подвиги обрастают небылицами и красочными подробностями. Коротышка отразил две. Еще одну, немыслимо изогнувшись, пустил вскользь, «чирком» по ребрам. А сам дотянулся до ближайшего остроухого и с размаху опустил мечевидное лезвие протазана ему на голову. Череп уродца карлика треснул, как лесной орех.

Длинным выпадом лейтенант Кулака достал второго дроу. Щелкнула разрезанная тетива, загудел, выгибаясь в обратную сторону, мощный лук. Остроухий отпрянул, хватаясь за тесак.

– Вот вам! – яростно выкрикнул Мелкий и вдруг увидел, что дворянин с бородкой клинышком, которого он и в расчет-то не брал – тоже мне боец! – стремительным движением поравнялся с ним. Между пальцами его торчал граненый клинок корда. Словно коготь кота-убийцы.

Выпад!

Наемник попытался закрыться древком протазана, но понял, что не успевает. Не успевает, несмотря на годами оттачиваемое мастерство. Корд вошел ему чуть выше лобка, прошил кишки и сломался, столкнувшись с позвонком.

Мелкий упал на колени, выронив оружие из пальцев, ставших вдруг непослушными. Для него осталась только боль, терзающая низ живота. А схватка? Схватка отдалилась сразу на несколько миль. Он попытался зажать рану, но истоптанная каблуками, заляпанная кровью земля придвинулась и ударила по лицу.

Барон Фальм отпрыгнул в сторону, с сожалением разглядывая испорченный корд. Его усы кровожадно шевелились, верхняя губа приподнялась, обнажив острые клыки.

Все это Тедальо успел заметить прежде, чем одна стрела ударила его в плечо, а вторая в бедро, пригвоздив к створке ворот, как шкурку, приготовленную для выделки. И все же каматиец почувствовал, что ворота открываются. Это значит, что их жертва принесена не зря…

Кондотьер сопел в темноте, словно растревоженный барсук. Мерил шагами подземелье. Взрыкивал, как разъяренный кот, изредка пинал стену сапогом.

Мудрец потянул Кира за рукав – пойдем, мол, в сторонку, пускай человек злость на скалах вымещает.

– Врет он все, сволочь, – прошептал верзила. – Я того барона имею в виду. Ты должен понимать – война есть война. Ни одна, ни другая сторона без жестокости не обходится.

Тьялец с сомнением покачал головой:

– Убийство женщин, детей…

– Было, – не стал спорить наемник. – Лес рубят – щепки летят. Но никогда… Слышишь? Никогда мы не убивали беззащитных нарочно.

Кир подумал и кивнул. Хотя, скорее всего, его движение осталось незамеченным в густом мраке. У него не было оснований сомневаться в словах Мудреца. До сих пор он не ловил его на лжи. И не только его, но и Кулака, Мелкого, Пустельгу – то есть всех тех, кто составлял костяк отряда, собранного кондотьером с миру по нитке. Напротив, они старались быть предельно честными и с друзьями, и с врагами. Правда, с последними настолько, насколько позволяло самосохранение.

– Да ты не переживай, Малыш! – Верзила хлопнул парня по плечу. – Теперь уж нам живыми не выбраться!

«Это что, шутка? – подумал Кир. – Если так, то довольно неудачная. Ладно еще погибнуть, защищая родину или восстанавливая попранную справедливость, но чтобы так, ни за что ни про что, в забытом Триединым и людьми замке, от рук грязных, вонючих палачей…»

– Малыш… – вздохнул Мудрец, словно прочитав его мысли. – Смерть есть смерть. Неважно, где ты умираешь – в конной сшибке или от холеры на загаженной простыне в армейском лазарете. Неважно, когда ты умираешь – в пятнадцать или в девяносто, на рассвете или в полночь. Неважно, почему ты умираешь – от шального болта или топора палача. Важно одно – как ты умираешь.

– Что-то я не…

– Неправда. Все ты понимаешь. Ты не можешь не понимать. Я живу немало и научился разбираться в людях. Так вот, Малыш, ты – человек со стержнем внутри. На таких, как ты, держалась и держится Сасандра. А мелкие размолвки с законом? У кого же их не бывает? Только у забитых и запуганных мещан. Но они и не способны на поступок. А мы с тобой способны. Ведь так?

– Ну…

– Не надо скромничать. Умирать следует достойно. Так, чтобы враги, возжелавшие тебя унизить, подавились своей желчью, а оставшиеся в живых друзья позавидовали хорошей, белой завистью.

– А что надо сделать для этого?

– Когда как, Малыш, когда как… В нашем случае нужно утащить с собой как можно больше врагов. Как можно больше, раз уж всех не получится. Надеяться не на что, а значит, остается только драться.

– Да я их зубами грызть готов! – Кир сжал кулаки.

– Вот и чудесно. Я тоже. И командир не откажется, я думаю.

Кондотьер, хоть и шагал по темнице в расстроенных чувствах, последнюю фразу не пропустил.

– Пускай спустятся! – со злостью бросил он, остановившись на мгновение.

– Вот и я про то же самое! – усмехнулся Мудрец. – Ну что? Спорим, я троим успею шеи свернуть?

– Да я верю. – Кирсьен пожал плечами. – Сам зарекаться не буду, но приложу все силы… Хорошо бы барона за горло подержать.