Хродгейр шагал неторопливо, прислушиваясь к словам кормщика.

Гуннар заканчивал рассказ, начало которого Вратко не расслышал:

— …подростком, совсем мальчишкой! Во второй поход меня тогда взяли. Жила тут старуха. Тощая, страшная… Ведьма ведьмой! Ну, да зим с той поры прошло, дай Хрофт памяти, двадцать две, кажись, если не путаю чего-то…

— Может, отправить кого поискать? Еды бы ей оставить. Или дров наколоть… Тяжело одной-то… — задумчиво проговорил скальд.

— Думаю, она давно умерла, — отвечал Гуннар. — Люди столько не живут.

— А сколько это — столько?

— Ты знаешь, Хродгейр. — Кормщик почесал затылок. — Думаю, тогда ей было зим сто, не меньше.

— Не может быть!

— Может! Худющая, космы седые торчат — пакля паклей… Балахон рваный, из некрашеной холстины — дырка на дырке, как сеть рыбацкая. Нет. Не меньше ста зим. Молотом Тора клянусь!

— Сто зим! Ну, ты скажешь! — рассмеялся предводитель. Повернулся к Сигурду: — Готова похлебка?

Кашевар поковырял ложкой в котле, зачерпнул, попробовал, почмокал губами:

— Готова! Лучше не бывает!

— Тогда угощай! — Хродгейр протянул миску.

Сигурд щедро накидал ему загустевшей, наваристой… каши — не каши, похлебки — не похлебки. Вторым подставил миску кормщик. Все правильно, в дружине викингов он второй после вождя. Следом подтянулись Олаф с Асмундом, как два самых могучих бойца, а потом хирдманы пошли в очередности, понятной только им одним. Само собой, в этой очереди Вратко оказался последним. И самый младший, и чужак, и, как ни крути, нахлебник, никакой пользы на корабле не приносящий. Но Сигурд варил с запасом. В котле даже осталось еще на троих-четверых — а вдруг кому-то захочется добавки? Поэтому и словену хватило наесться «от пуза».

Он зачерпнул обжигающего варева, отправил ложку в рот. Вкусно! Непонятно из чего — вроде бы и зерна пшеницы, и кусочки сушеного, размокшего теперь мяса, и селедка, и морковь с репой, не говоря уже о травах, — но вкусно ведь! Или после тяжелой работы любая бурда покажется объедением? «Да нет, — думал Вратко, уписывая творение Сигурда за обе щеки, — умеет старик готовить, из ничего может обед сотворить. Молодец!»

Вокруг викинги сосредоточенно шаркали ложками по деревянным мискам. Ели молча, уважая работу кашевара. Да и проголодались все, работая веслами.

Когда хирдманы наелись, выбили днище бочонку пива.

Олаф горько вздохнул и отвернулся.

— Не вздыхай, не вздыхай! — подмигнул Сигурд. — Год пройдет быстро. Ты и не заметишь…

— Эх! — Здоровяк взмахнул лопатообразной ладонью. Понурился под дружный смех викингов.

— Хродгейр! — донесся громкий голос воина, стоявшего на страже за пределами освещенного круга — об осторожности не забывали даже не из-за близости датчан, а просто потому, что пренебрегающий возможной опасностью — наполовину стал добычей.

— Слушаю! — откликнулся скальд.

— К тебе идет Лосси Точильный Камень!

Хродгейр, Сигурд и Вратко переглянулись. Вот оно. Дождались. И неизвестно, с какими требованиями пожаловал вождь датчан. Может быть, конечно, просто поговорить о погоде, о везении и невезении, а может…

— Я рад видеть Лосси Точильного Камня у моего костра! — громко проговорил Черный Скальд.

— Хорошо, если так, — сварливо проговорил датский викинг, вступая в круг света.

Вратко получил возможность рассмотреть вольного хевдинга поближе. На борту «Жрущего ветер» он казался маленьким и коренастым, лохматым и взъерошенным. Вблизи Лосси походил на гриб-боровик. Малорослый — пожалуй, пониже Вратко, но крепко сбитый — мускулы груди и плеч натягивали вороненую кольчугу. Волосы он пригладил, и каштановая с проседью грива ниспадала до середины спины, а борода, похожая на круглую лопату, которой хозяйки вытягивают хлеб из печи, непослушно топорщилась. Над редкими усами торчал курносый нос, сизоватый и с прожилками, выдающими сильную тягу к браге и пиву, а маленькие глаза прятались между кустистыми бровями и набрякшими синевой мешками. На плече Лосси лежал топор на длинной рукояти. Топор на загляденье — длинное прямое лезвие, оковка топорища, граненый шип на обухе.

— Поздорову тебе, Лосси, — вежливо приветствовал его Черный Скальд.

— И тебе доброго здравия, Хродгейр.

Датчанин едва заметно поклонился, выказывая почтение хозяину — ведь у костра норвежцев он гость.

— Не хочешь ли отведать нашего скромного ужина? — продолжал Хродгейр.

— Благодарю. Я верю, что старый Сигурд мастерством не уступает Андхримниру. Но мои люди готовят пищу. Я надеюсь поужинать с ними, как подобает вождю.

— Трудно возразить, — кивнул скальд. — Я знаю, Лосси-датчанин всегда поступает по справедливости.

— Стараюсь, — с ноткой довольства в голосе ответил Точильный Камень. — И я очень люблю, когда и другие поступают по справедливости, по закону, по правде.

— И здесь мне трудно возразить. Слова истинного вождя, водителя сотен.

— Значат ли твои слова, что ты тоже намерен поступать по справедливости?

— Конечно! Мне даже обидно слышать твои слова. Когда я поступал иначе?

— Сегодня.

— Лосси. — Скальд нахмурился. — Неужели ты хочешь обидеть меня или, мне боязно даже предположить это, оскорбить?

— Я не хочу никого оскорблять, — повел плечами датчанин. — Я не желаю изъясняться намеками. Я привык говорить прямо. Так же, как и разрубать топором вражьи шлемы. Сегодня, когда победа была уже в наших руках, ты прочел заклинание. Наши весла сломались. Мы проиграли. «Слейпнир» занял место, по праву принадлежащее «Жрущему ветер». Мы лишились шести весел из двадцати. Чем я должен заменить весла? Почему мои люди мокрые и злые, а твои довольные и сухие? Где здесь справедливость, о которой ты толковал, Хродгейр Черный Скальд?

Договорив, Лосси стукнул рукоятью топора оземь, обвел слушающих его викингов суровым взглядом, в котором читался праведный гнев и возмущение.

— Ты обвинил меня в колдовстве, Лосси-датчанин, — растягивая слова, медленно произнес Хродгейр. — Это очень серьезное обвинение. Оно требует доказательств.

— Я готов подтверждать. И настаиваю…

— Ты готов привести доказательства?

— Да.

— Какие же?

Точильный Камень задумался. Он кусал ус, переминался с ноги на ногу.

— Говори скорее, Лосси! — настаивал Хродгейр. — Не заставляй нас ждать — мои люди хотят пива!

Скальд держался с нагловатой уверенностью. Датчанин, хоть и верил в свою правоту, затруднялся привести веские доводы. Вратко смотрел ему в лицо и видел, как убеждение в глазах викинга сменяется растерянностью, а потом и удивлением. Взгляд Точильного Камня метнулся поверх головы Хродгейра, и тут уж его глаза начали вылезать из орбит.

Новгородец оглянулся и обмер.

На краю освещенного костром круга стояла высоченная, худая старуха. Точь-в-точь как описывал кормщик. Морщинистое лицо цвета старого пергамента. Заострившийся подбородок. Нос, торчащий подобно вороньему клюву. Седые, спутанные патлы космами спадали на плечи и лоб. Глаза, спрятанные глубоко в глазницах, горели, словно два уголька. Очертания костлявого тела смутно угадывались под изодранным, казалось состоящим из одних клочков и лохмотьев, балахона. Наверное, когда-то это была рубаха, но теперь иначе, чем балахоном, ее не назвал бы никто.

Древняя, как сама земля, старуха молча стояла и буравила собравшихся у огня мужчин недобрым взглядом. Будто хотела сказать: «Зачем это вы приперлись в мой фьорд? Кто звал вас? Зачем шумите, нарушаете мой покой?»

Викинги, увидев ее, застывали, теряли веселость. Их лица становились суровыми и скорбными. Так люди держатся на похоронах близкого родственника или любимого вождя.

Гуннар пробурчал что-то себе под нос — скорее всего, наговор от сглаза или, того хуже, от колдовства — и схватился за висевший на шее амулет — маленький молот Тора. Да, уж если кто и защитит северянина от недоброго глаза, так только бог-громовержец, победитель великанов.