— Будешь ломать свою?

— Кухал! Моя жизнь — это моя жизнь.

— Ты мой друг. Я не могу глядеть, как тоска точит тебя, будто ржа добрый клинок.

— Значит, ржавый друг тебе не подходит?

— Обидеть хочешь, пран Ланс альт Грегор, великий менестрель?

— Ничуть. Пытаюсь сохранить за собой право жить и умереть так, как я хочу.

Кринтиец покачал головой, потёр татуировку на щеке.

— Ты всегда был упрямым. Но ты же не будешь препятствовать моим попыткам тебя развлечь?

— Не буду! — Улыбнулся Ланс, но Кухал выглядел хитрым, будто кот, сожравший хозяйскую сметану, и поэтому менестрель решил в этот вечер держать ухо востро. Ну, по крайней мере, постараться не напиться.

— Значит, я угощаю!

[1] Стоун — мера веса, приблизительно 4,8 кг.

Повинуясь взмаху руки Кухала, к столу побежали служанки, кряхтя под тяжестью подносов с едой. Вскоре перед друзьями красовалась целая гора покрытых коричневатой корочкой земляных яблок, запечённых на противне с ломтиками сала, зеленью и несколькими пригоршнями остро пахнущих специй. Рядом появились миски с местной кашей, жёлтой от шафрана и с кусочками курятины, с обжаренными на оливковом масле улитками, тушёными трепангами с красным сладким перцем, сельдью пряного посола, кальмарами и рыбой в кляре, мягким и солоноватым козьим сыром. Сюда же добавились плоские и круглые хлебы, посыпанные кунжутом и рубленным укропом. И многое, многое другое, не говоря уже об оплетенных лозой кувшинах, где, как догадывался Ланс, плескалась отнюдь не ключевая вода.

В завершение, Кухал почти извиняющимся тоном проговорил, указывая на вяленную козью ногу на деревянной подставке:

— Понимаю, что это для простолюдинов, но, понимаешь, у нас без этого ни одна пьянка не обходится.

— Да ладно, оставь, — махнул рукой менестрель. — Пусть постоит для красоты.

Некоторое время он рассматривал изобилие, от которого совершенно отвык в тюрьме и на браккарском корабле, а потом нерешительно произнёс:

— Мы что, вдвоём это всё съедим?

— Нет, конечно! — Рассмеялся кринтиец. — Я ждал твоего вопроса! — Он обернулся к помосту. — Эй, Диглан, кончай дудеть! Кашур без дела пропадает!

Кашуром на Кринте именовали именно то вино из перебродивших плодов и ягод, о которых Ланс недавно вспоминал. На старокринтийском «кашур» означало «молот». И оно, взаправду, валило с ног не хуже удара кувалдой по голове.

Маг-волынщик оборвал мелодию на половине такта. Вскочил, насторожившись, как охотничий пёс, почуявший добычу. Махнул рукой скрипачам, чтобы замолчали.

— Их тоже бери! — продолжал воин. — И все, кто меня знает, идите за мой стол! Кухал Дорн-Куах угощает! Сегодня он встретил давнишнего друга!

Менестрель и опомниться не успел, как за их столом стало полным полно людей — не протолкаться. Мужчины и женщины. Бедные и богатые, если судить по одежде и украшениям. Привычные к оружию и избравшие мирный труд. Среди них попадались не только кринтийские чёрные волосы и глаза, но и рыжие, бледнокожие тер-веризцы, пара смуглых носатых купцов, подозрительно напоминавших трагерцев или кевинальцев. В мгновение ока наполнились кружки. Кухал поднялся и провозгласил здравицу Лансу, не называя, впрочем его имени и Дома. Просто сказал — за моего старинного друга из далёкого холодного Аркайла.

Лансу стало смешно. Уж он никогда не считал Аркайл холодным, а вот для здешнего народа они — северяне. Что же тогда говорить о браккарцах? Для них, очевидно, все народы, населяющие чужие острова и оба материка — изнеженные южане. Не в этом ли кроется причина их презрения ко всем и к каждому, постоянные войны, попытки награбить как можно больше добра у других людей?

Но развить эту мысль альт Грегору не удалось. Пришлось пить, потом снова подставлять кружку, слушать новый тост, который провозгласил седой, покрытый шрамами кринтиец с оскалившимся тигром, вытатуированным на щеке. Третий тост, как и обычно, во всех двенадцати державах подняли за присутствующих здесь женщин.

Помимо воли Ланс припомнил Иту, с которой судьба свела его пять лет назад, в Кевинале.

Тот год вообще был бурным. Весной он гостил на Айа-Багаане, закрутив увлекательнейший роман с тамошней княгиней Зохрой. Три месяца, проведённые во дворце можно было с уверенностью приравнять к пребыванию в Горних Садах, с той лишь разницей, что праведником, достойным такого посмертия менестрель себя никогда не считал.

Он катался, как сыр в масле, если использовать поговорки черни. Но, видимо, долгая беззаботная жизнь на одном месте сыграла злую шутку и Ланс решил слегка отвлечься от любви Зохры, а может, просто сравнить её объятия с чьими-то ещё. Красотка, ежевечерне исполнявшая под его музыку «танец живота» пред айа-багаанскими дворцовыми прилипалами и самой княгиней, тоже была не против ухаживаний великого менестреля. Против была только княгиня. Вот с тех пор путь на южные острова был ему заказан. Зохра пообещала украсить головой альт Грегора самую высокую башню белостенного и златокупольного дворца. Чудом спасшись, он нашёл утешение в вине в компании собутыльников из Роты Стальных Котов — лейтенантов Пьетро альт Макоса, Марцеля альт Родера и Сергио альт Табаска. Недели две залечивал душевные раны, «про себя» поминая с каждым кубком тот полновесный мешочек золотых монет, который оставил, удирая в одних шоссах.

Ланс грустил, пока не встретил Иту, танцовщицу из Кранала. И снова танцовщицу! Может, то был год танцовщиц для него?

Несмотря на то, что она выступала в Кранале и прославляла своим искусством столицу Кринта, Ита была наполовину тер-веризкой. Как и наёмный убийца Коло, с которым Ланс сдружился в застенках герцогского замка. Но, если друг по темнице унаследовал мало черт от матери, то танцовщица поражала зрителей гривой огненно-рыжих волос и сапфирно-синими глазами. Когда она поднималась на помост, сбитый из крепких досок, в своих туфельках, подбитых двумя плашками прочного дерева, и начинала танец, все присутствующие мужчины задерживали дыхание, чтобы не пропустить ни единого движения. Любимый кринтийцами танец буэльринк очень скоро завоевал признание в Кевинале. А прихотливая его мелодия прочно завладела сердцем менестреля, что однажды он решительно потребовал допустить его к скрипкам и флейте. Его новая музыка на шесть восьмых изобиловала триолями и прочими украшениями, взвиваясь до головокружительных высот. Ита танцевала буэльринк и совместное их выступление навсегда врезалось в память кевинальцам, как «Огненное чудо».

А после…

Да, на месте альт Грегора мечтал оказаться каждый мужчина Кевинала. Ита волновала их всех. Волновала и самого менестреля. Тонкая, сильная и гибкая, она казалась стальной шпагой, а его недавние айа-багаанские любовницы выглядели по сравнению с ней диванными подушками…

— Эй, Ланс! Ты что, заснул? — толкнул его в бок Диглан.

Волынщик раскраснелся сильнее, теперь его лоб и высокие залысины усеивали не бисеринки пота, а целые бусины.

— Нет, задумался, — улыбнулся менестрель.

— Ты гляди, задумчивый какой! Пить надо, а думать будем потом!

«Когда-то и я так рассуждал», — мысленно ответил альт Грегор, но пригубил крепкое вино. Он твёрдо помнил о своём решении — постараться не опьянеть.

— Твои помощники отчаянно фальшивят, Диглан! Где ты таких нашёл?

— На безрыбье и трепанг — рыба! — Отмахнулся Дорн-Дав. — Молодые ещё. Выучатся.

— Ну, дело твоё. А я бы их погонял.

— Понимаешь, Ланс… — Волынщик налил ему, а потом себе. После первых трёх здравиц кринтийцы обычно пили каждый с кем хотел. Очень хороший обычай на взгляд Ланса, который считал, что, если за столом собирается больше пяти человек, то через некоторое время компания дробится на мелкие кучки, внутри которых и ведутся разговоры. — Для этой харчевни они даже слишком хороши, на мой взгляд. Ну, погляди вокруг! Ты видишь здесь истинных ценителей музыки?

— Откуда мне знать? Люди как люди. С чего ты взял, что они ничего не смыслят в музыке?