— Ты успел детьми обзавестись, раз о внуках заговорил? — Мягко, но настойчиво высвободился Ланс.

— Ещё чего! Не нашлось ещё той красотки, чтобы могла надеть на меня узду! А ничего! Старым стану, введу в род парочку бастардов из тех, кто покажет себя посмышлённее и позадиристей.

— А разве это сочетается? — удивился менестрель, увлекаемый другом к столу, словно утлая рыбацкая лодчонка необоримым пассатом над ширью южного моря.

— Вот потому до сих пор никого и не выбрал. Постой! А где твоя шпага? — Кринтиец прищурился. Хмель от двух-трёх кружек вина, опрокинутых ми с утра пораньше, выветрился мгновенно. Взгляд стал цепким и внимательным, как во время сражения. — Где перстень? Что это за дурацкая браккарская игрушка у тебя на боку? И вообще, Ланс! Ты какой-то не такой. Как будто юбка, крашенная черникой, после десятой стирки. Не узнаю тебя.

— Я сам себя не узнаю, Кухал, — вздохнул альт Грегор. — Боюсь, нам есть о чём поговорить. Только не знаю, выдержишь ли ты мою исповедь?

Могучий кринтиец покосился на сотрапезников и полдюжины суровых воинов выбрались из-за стола не проронив ни звука. Ланс и Кухал остались одни. Дорн-Куах подвинул к менестрелю глубокую миску с бараньими рёбрышками, обжаренными до хрустящей корочки. Плошку с кислым соусом, плошку с горьким соусом, плошку со сладким ягодным соусом. Всё так же молча налил две глиняных кружки.

— За тебя!

— За тебя!

Они выпили. Зажевали крепкое вино, макая рёбрышки в соус.

— Ну, что там у тебя? — спросил кринтиец негромко.

Волынка и скрипки громко вели весёлую плясовую мелодию. Можно было разговаривать, не опасаясь, что кто-то тебя подслушает. И Ланс начал исповедь. От самого начала. Рассказал об осеннем балу у герцога Лазаля и зелёных глазах Реналлы. О дуэли и бегстве, о душевных муках, которые он претерпел в Кевинале. О возвращении, о тюрьме и обвинении в убийстве Гворра, о казни и чудесном спасении, о нападении загадочных убийц и побеге. О путешествии на браккарском корабле и недомогании, впившемся корявыми пальцами в сердце менестреля. С Кухалом он мог себе позволить быть предельно откровенным. Несмотря на полную противоположность в большинстве пристрастий — они любили разную кухню, разную выпивку, им нравились разные типы женщин, не говоря уже об отношении к религии, оружию, родной державе — Ланс и Кухал понимали друг друга с полуслова. Иной раз альт Грегору казалось, что кринтиец улавливает его терзания и сомнения, осознаёт их и находит выход раньше, чем он сам. В музыке есть такое понятие — звучать в унисон. Так вот их души звучали в унисон. Раньше Лансу казалось, что он может то же самое сказать об их дружбе с Коэлом и Регнаром, но время показало, что он ошибался. Попытки им манипулировать, пусть и во благо, менестрель не прощал. Сам готов был сражаться и умереть за идеалы друга, даже не разделяя этих идеалов. В Кухале он ощущал тот же посыл.

— И вот я попал на Кринт…

— Не на Кринт, а в Кринт, — привычно поправил Дорн-Куах. Вялотекущие споры об употребелнии «на» или «в» продолжались между ними уже много лет. — Что дальше думаешь делать?

— А что делать? Поплыву на Браккару. Или «в Браккару»?

— Браккара — острова, значит, «на». А Кринт государство.

— Как скажешь.

— Что ты забыл на Браккаре? Соскучился по садку с миногами?

— Спаси и сохрани Вседержитель! Но я дал слово, что вернусь на корабль.

— Понимаю. А если я тебя свяжу? Посидишь у меня в доме, пока браккарцы не уплывут. Кто тебя обвинит?

— Да все! Через месяц все двенадцать держав будут бурлить историями о том, как Ланс альт Грегор нарушил слово. Ты думаешь, после этого кто-то будет считать меня человеком чести?

— Довод весомый, — хмыкнул Кухал. — Я не могу тебя заставлять. Особенно в таких щепетильных вопросах, как вопросы чести. Каждый выбирает для себя.

— Только не говори, что ты на моём месте поступил бы по-другому.

— Не буду. Признаюсь честно, я поступил точно так же. Но клянусь дедовским клинком, ты, будучи на моём месте, тоже попытался бы вмешаться.

— Попытался бы, — вздохнул альт Грегор.

— Ну, значит, так тому и быть. Выпьем?

— Выпьем.

Они подняли кружки.

— Насколько я тебя понял, — проговорил Кухал, обгладывая баранье рёбрышко, — ты никак не можешь забыть эту девочку?

— Не могу. Но я стараюсь. Честно! Правда, ничего не выходит. Может, прошло ещё слишком мало времени? Время лечит…

— А надо? Любовь, она окрыляет. Ты музыку сочинять продолжаешь?

— Было немного. Только мало совсем. В Кевинале скрывался… А в Аркайле в тюрьму угодил. Окарина — не тот инструмент, на котором музыку альт Грегора исполнять можно.

— Ну, так попробуй сейчас.

— Не хочу. Пусть Диглан людей развлекает. Я тут чужой…

— В «Секире святого Эодха» Ланс альт Грегор всегда свой! — Кухал несильно пристукнул кулаком по столу. — Но если не хочешь, значит, не надо. Музыка насилия не терпит. Слушай, Ланс! А хочешь, мы для тебя эту девочку украдём?

— Ты с ума сошёл?

— Да ничуть! Я пока без дела маюсь. Соберу команду — человек десять. До Аркайла чуть меньше месяца на корабле. Обратно — чуть больше. А ты пока разбирайся с миногами и добро пожаловать в Кринт.

— Заманчиво, — усмехнулся Ланс. — Возвращаюсь я на Кринт…

— В Кринт.

— Ну, хорошо, в Кринт. Возвращаюсь я в Кринт, а меня ждёт Реналла. Остаётся выяснить, а нужен ли я ей? Старый, больной, без гроша в кармане. Тогда как дома у неё молодой муж, гвардеец, не из бедного Дома.

— Ты же лучший менестрель во всех двенадцати державах.

— От этого монет у меня не прибавляется. Я же не создаю музыку ради денег.

— Все продают свой талант за деньги. Хотя нам приятнее думать, что мы работаем из любви к искусству. — Кухал похлопал по рукоятке меча, прислонённого к столу. — Ты меня удивляешь, Ланс. С каких пор ты стал так пренебрежительно к себе относиться.

— Может быть, с тех самых пор, когда увидел рядом с собой это юное и прекрасное создание и осознал всю бездну своей ничтожности?

— Нет такого юного и прекрасного создания, которое не захотело бы погреться в лучах славы великого менестреля.

— А это способно принести ей счастье?

— Почему бы и нет? На какое-то время точно, я думаю.

— А потом?

— Ланс! — Теперь кринтиец стукнул кулаком гораздо сильнее. — Прекращай! Я не могу тебя видеть таким! Ты стал похож на монаха-отшельника с Голлоана! Где прежний Ланс? Где задира и ухажёр? Где весельчак и гуляка?

— Разве я был таким? — Альт Грегор понимал, что выглядит по-дурацки, ведь некогда он, в самом деле, был именно таким, как сказал Кухал, жил беззаботно и не задумываясь о завтрашнем дне, творил до изнеможения, отдыхал потом до бесчувствия, ввязывался в драки и влюблялся в первую попавшуюся на глаза красотку. Что же с ним сталось?

— Нет, это невозможно! Ты пробовал на войну уходить?

— Нет сейчас войн поблизости от меня. Но к Жерону альт Деррену я записался. До сих пор у него числюсь.

— В Стальных Котах?

— Ну, да.

— Ничего так рота. Как для северян, драться умеют.

— Это кевинальцы-то северяне?

— Для нас и Лодд на севере.

— Согласен. У Деррена я чуть не спился от тоски.

— Нашёл чем меня обрадовать. За другими женщинами пробовал ухаживать?

— Кухал, я вообще-то месяц как женат.

— И что с того? Кого это может остановить?

— Меня. Напомню, моя нынешняя венчанная жена спасла мне жизнь.

— Ну, отблагодари её, когда разбогатеешь. И вообще, я не понял, ты кому хранишь верность, как монашка Вседержителю, Реналле или нынешней жене?

— Не знаю… Возможно, обеим. С одной меня венчали в церкви, а другую я люблю.

Дорн-Куах развёл руками.

— Ну, что с тобой делать?!

— Может, принимать таким, какой я есть?

— А я что делаю?

— Потому-то я и ценю твою дружбу.

— Значит, девочку воровать не будем?

— О, стигматы святого Трентильяна! Не будем! Я не буду ломать ей жизнь!