Скучавшие на воротах стражники (почему в любой державе охрана города считается нудным и неблагородным занятием?) окинули Ланса цепкими взглядами из-под полуопущенных век. Наверняка они не обошли вниманием приход браккарского корабля, но благородный пран с северного материка подозрений не вызвал. Последний раз, когда менестрель посещал Кринт, его сопровождали Бато и Бето, братья-близнецы, тащившие короба с музыкальными инструментами, а сам он выглядел важным, словно великий герцог, путешествующий инкогнито. Сейчас же мимо стражников в кожаных нагрудниках с бронзовыми бляхами и зелёных юбках до колена прошагал почти бродяга. Нет, благородное происхождение, конечно, не спрячешь, но высокие браккарские сапоги и тесак на поясе не вязались с русыми аркайлскими волосами, да и чёрный камзол после приключения в карете пришлось кое-где зашить — спасибо юнге. Скорее всего, кринтийцы решили, что видят разорившегося дворянина, скитающегося по миру в поисках удачи. Иной раз находились отчаянные головы, которые являлись на полуостров и изъявляли желание вступить в один из отрядов. Большинство из них отсеивались после первого же испытания. Остальные не выдерживали железной дисциплины и покидали наёмников чуть позже.
За воротами город шумел и бурлил, ничем не отличаясь от большинства виденных Лансом портов. Те же узкие извилистые улочки кварталов, населённых беднотой, приземистые склады, визгливые крики разносчиков воды, пирожков, орешков, к которым на Кринте добавлялись продавцы резанных в длинную, тонкую «соломку», сильно засоленных кальмаров и осьминогов. Звон молотков, скрип рубанков, хрипы пил в ремесленных кварталах. Колокольный звон над высокими островерхими храмами — несмотря на заверения многих путешественников, религия здесь ничем не отличалась от исповедуемой на северном материке. Кринтийцы так же ставили свечи Вседержителю и святым. Но молитвы читали на старокринтийском и монахи немного по-другому пробривали тонзуры. Так же неторопливо, как в любом другом городе прохаживались дворяне, толпу рассекали воины, здесь их называли «тренами». Ланс вообще не видел особой разницы — что пран, что трен, как ни скажи, а смысл один. Только пранами рождались, а треном мог стать любой простолюдин, показавший воинское мастерство, отвагу и верность предводителям. Мелькали уличные музыканты и жонглёры, священники и шлюхи. Всё как в любом другом городе. Единственное, к чему альт Грегор привыкал долго, так это к мужчинам в юбках.
Он уверенно прошагал по главной улице, название которой успел позабыть. И распахнул двери харчевни «Секира святого Эодха». Каждый раз, заходя сюда, менестрель не уставал удивляться — в древности пастыри на Кринте были такими же воинственными, как и их паства. Несмотря на раннее время, зал не пустовал. Нельзя сказать, что битком набитый, но больше половины мест за длинными столами занято. Ланс запоздало подумал, что Кухал может быть где-то на выезде вместе со своим отрядом. Мало ли где понадобились его клинки? Кринтийцы собирались в большие отряды лишь в том случае, если их приглашали повоевать в серьёзной войне — между державами или внутри какой-нибудь из земель за престол. Но команда от полусотни до сотни клинков могла понадобиться в любое время. Например, защитить купеческий караван в Тер-Веризе, наказать обнаглевших кочевников, разграбивших факторию где-нибудь на восточном побережье Райхема, усмирить крестьянский бунт или поставить на место зарвавшегося прана, ершившего оттяпать кусок жирной землицы у соседа. Иногда они сопровождали суда с богатым товаром и даже самые отчаянные браккарские пираты опасались нападать на таких купцов, если не были уверены в численном превосходстве хотя бы три к одному.
В зале царили галдёж и кутерьма. Коптили потолок светильники из ворвани, но благодаря открытым ставням вонь почти не ощущалась. Зато приятно пахло жареным мясом — не иначе на вертел насадили барана, а то и двух. К запаху жаркого добавлялся аромат свежевыпеченного хлеба и незнакомых Лансу специй. А может, и знакомых, но только позабытых. На невысоком дощатом помосте сидели два скрипача и волынщик. Лилась обычная для Кринта мелодия — весёлая, ритмичная, изобилующая ускорениями и повторами.
Двух молодых парней, управлявших при помощи магии с примой и секундой менестрель не знал. Скорее всего, в его прошлый приезд они были ещё мальчишками, которым позволялось только натирать воском инструменты. А вот краснолицего волынщика, вспотевшего так, будто он не мех раздувал и полудюжиной дудок управлял, а ворочал мешки с мукой по десять стоунов[1] каждый, он узнал. Известный на весь Кранг-Дху… Да и на весь Кринт, пожалуй, тоже, музыкант Диглан Дорн-Дав. Виртуоз, несмотря на то, что ни в каких академиях никогда не обучался. Большую часть дня Диглан ходил наполовину пьяным. Впрочем, не только ходил, но и ел, пил, поддерживал беседы, играл, придумывал собственные мелодии — такого понятия, как менестрель на Кринте не знали, но людей, сочиняющих музыку, весьма уважали. Оставшееся время он бывал очень, можно сказать, мертвецки пьян. Друзья и поклонники определяли степень его опьянения по очень простой примете — напившись вдрызг, он не мог ни разговаривать, ни играть. Но человек хороший и музыкант отличный. Маг не слишком сильный, оттачивавший мастерство годами.
Скрипачи трудились, закрыв глаза. Очень старались угодить мастеру, который вёл главную партию. Диглан тоже самозабвенно отдался течению музыки. На его лбу выступили бисеринки пота. Седые бакенбарды топорщились в такт причудливой мелодии.
Увидев Ланса, волынщик сделал круглые глаза. Узнал.
Альт Грегор с улыбкой поклонился.
Диглан скосил глаза влево. Слегка кивнул. Менестрель повернулся в указанном направлении и увидел Кухала Дорн-Куах, выбирающегося из-за стола.
Говорят, в горах Карроса водятся огромные мохнатые чёрные медведи. Они почти в полтора раза больше и вдвое тяжелее обычных бурых, убивают ударом лапы зубра… Хотя где им встретить зубра? Разве что в предгорьях. Вот и приходится им довольствоваться муфлонами и горными козлами. Именно поэтому чёрные медведи кроме ужасной силищи обладают ещё ловкостью, быстротой и недюжинным умом. Местные жители на них не охотятся — это приравнивается к самоубийству. Если ты встретил в горах чёрного медведя, спасения нет. От него не убежать, не скрыться на скале, его длинные лапы выколупывают добычу из самых узких и глубоких расселин. Лишь изредка горцы находят мёртвых медведей. Звери попадают под лавину или обвал, порой дерутся между собой не на жизнь, а на смерть. Тогда они с великим благоговением вырезают когти и клыки, используя их как амулеты, притягивающие удачу. Только самые сильные и уважаемые вожди могут позволить себе вырезать кусок шкуры, но размером не больше, чем пядь на пядь. Существует поверье, что если взять больше, братья погибшего медведя могут посчитать тебя убийцей своего родича и придут отомстить. Этот лоскут горцы носят поверх одежды, которую надевают по самым торжественным случаям, и хранят в особом месте, отдельно от остальной пушнины.
Вот Кухал Дорн-Куах как раз напоминал такого медведя.
Огромного роста, выше Ланса больше, чем на голову. Широкоплечий. Руки толщиной в ногу менестреля. Предплечья кринтийца, выглядывавшие из коротковатых рукавов чёрной туники, поросли густыми волосами. Впрочем, как и кулаки, и даже пальцы. Буйную гриву волос цвета воронова крыла без единого седого волоска слегка придерживал плетёный ремешок. На щеке синела татуировка — кукушка. Ведь слово «куах» именно так и переводилось со старокринтийского. В отличие от большинства соплеменников Кухал уродился черноглазым. Так его и звали за спиной, иначе можно было и по лбу огромным кулаком получить. Сталь Дорн-Куах обнажал редко, и только тогда, когда намеревался убивать.
Всякий раз, когда кринтиец обнимал его, альт Грегор внутренне напрягался. А ну как прижмёт чуть-чуть сильнее чем следует? Сломанные рёбра будут самой малой малостью, которой можно отделаться в том случае.
— Ланс! — взревел Кухал, обхватывая менестреля и приподнимая его. — Какими судьбами? Благословен будет сегодняшний день! Теперь ежегодно я буду праздновать его и внукам заповедаю!
