— В уютной каюте, запертой на засов, вы хотите сказать?

— Ну, почему же…

— А если честно? Какой смысли юлить и притворяться?

— Если честно, то да. Ведь я же не могу предугадать, как вы поведёте себя? Вдруг, захотите за борт выпрыгнуть?

— Я? За борт? Плохо вы меня знаете…

— Увы, да… Вынужден согласиться. Я не слишком хорошо вас знаю. Но, надеюсь, что частые беседы за время нашего путешествия мы восполним этот досадный пробел.

— Не уверен, что мне это доставит удовольствие. Вот, скажем, прямо сейчас меня уже мутит от общения с вами.

— Это из-за яда. — И бровью не повёл айа-багаанский капитан. — Вам случалось мучиться похмельем? Не спешите отвечать, я и так знаю, что случалось. Вот яд молодых гадюк менее вреден, чем вино это я вам заявляю, как человек, посвятивший немало времени изучению его действия. Но, тем не менее, и от него похмелье бывает. Голова болит?

Ланс кивнул и тут же пожалел. Ещё бы голове не болеть после пережитого ужаса. А кроме того, тряслись руки и ноги. Хорошо, что пока сидишь, это не особо заметно. В горле тошнота, в ушах звон…

— Отведите меня в каюту, где мне предстоит жить до берегов Айа-Багаана, — попросил он, — и оставьте в покое со своей дружбой.

[1] Вастадоры — сапёры в средневековых армиях.

— Как скажете, — согласился Махтун, поглаживая бородку. — Могу сказать одно — если вы пообещаете не выпрыгивать за борт или не попытаетесь каким-то иным способом…

— Подите вы к болотным демонам на осенний бал, — устало огрызнулся менестрель. — Ничего я вам обещать не буду.

— А это зря. Только что вы предпочли полуторамесячное заключение в одиночке приятному путешествию в хорошей компании. — Капитан горько вздохнул. — Но если передумаете, говорите, не стесняйтесь. — Он щёлкнул пальцами и голлоанцы, подхватив Ланса под локти, поставили его на ноги. — Кстати, познакомьтесь. Того, что справа, зовут Пунг, а того, что слева, Вонг. Они будут помогать вам — приносить еду, проведывать, выносить «ночную вазу».

— Они хоть понимают по-человечески? — устало поинтересовался Ланс.

— Понимают. Хотя и не говорят. Так что будьте осторожны. Вы же не хотите обидеть чужестранцев?

— Хочу. Но пока не придумал как. Так что пусть пока живут спокойно, не беспокоятся ни о чём.

Несмотря на ожидания менестреля, пальцы голлоанцев, сжимавшие его руки, не напряглись. Либо очень хорошо владеют собой, либо айа-багаанец врёт, как сивый мерин. Правда, нельзя сбрасывать со счетов, что слова аркайлца для уроженцев Голлоана значат не более, чем для него самого кваканье лягушки в пруду.

Ланс позволил вывести себя на палубу.

Трёхмачтовая фелука мчала, вспенивая бушпритом высокую волну. Треугольные паруса, которые моряки называли «косыми», вздулись от наполнившего их ветра. Туго натянутые снасти дрожали и звенели, словно струны.

Вечерело. Солнце приспустилось, как флаг державы, когда объявлен траур по умершему владыке. Ещё две ладони и коснётся брюхом тёмной линии горизонта, где сходятся в противоборстве тёмно-синяя вода и светло-синее небо. Но ещё немного, и оно потемнеет, сравняется густотой цвета с водной гладью, а после вспыхнет огоньками звёзд. Говорят, если уплыть далеко на юг, дальше Айа-Багаана и Голлоана, рисунок созвездий поменяется. Но здесь, на севере, Ланс с лёгкостью угадывал знакомые с детства сочетания звёзд — разных по размеру и цвету. Колесница. Большой Серп, самая яркая звезда в рукоятке которого указывала на север. Малый Серп. Змееносец. Гонец. Побеждённый Дракон. Корона. Секира Святого Эодха. Но всё это будет где-то через полстражи. А пока лишь подсвеченные алым полосы облаков нарушали однотонность небес. Кстати, верная примета, что ветер к завтрашнему дню усилится. Не быть бы шторму… Не то, чтобы Ланс боялся шторма, просто он редко тешил себя иллюзиями. Одно дело встретить буйство стихии на кевинальском нефе или унсальском хулке, на боевой каракке браккарцев, крепкой и надёжной, а совсем другое — на узкой и вёрткой, но низко сидящей в воде фелуке южан. Того и гляди, захлестнут её волны или перевернётся, если не успеют вовремя рей переложить на другой галс. Сгинуть где-то на полпути между Браккой и северным материком не входило в замыслы менестреля.

Каюта ему понравилась с первого взгляда. А что ещё делать, если тебе волей-неволей придётся провести тут полтора месяца? В лучшем случае полтора, а если задуют юго-восточные ветры, нередкие ближе к осени, то и все два. Лавировкой любое судно приближается к цели гораздо медленнее, чем фордевинд. Значит, надо убедить себя, что всё хорошо, что всё тебе нравится, а после — жить в своё удовольствие. Само собой, настолько вольно, насколько позволят тюремщики. Принимай мир таким, каков он есть, если не хочешь то и дело испытывать разочарования.

В тесной каюте — скорее всего, здесь раньше жил один из помощников капитана — стояли узкая койка, маленький стол и табурет. Всё прикреплено к стенам и полу, как и положено на корабле. Окно выходило на правый борт. Его, как и в жилище капитана, закрывала прочная решётка. Но и тут ничего удивительного — никто не хотел быть обворованным на стоянке в порту. Ну, а в открытом море зарешёченное окно вполне способно сделать из каюты тюремную камеру.

Когда засов щёлкнул за спиной менестреля, он присел на койку.

Захвативший его капитан всё-таки поступил достойно. Отобрал лишь оружие. На столе лежали немногочисленные личные вещи Ланса, в том числе томик стихов и рисунки углём руки Ак-Карра. Ну, вот и хорошо. Будет чем скрасить долгие вечера.

Альт Грегор развернул листок с рисунком.

Тонкие линии наброска кое-где стёрлись. Рисунок стал призрачным, наполовину прозрачным. Изображённую на нём Реналлу ещё можно было узнать, но и спутать с другой девушкой, близкой по возрасту и чертам, не составляло труда. Вот так и бывает с образами людей, которых вы давно не видели. Их облик стирается в памяти, оставляя лишь общий настрой, ощущение радости и приятных воспоминаний. Можно по-прежнему любить их, тосковать в разлуке, хранить верность, но эти чувства, скорее, относятся к образу, миражу, чем к живому человеку. Но, видимо, так суждено. Он, знаменитый менестрель обречён страдать вдалеке от неразделённой любви, тогда как предмет его страсти и не догадывается о его мучениях, а вполне возможно, что и позабыл о его существовании. Жизнь в Аркайле легка и размерена. Конечно, братцы альт Кайны воруют из казны, но вряд ли это сможет подорвать благосостояние большинства Домов. Чернь, может, и ощутит неудобство. Не исключено, что беднота из припортовых кварталов взбунтуется с голодухи, но это будет ближе к весне. Восстание подавят, как это бывало уже не раз, а дворяне же будут продолжать веселиться — танцевать на балах, драться на дуэлях, флиртовать, слушать музыку. Интересно, как там Регнар? Дар-Вилла, кажется, упоминала, что его вернули во дворец и он снова главный маг-музыкант Аркайла. Если так, то остаётся только позавидовать. Осенью бал сменяется балом. Все Высокие Дома стремятся переплюнуть друг друга в роскоши. В эти месяцы маг-музыкант и его инструменты нарасхват. Главы Домов недоедают герцогу, который, поломавшись для порядка, разрешает им использовать придворный оркестр, давай высочайшее повеление магу, им управляющему. А благодарные праны расшибаются в лепёшку, показывая свою преданность к герцогу, а заодно подлизываются к Регнару, подсыпая ему в карманы «лошадок» с «башенками». Да… А тут несёт тебя по волнам в неизвестность. А ведь мог бы тоже заработать немало золота. Хотя… Зачем оно? Что на него купишь? Дружбу? Любовь? Видимость купить можно, а истинных чувств — нет.

Распахнулась дверь. Вошёл голлоанец. Пунг или Вонг? Кто его разберёт… Ланс не научился пока что различать наёмников Махтуна и сомневался, что сумеет до конца путешествия.

— Чего тебе?

Южанин молча поставил на стол здоровенный фарфоровый чайник, широкую чашку без ручки и тарелку с кусочками сушёных плодов и орехами. Развернулся и ушёл.