— Помощь нужна? — проорал он прямо в лицо шкиперу.

— Какая помощь? — опешил тот, явно не ожидая такого поворота.

— Любая! Я в море не первый раз.

— Да чем вы поможете, пран Ланс? — вмешался капитан.

— Могу вахтенного сменить.

— Матросов хватает! Пусть работают, отродья Отца Лжи!

— Зря отказываетесь.

— Обойдёмся своими силами, пран Ланс. Возвращайтесь лучше в каюту. А ещё лучше — спуститесь на нижнюю палубу. Там не так мокро.

— Там душно и скучно. А мокро у вас сейчас везде.

— Тогда просто сидите в каюте и не мешайте.

Ланс скрипнул зубами. Всё-таки Махтун сумел зацепить его за живое. Альт Грегор никогда не предлагал свою помощь из глупого бахвальства или руководствуясь самолюбованием. Тем более в таком положении, как на «Бархатной розе». Перед кем ему здесь рисоваться? Но искренний порыв наткнулся на глухое неприятие.

— Ну, как знаете. Не пожалейте потом.

— Да идите уже, идите, — устало отмахнулся капитан. — Именем Вседержителя умоляю. Не до вас сейчас.

Пожав плечами и вскинув подбородок, менестрель шагнул к трапу. Как раз в этот миг фелуку опять шатнуло, Ланса бросило на релинг грудью. Он успел подставить руки и не ударился, но застыл в неудобной позе, потому что с неба сорвалась толстая и «мохнатая» молния, ударившая прямиком в грот-мачту. Толстый деревянный брус, окованный железом раскололся вдоль, словно хорошо подсушенное полено. Зазмеились оборванные ванты и бегучий такелаж. Пополам сломался рей и вместе с парусом улетел за борт. Трое матросов, по несчастной случайности оказавшиеся поблизости, рухнули, как подкошенные.

— Вот теперь нам конец, — вполголоса произнёс капитан, но Ланс расслышал его, несмотря на беснующийся ураган. — Вонг! Да забери ты, в конце концов, нашего гостя в каюту!

«Значит, всё-таки Вонг, — равнодушно подумал менестрель. — И понимает. Просто со мной говорить не хочет».

Он устало спустился по трапу. Голлоанец тут же взял его под локоть. Как оказалось, не зря. Перекатывающиеся через палубу волны дважды едва не свалили Ланса с ног. Но благодаря крепкой руке Вонга, он устоял, хотя и попал в каюту мокрый до нитки. Там тоже хлюпала вода, доходя до щиколоток.

Надо было бы раздеться и попытаться просушить одежду, но первым делом менестрель вытащил из-за пазухи книгу и рисунок. Пергамент влагу не впитывал, поэтому творчеством Дар-Шенна Ланс придавил набросок, развернув его на столе. Может, и удастся спасти. Только после этого он снял камзол, сорочку и брюки с сапогами и завернулся в сырое одеяло. Неторопливо потянулся к магии, заставив звучать флейту.

Пропадать, так с музыкой, говорили в древности.

[1] Брас — снасть бегучего такелажа, предназначенная для разворота рея в горизонтальной плоскости, чтобы парус улавливал больше ветра.

Поутру Ланса разбудил шум на палубе. Он вскочил, охнув от неожиданности, когда босые пятки опустились в ледяную воду на полу. Ну, наверное, всё-таки не ледяную — ведь осень только вступала в свои права, но весьма и весьма холодную. Запрыгнул обратно, на койку. Покряхтывая и ёжась, натянул так и не просохшую одежду. Брюки и сорочка липли к телу, вытягивая остатки тепла. Сунул ноги в сапоги, такие же мокрые и стылые. Первым делом подошёл к столу. Серый свет, пробивающийся сквозь узкое окно, забранное частой решёткой из деревянных планок, позволил рассмотреть оставленный рисунок.

Вода обошлась с тонкими следами от уголька ещё злее, чем время. От Реналлы остались одни глаза и локон, упавший на бровь. Все остальные черты лица даже не угадывались, как раньше, по царапинкам на бумаге. Теперь, после купания в солёной воде она покоробилась и пошла желтоватыми пятнами. Обидно, конечно, до скрипа зубов… Но ничего, ведь теперь менестрель отправляется на поиски Реналлы, а значит, скоро увидит её саму и в жалком наброске, сделанном к тому же рукой Ак-Карра, не будет необходимости.

И, тем не менее, Ланс с великим тщанием сложил рисунок, уложил между пергаментных страниц книги Дар-Шенна, а ту уж запрятал за пазуху, не рассчитывая, впрочем, что там будет суше, если корабль пойдёт ко дну.

А может, ещё и не пойдёт…

Качка прекратилась. Дождевые струи тоже не лупили по палубе, бортам и надстройкам фелуки. Рассветное солнце, конечно, не грело и не радовало весёлыми лучами, но оно, по меньшей мере, было. Свет-то откуда-то взялся? Следовательно, грозовые тучи или рассеялись, или вот-вот уже рассеются.

Надо бы выйти на палубу. Ланс полагал, что вчерашний запрет уже отменён, в связи с прекращением шторма. В хорошую погоду капитан Махтун не возражал против перемещения гостя по «Бархатной розе». Но, под приглядом голлоанцев, конечно.

С разбухшей дверью снова довелось побороться. В определённый миг менестрель уверовал, что она подпёрта с той стороны колышком, поскольку никакая защёлка или крючок не могли сопротивляться так долго. Но потом дверь поддалась. Ланс шагнул на палубу, беглым взглядом стараясь оценить ущерб, нанесённый стихией несчастному судну.

Грот-мачта торчала обгорелой и расщеплённой культёй. Одна половина её рея болталась, запутавшись в такелаже, второй нигде не было. Должно быть, улетела за борт вместе с парусом. Фок-мачте повезло чуть больше — всего лишь оборвало часть вантов и фордунов. Штаги[1] тоже свисали жалко, как дохлые червяки из клюва грача. Но это не беда — можно восстановить, если есть запасной парус. Капитан Махтун не производил впечатление безумца, уж запасную парусину он возить должен. Кроме повреждения рангоута, в одном месте менестрель заметил проломленный фальшборт, а так же волны смыли часть палубного груза. Ну, это вообще не должно его волновать. Он не купец и не в доле с айа-багаанцами.

Вспомнив о команде, менестрель невольно повернулся лицом на шум, который его и разбудил. Ого! Тут было на что посмотреть.

Матросы столпились у квартердека, где вход на трап закрывали могучими плечами Пунг и Вонг. Именно поэтому ни один из них и не поджидал Ланса за дверью каюты, как раньше. Вверху стояли Эльшер и Махтун. Оба со шпагами на поясах. Рядом с ними — два-три матроса. Очевидно, доверенные люди. У одного в руках — аркебуза с дымящимся фитилём. Айа-багаанцы, собравшиеся ниже квартердека, шумели, кричали и ругались. У многих Ланс заметил оружие. Кортики, кривые кинжалы, которые были в ходу на островах, багры, абордажные тесаки.

Толпа бушевала, вызывая в памяти смутные картины голодного бунта, свидетелем которому Ланс однажды стал в южной провинции Унсалы. Или не голодного, а вызванного протестом против излишней пошлины на границе? Кажется, да. Так и было. Возмущались купцы и даже пошли к замку ближайшего барона, который как раз и превысил полномочия, как выяснилось позже. Но залп из полутора десятков аркебуз поверх голов — барон оказался на удивление человеколюбивым — быстро усмирил неистовый порыв бунтарей. И ничего удивительного. Торговцы они всегда просчитывают выгоду, хоть немного, но наперёд. Моряки — совсем другое дело. Они кидаются в любое приключение, как в омут, с головой и не прикидывают путей для достойного отступления. Их пьяных драк «команда на команду» менестрель тоже насмотрелся достаточно, поэтому сразу сообразил — без пары-тройки трупов дело по-любому не обойдётся.

Прислушался к словам матросов.

Они говорили между собой на айа-багаанском наречии, которое сильно отличалось от всеобщего. Сильнее даже, чем говор браккарцев. Пожалуй, более непонятно изъяснялись разве что в Тер-Веризе. Или на Голлоане, если верить путешественникам, но там Ланс не бывал, а привык доверять только собственным впечатлениям. Поэтому самым трудным для себя языком он продолжал считать айа-багаанский — гортанный, слегка шепелявый, богатый на многословесные цветистости. Конечно, он выучил его, прожив несколько месяцев на островах. Не так, чтобы досконально, но изъясняться мог достаточно свободно и обычно, шагая сквозь толпу, улавливал смысл окружающей болтовни. Айа-багаанцы между собой говорили очень быстро, загромождая суть небывалым количеством украшений, типа, «фонтан красноречия, изливающийся из родника мудрости» или «жемчужина благоразумия, таящаяся в раковине разума». Понимать всё менестрель мог лишь тогда, когда они замедляли полёт мысли или переходили на всеобщий, которые не вмещал их тягу раскрасить всё вокруг и опутать золочёной мишурой, как не может деревенский пруд принять в себя всю воду протекающей мимо реки.