— Что ты говоришь такое? — продолжал увещевать словен. — Как же можно так, Харальдовна?

Она медленно и отрешенно проговорила:

— Кого ты зовешь Харальдовной? Ее нет больше.

— Что? Что ты говоришь?

— Мария Харальдовна умерла в тот же день и час, когда умер величайший конунг Норвегии. Она умирала сотни и тысячи раз. Вместе с каждым из норвежских воинов, падающих под ударами мечей и топоров. Вместе с каждым воином, павшим от стрелы саксов. Вместе с каждым бойцом, кто не выдержал усталости, чье сердце остановилось, а глаза закрылись навсегда…

Вратко выпучил глаза. Не этих речей ожидал он от рассудительной и мудрой не по годам королевны.

— Это наказание ниспослано Господом нашим, — продолжала Мария. — Наказание за то, что в безмерной гордыне своей я вообразила, будто могу изменить грядущее. Сегодня я поняла: прозреть будущее возможно, но никакая сила не сможет исправить его по желанию человеческому. Ни горячая молитва, ни колдовство, ни могущественная реликвия. Только воля Господа. Но его пути неисповедимы, непознаваемы чаяния. Одной рукой он дарует спасение, а другой отбирает жизнь и надежду. Когда я поняла это, я умерла.

— Но ведь ты жива, Харальдовна! Ты же говоришь со мной! Ты дышишь, чувствуешь, слышишь…

— Жива лишь оболочка, вместилище для души. С тобой говорит тело, которое раньше принадлежало дочери конунга норвежского, нареченной при крещении Марией. Бог наказал меня. Он отнял у меня всех, кого я любила, всех, кто жил для меня, а я для них.

Новгородец открыл рот, чтобы возразить, переубедить королевну, но понял, что не сможет подобрать нужных слов. Она все уже решила. Сейчас исцеление ее душе может принести лишь молитва и вера.

Словно в ответ снаружи донеслись слова Бернара:

— Qui sedes ad Dexteram Paths, miserere nobis. Quoniam Tu solus Sanctus, Тu solus Dominus, Тu solus Altissimus, Jesu Christe, cum Sancto Spititu in gloria Dei Patris. Amen.Мария вздрогнула, ее глаза блеснули на мгновение прежним, решительным и упрямым огнем. Она выпрямилась, насколько позволяли связанные за спиной руки, и гневно произнесла:

— Иисус Христос, Сыне Божий, ты оставил меня, ты оставил войско норвежское, ты оставил конунга Харальда Сигурдассона. Я отрекаюсь от тебя. Я выхожу из-под твоей руки, ибо не узрела я твоего милосердия, твоего всепрощения и заботы о рабах твоих. Наши прежние боги, асы и ваны, честнее тебя, они не вселяют в человека напрасных надежд. Они суровы и беспощадны, непримиримы и жестоки, но они честны.

— Харальдовна… — нерешительно позвал Вратко.

— Не зови меня больше так! — воскликнула она. — Сколько можно повторять? Мария Харальдсдоттир умерла!

— Как же тебя звать?

— Не знаю. Я обойдусь без имени, пока не отомщу. А я отомщу, и никакой вергельд меня не удовлетворит…

— Кому ты будешь мстить?

— Саксам. А больше прочих — королю Гарольду Годвинссону!

— Саксам-то за что? — вздохнул новгородец.

За окном отец Бернар вновь гнусаво затянул, напевно выговаривая слова:

— Te Deum laudamus, Te Dominum confitemur. Te aeternum patrem, omnis terra veneratur. Tibi omnes angeli, Tibi caeli et universae potestates…Парень прислушался. В молитве монаха звучала сила убеждения и искренней веры. Наверное, чудотворцы прежних веков пели такими голосами в клетке со львами, в огненных печах, распятые на кресте и побиваемые камнями.

— Незачем саксам мстить, — сказал Вратко. — Они бились честно, защищали свою землю. Норвежцы одолели бы их, если бы не…

— Если бы не что? Ведь даже твоя виса не помогла! А в твоих строках есть сила. Настоящая. И не пытайся меня переубедить — я чувствую сердцем.

— Вон, слышишь, завывает? — с непривычной для него злостью бросил словен. — Я же рассказывал! Или не помнишь? Эдгар Эдвардссон, внук короля Эдмунда Железный Бок, привез для отца Бернара реликвию от самого Папы Римского…

— Помню. И что с того?

— Когда он вышел из избы, ларец с реликвией был у него в руках… Я не сразу сообразил. Только сейчас дошло…

— Погоди-ка… — В глазах Марии промелькнул огонек заинтересованности. — Он молился над реликвией? Это мощи какие-то?

— Эдгар Эдвардссон говорил, что там ноготь Иисуса Христа.

Королевна нахмурилась и стала разительно похожа на своего отца. Если бы у девушки были развязаны руки и она могла дотянуться до любого, даже самого тупого и ржавого меча, мало бы не показалось ни хевдингу Модольву, ни его викингам, ни хитроумному монаху.

— Значит, молился… И продолжает молиться.

— Как видишь.

Вратко кивнул на окошко, за которым слышалось:

— …Tu ad dexteram Dei sedes, in gloria Patris. Judex crederis esse venturus. Te ergo quaesumus, Tuis famulis subveni, quos pretioso sanguine redemisti. Aeterna fac cum sanctis Tuis in gloria numerari…— Так вот ты какова, сила Иисуса Христа… — задумчиво проговорила Мария. — Воистину велик ты, Сыне Божий. Только почему силу даешь лживым и продажным, хитрым и двуличным, жадным и жалким? — В ее голосе послышалось сдержанное рыдание.

Еще бы, ведь она с детства воспитывалась в христианской вере. Трудно принять предательство служителей Господа, которым привык верить и слушать их во всем, прибегать к ним с горестями и бедами, просить совета и помощи.

Вратко глянул на королевну. Она снова замерла на лавке, уставившись неподвижным взглядом в тлеющие угли. Остывающая зола в очаге мерцала багровым пламенем, и казалось, что по лицу королевны пробегают кровавые сполохи, предвестники недобрых дел.

— Fiat misericordia Tua, Domine, super nos, quemadmodum speravimus in Te, — закончил молитву Бернар.

И тут же послышались оживленные голоса урманов, шутки и раскатистый хохот.

— Во имя Господа нашего, да пребудет с нами Его благодать! — выкрикнул Модольв. — Войска Харальда больше нет!

Заслышав голос хевдинга, Мария дернулась и закусила губу.

«Ну да… — подумал Вратко. — Отец, а теперь еще и брат… Хоть и сводный, а все же родная кровь. И Хродгейр… Неужели все погибли? Не может такого быть. Какая бы жестокая битва ни была, все равно кто-то должен выжить. Есть же, в конце концов, почетный плен. Или плен ради выкупа, на самый крайний случай»…

Дверь отворилась. Подозрительно поглядывая на новгородца, вошел Эйрик. Викинг опустился на колени около очага и принялся раздувать угли. Замерз, что ли? Но когда следом заглянул хевдинг, сопровождаемый монахом, Вратко догадался — горящий очаг понадобился им для света, а не для тепла.

Отец Бернар уселся на лавку напротив Марии, Модольв застыл у двери, подпирая плечом стену, а Эйрик так и остался на земляном полу, только лицом к пленникам развернулся.

После довольно долгого молчания монах проговорил:

— Если ты, Мария Харальдсдоттир, обещаешь не делать глупостей, я, пожалуй, разрешу тебя развязать.

Королевна смерила его презрительным взглядом, но ответа не удостоила.

— Так развязывать, что ли? — с ленцой бросил Эйрик.

Отец Бернар вздохнул, пожал плечами.

— Развяжи, — кивнул Модольв. — Никуда она не денется.

Викинг с видимой неохотой поднялся, подошел к королевне и размотал стягивающий ее локти ремень. Мария пошевелила плечами, но по-прежнему не обронила ни звука.

— А змееныша? — Эйрик указал на Вратко.

— Ну, развяжи и его тоже… — милостиво разрешил монах.

— А в драку не кинется?

— Ты боишься? — буркнул хевдинг.

— Я? Один раз успокоил и во второй раз справлюсь. — В голосе викинга звучало неприкрытое хвастовство.

— Так что спрашиваешь?

— Начнет кулачонками махать, шум поднимет, разговору помешает…

— А мы его сейчас спросим. Эй, как тебя там? Подарок Ньёрда? Обещаешь тихо сидеть?

Вратко потрогал языком осколок зуба. Губа все еще кровоточила. Судя по тяжести, она уже набрякла и скоро будет свисать едва ли не до груди. Получать еще раз по зубам парню не хотелось. Да и что он сможет сделать в одиночку, с раненым плечом против двух опытных воинов? Хотя вцепиться в горло монаха очень хотелось.