Гордая до беспамятства перворожденная молча подчинилась. Не возражала, признав первенство пригорянского воина.

Они пересекли двор и вошли в теплую, пахнущую сеном и навозом конюшню.

— Эх, света не взяли, — пробормотал Сотник вполголоса.

Словно в ответ на его слова, в углу что-то зашуршало. Мак Кехта потянулась рукой к эфесу.

— Погоди, феанни, — остановил Глан. Запустил руку в кучу сена. И… выволок Бышка, слабоумного сына хозяйки харчевни. — Не бойся, парень, — хлопнул мальчишку по плечу. — Твои все живы. Огонька не принесешь?

Бышок замычал, полез за пояс и вытянул кремень с огнивом. Высек огонь и зажег фитиль в масляной плошке — каганце.

— Вот молодец! Посвети нам.

Они с перворожденной взнуздали коней, смахнули нашедшимися здесь же щетками пыль и прилипшие соломинки со спин, уложили седла. Сотник взялся рукой за первую пристругу.

Дверь скрипнула, и вошел Ойхон. Поставил на глинобитный пол приседельную сумку Сотника:

— Мастер Глан, в Фан-Белле теперь правит сын Экхарда, Хардвар. В народе говорят, наследник сам пришиб старого короля. Поэтому и Тарлека пришлось убить. Он был слишком проницателен и наверняка не поверил в сказку про удар.

Сотник затянул подпругу.

— Ты знал Хардвара, мастер Ойхон?

— Да нет. Но слышал о нем достаточно.

— Ну, и как он?

— По правде говоря, умом не блещет. Он и в наследных принцах был горазд до женщин, охот и пирушек. А уж когда в короли выбился… Эх!.. Думаю, при дворе теперь Бейона всем заправляет. У нее и ум, и сметка.

— Это точно. И ума, и сметки ей не занимать.

— Фол'коор салэх, — прошипела Мак Кехта, закончив с подпругами. — Человеческая болтовня.

— Я уже спрашивал тебя, мастер Глан, — тихо проговорил рудознатец. — Ты знал их? Эвана и Бейону.

— Знал? — Сотник отвел глаза, расправил поводья. — Да, знал. Понимаешь, мастер Ойхон… Эван был моим братом.

— То-то я гляжу… — всплеснул руками Ойхон.

— У меня нет повода гордиться родством. Мой брат Эван умер прежде, чем умер воин Эван.

— Прости, мастер Глан.

— Пустое. Я попробую встретиться с Бейоной и узнать, зачем ей понадобились Молчун и Гелка, для чего ей нужны наши трупы… — Пригорянин взял коня под уздцы и вывел во двор, к облегчению проявлявшей признаки нетерпения сиды.

— Удачи тебе, мастер Глан, — поклонился Ойхон. — Уэн' дюит, феанни Мак Кехта. Удачитебе, госпожа Мак Кехта.

— Береги себя, мастер Ойхон. — Сотник вскочил в седло.

Два коня — гнедой и караковый — сорвались с места в галоп. Сопровождаемые лаем собак, промчались по улице и вырвались на южный тракт.

Проскакав немногим меньше лиги, пригорянин сдержал скакуна, перевел в рысь. Не осталось сомнений, Кисель с шайкой значительно опередил их. Теперь следовало экономить силы.

Размеренной рысью, не переговариваясь — к чему? — они ехали до того времени, когда первые лучи выглянувшего из-за Восходного кряжа солнца не осветили розовым изрядно облетевшие кроны деревьев и низкие, косматые, как свалявшаяся овчина, облака.

Потянуло сыростью.

— Ауд Мор, — буркнула под нос Мак Кехта. Сотник кивнул, соглашаясь.

Поздний рассвет застал их на обрывистом берегу. По правую руку расстилалась подернутая дымкой гладь Отца Рек.

А по стремнине, заметно забирая на плес у крутого берега, плавно двигался корабль. Длинное узкое «тело» из плотно пригнанных друг к другу досок, высокие — в два человеческих роста — штевни. Задний изукрашен резьбой наподобие рыбьего хвоста. Передний нес голову грифона: узкий череп, длинный, загнутый книзу, клюв, а на макушке — пучки перьев или волос, стоящих стоймя. Вдоль бортов висели каплевидные щиты — алые, лазоревые, черные с серебром. Шестнадцать пар. Столько же, сколько и длинных весел. Гребцы двигались слаженно, с многолетней выучкой. Посредине палубы, вдоль корабля, лежала снятая мачта и прикрученный к рею парус.

Зажав под мышкой рулевое весло — массивное с широкой лопастью, — стоял суровый, иссеченный шрамами кормщик.

У грифоньей головы, придерживаясь одной рукой за краешек борта, застыл предводитель сидов. Волосы, обесцвеченные сотнями прожитых лет. Вместо глаз ярла — белая, затканная серебряными нитями и вышитая самоцветной пылью повязка, скрывающая уродливый шрам с неровными краями.

Мак Кехта осадила коня, не в силах сдержать изумление:

— Эйан? Ярл Мак Тетба?

Сотник развернул гнедого. Удерживая шпорой пляшущего скакуна, приблизился к сиде. Пальцы легли на рукоять меча:

— Что делает здесь корабль твоих родичей, феанни?

— Не знаю, — честно отвечала Мак Кехта. — Эйан был дружен с моим отцом…

Безглазый сид тем временем поднял голову. Он не мог видеть всадников, но безошибочно повернулся в их сторону. Поднял руку в приветственном жесте.

Гребцы правого борта, как один, ударили веслами в обратном направлении. Грифонья голова развернулась к берегу.

Глан почувствовал, как упругая горячая волна воздуха толкнула его в грудь, взъерошила волосы.

Порыв суховея, оставляя двух всадников над обрывом и остроносый корабль на темном плесе, помчался дальше. Свободный и равнодушный, он летел на Юг. Ветру не было дело до свар людей и перворожденных, до их бед, забот и хлопот. Знай себе лети… А свои дела пускай они улаживают сами.

Автор выражает благодарность членам Донецкого КЛФ «Странник» за дружескую поддержку.

В середине второго осеннего месяца – златолиста – светает поздно. Даже в левобережье Ауд Мора. Утром по полям ползут языки белесого тумана. Клубятся в низинах, огибают пригорки, заползают в лесную чащу. Наполовину облетевшие ясени и падубы стоят по колено в молочных реках, как сказочные великаны. Их ветви, словно растопыренные руки, так и норовят сцапать неосторожного путника. Нагоняют страх…

Трелек проснулся задолго до рассвета. Прошлепал босыми пятками через избу. На лавках сопели младшие братья и сестры. Из-за вышитой занавески доносился зычный храп отца. Засонь среди поселян в пограничных землях Повесья и Трегетрена днем с огнем не сыщешь, но осенью можно позволить себе подремать чуток подольше. Не спал только старший брат Трелека – Дрон. От заката до рассвета он должен поститься и молиться Огню Небесному в маленьком, нарочно для этого поставленном соседскими мужиками лабазе за овином. Пришла парню охота жениться. Разве ж это плохо? Восемнадцать годков – самый возраст семью создавать.

Вот из-за предстоящего гуляния и решил Трелек поставить с вечера донки в тихой старице неподалеку от села. Их тут несколько стариц оставалось. Видно, в стародавние времена речка, приток Отца Рек, вовсе не была такой неспешной, как сейчас. Теперь-то ее Тихой прозвали. А раньше бегущие воды прорезали извилистое русло среди холмов, напоминающих о близости Железных гор.

С годами сила воды иссякла. Русло распрямилось, оставив вместо излучин целое ожерелье напоминающих полумесяц озер. Некоторые совсем заросли тиной, покрылись толстым ковром ряски – дикого кота выдержит. Одна старица превратилась в трясину. Давеча у соседа корова забрела, так всем селом тянули. Но, благодаренье Огню Небесному, спасли животину.

Облюбованный же Трелеком водоем еще радовал чистой, отражающей облака поверхностью и неизменным уловом. В него и забросил паренек полдюжины прочных, плетенных из конского волоса, бечевок с грузами на конце. К каждой пяток крючков привязано. На крючки рыбак разной наживки насадил. И розоватых дождевых червей, накопанных в огороде, и найденных в куче перегноя жирных белых личинок – опарышей. И даже пару медведок – земляных сверчков. За ночь обязательно какая-нибудь рыба клюнет. Хорошо бы сом или угорь.