Тряхнув головой, Ланс перевёл взгляд на третью картину. На ней художник запечатлел с высоты птичьего полёта сражающийся с врагом форт. Враги атаковали со всех сторон. Аркебузиры в мундирах с полосатыми рукавами, пикинеры в шлемах-морионах[1], спешенный рейтары в блестящих кирасах и остроконечных налокотниках, просто толпа вооружённых кто во что горазд людей — по цветным платкам, повязанным на головы, менестрель сделал вывод, что это сошедшая на берег абордажная команда. Они карабкались на куртину[2] и подступали к стенам крепости. Форт огрызался из пушек и аркебуз. Равелины[3] и редюит[4] окутались дымом. Но, несмотря на сопротивление, враг наседал. В крепостном дворе разрывались ядра, начинённые порохом. Другие, били в стены, превращая каменную кладку в щебень. К своему удивлению, Ланс, как ни старался, не смог разглядеть защитников укрепления. Ну, хоть чем-то, кроме стрельбы обороняющиеся должны были выжать своё присутствие? Высунуть голову или руку из-за зубца, выглянуть в брешь или амбразуру… Но нет. Никого. Даже знамён и штандартов на стенах он не обнаружил. Загадка. Или защитники форта невидимы, или художник не успел их дорисовать, или что-то хотел этим сказать, натолкнуть того, что будет смотреть на полотно, на определённую мысль?

Ну, уж нет… Образ творца, старающегося подвигнуть людей на размышления, совершенно не вязался с наглым и самоуверенным юношей, к тому же нарушившим все мыслимые и немыслимые дуэльные кодексы двенадцати держав. Не философ он и не мыслитель. Просто-напросто задира и грубиян, испугавшийся впоследствии на свою никчёмную жизнь. Но картины… Глаза Ланса невольно возвратились к первой, с кораблекрушением…

— Ак-Карр написал совсем мало картин, — негромко проговорил пран Нор-Лисс. — Кроме этих трёх известны, по-моему, пять или шесть. Все они хранятся в родовом замке Дома Жемчужного Нарвала. Эти три он подарил дочерям его величества. Не могу казать, что король был в восторге от подарка.

— Почему?

— Его величество полагал и полагает, что принцессам не следует смотреть на подобного рода изображения.

— А что в них такого? И, в конце концов, почему вешать на стену во дворце можно, а показывать принцессам нельзя?

— На стену их повесили уже после того, как их высочества видели подарки. А почему нельзя было им показывать, спросите чего полегче, пран Ланс. У вас нет взрослой дочери?

— У меня вообще нет детей. Ну, по крайней мере, я не знаю, что кто-то выносил и родил ребёнка от меня.

— В этом мы похожи. И именно поэтому мы не можем знать, какие побуждения движут отцами, пытающимися укрыть своих дочерей от жестокости внешнего мира.

— Не вижу особой жестокости в этих картинах.

— Ну, как же, пран Ланс… Ведь все изображённые на них люди вот-вот умрут.

— Все люди когда-либо умрут.

— Согласен. Но это мы с вами понимаем — умудрённые не самым лучшим опытом и живущие под грузом далеко не радостных воспоминаний. А юные девицы хотят верить, что будут жить вечно.

— Что за чушь!

— Так считает его величество Ак-Орр тер Шейл из Дома Белой Акулы.

— Тогда не могу не разделить эту замечательную и мудрую мысль. Его величество прав, как всегда.

Старик окинул менестреля хитрым взглядом.

— А ведь мы с вами сработаемся, пран Ланс. Вы схватываете мои мысли на лету.

— Сработаемся? Кажется, я был привезен на Браккару, чтобы учить музыке его королевское величество, а не раздвигать пределы науки островитян.

— Это вы так думаете. Ну, и его величество тоже. — Теперь голос Нор-Лисса звучал хрипловато, но твёрдо. Так скрежещет оселок, которым правят лезвие шпаги, придавая ему окончательную остроту. Куда только девался прежний мягкий и обволакивающий пран Нор-Лисс. — Но вас привезли на Браккару именно по моему приказу. И делать здесь вы будете то, что я вам скажу.

В груди менестреля вскипела тупая ярость. Кого он пугает, этот старикашка? Он вздумал манипулировать им, величайшим менестрелем мира? К тому же как он собирается управлять человеком, который за последние полгода трижды переживал собственную смерть? Или даже больше? Нет, пожалуй, в глаза неизбежной гибели он смотрел всего лишь три раза, остальное — не в счёт. Да и вообще, как, как можно им управлять? Труса можно запугать, сребролюбца подкупить, набожному погрозить наказанием Вседержителя, тщеславного поманить известностью, любителя женского пола поймать на крючок, используя чары какой-нибудь красотки, даже герой может поддаться на очарование славы. А на что ловить его?

— Не слишком ли много на себя берёте, пран Нор-Лисс? — менестрель засунул большие пальцы за пояс и расправил плечи.

— Я всегда беру ровно столько, сколько могу унести. Именно поэтому дожил до своих лет. Но я не буду вас ни к чему понуждать. Пройдёмте?

— Куда это?

— Ну, не стоять же нам всё время у этих картин? Пусть они и прекрасны… Кстати, особый состав красок, которым пользовался юный Ак-Карр, тоже изобрели мои учёные. — Как бы невзначай заметил пожилой пран. — Пройдёмте — в моём возрасте полезно неторопливо прогуливаться. — Он указал рукой на продолжение коридора.

Ланс пожал плечами и зашагал рядом с браккарцем, готовый при случае дать отпор хотя бы на словах. Хотя, шпага была при нём и вряд ли Нор-Лисс смог бы оказать достойное сопротивление… В этом-то и печаль. Во-первых, альт Грегору претило убийство старика. А во-вторых, он ведь на острове. Куда деваться? И зачем убивать учёного? Может быть, общение с ним скрасит скучные будни в Бракке — не каждый же день его величество намерен заниматься музыкой.

— Как вы думаете, — неожиданно заговорил Нор-Лисс, склоняя голову к плечу и заглядывая Лансу в лицо, — почему на Браккаре нет ни одного мага-менестреля. Скажу больше, нет ни одного уличного музыканта, никто не играет в харчевнях, не развлекает пранов в замках посредством магии? То есть магов-музыкантов нет вообще.

— Что ни народ, то какой-то свой обычай… — пожал плечами альт Грегор. — Кто-то есть сырое мясо, кто-то ходит в юбке. Почему бы браккарцам не обходиться без магии, когда речь заходит о музыке?

— Вы правы, — кивнул старик. — И одновременно неправы. Позволю себе ещё вопрос — а что вы знаете о магии?

— А почему я должен о ней что-то знать? Главное, я умею ею пользоваться.

— Вот ответ истинного человека искусства! Всё верно… Это ведь нам, учёным, нужно обязательно докопаться до истины, найти первопричину. Вы, наверное, не знаете, как выращивают хлеб?

— Представьте себе, знаю. — Обиделся Ланс. — Я провёл детство в родительском замке, где не чурались труда. Но, предвидя ваш новый вопрос, отвечу заранее — я не владею тонкостями выплавки стали и закалки клинка, но это не мешает мне довольно неплохо управляться со шпагой.

— Я уловил вашу мысль. Человек не может знать всё, поскольку, распыляясь, он перестаёт быть мастером своего дела. Ведь вы это хотели сказать?

— Вы удивительно прозорливы…

— Для браккарца?

— Нет, для царедворца.

— Я никогда не относил себя к придворным. Ведь я — советник по науке, а не третий подавальщик сапог его величества.

— А что, на Браккаре есть такая должность? — искренне удивился Ланс.

— Я был уверен, что в Аркайле есть.

— Ну, не знаю… У его светлости Лазаля не было подавальщиков сапог. Конечно, теперь братцы-бароны из Дома Охряного Змея вполне способны завести такого человека на государственном жаловании. С них станется.

— Вот видите, как мы мало знаем друг о друге.

— Ну, Аркайл о Браккаре, возможно, знает преступно мало, но уж ваше королевство… Никогда не поверю, чтобы с таким количеством шпионов…

— Я имею в виду людей, служащих науке, и людей, служащих музыке.

Они вышли из коридора в округлый зал, потолок которого сплошь состоял из прозрачного стекла. Опасаясь нарваться на очередной нудный рассказ о достижениях браккарской науки, Ланс не стал спрашивать, каким образом оно там держится и не падает на пол. Его больше заинтересовал водоём посредине. Бассейн окружённый парапетом из чёрного гранита.