– Говори! Чего ты хотел? – отозвался звонкий и, к немалому удивлению табальца, молодой голос.

Говорил молодой человек не старше Антоло. То есть лет двадцати – двадцати пяти. Судя по черной щетине, южанин. Он перекинул одну ногу через ограду, умостившись между двумя остряками, словно в седле.

– Ты командир? – на всякий случай уточнил бывший студент.

– Я, я… – со смешком подтвердил солдат. – Дальше-то что?

Лицо его, обрамленное кожаным шлемом, казалось усталым, но глаза шарили по Антоло и его спутникам с похвальной цепкостью.

– Офицер?

– Рядовой. Это что-то меняет?

«Какой ершистый! Нет, точно с юга. И наверняка каматиец».

– Не меняет. Я сам был солдатом.

– Да? И какая армия?

– «Непобедимая».– Далеко тебя занесло.

«Для солдата он что-то слишком хорошо разбирается в дислокации частей Империи».

– Я штурмовал Медрен. А после того, как генерал дель Овилл предал Сасандру, многие ушли. И я ушел.

Каматиец помолчал. Наконец кивнул:

– Ладно. Время такое сейчас. Непонятное. Может, ты и тот, за кого себя выдаешь.

– Мне нечего скрывать.

– Ну, пускай. А что ты от нас хочешь? Оружия не дам. Ишь, повадились…

– А что, мы не первые?

– И даже не вторые. Я вот этого одноглазого уже видел.

Антоло оглянулся на ди Гоцци. Выходит, часть правды кондотьер от него скрыл. Он уже пытался заполучить оружие, но неудачно. А теперь что, решил чужими руками из огня жар потаскать? Ничего, мы еще посмотрим, кто кого обхитрит…

– Я не прошу отдать. Я хочу поменять на еду.

– Да? – прищурился солдат. И замолчал, разглядывая небо и верхушки холмов.

На Антоло накатила беспричинная злоба. Сейчас бы развернуться, послать несговорчивого солдата к кошкиной матери и уехать восвояси. Но Да-Вилье нужно оружие и доспехи. Нельзя спорить, нельзя ругаться. Нужно мягко убеждать.

– Кому молчим? – улыбнулся табалец. – У меня кобыла устала на месте стоять…

– Да пошли вы со своей независимостью… – Чернявый сплюнул сквозь сжатые зубы.

– А при чем тут независимость? – опешил Антоло.

– Вот именно. Ни при чем. Независимость сама по себе, а мы – сами по себе. Проваливай!

– То есть как это «проваливай»?

– Да так… Ножками.

– Но так же нельзя!

– Почему нельзя? Раз свобода и независимость, то все можно. Родину предавать… Требовать невесть чего. – Солдат дернул щекой. – Грабить и убивать. Может, ты меня убить хочешь? Я же из Каматы. А ты – табалец белобрысый. Вы же каматийцами детей пугаете. Или нет? Ну, что смотришь на меня котом диким? – Он явно начинал злиться и с каждым словом все больше и больше распалял себя. Еще чуть-чуть и в драку полезет…

Антоло поежился.

– Ну, давай, убей меня! – выкрикнул каматиец. Кожа туго обтянула его щеки. Нос заострился, а глаза сжались в узкие, излучающие ненависть щелки. – Что смотришь? Один на один. Ты и я! Если ты победишь, можешь забрать все оружие… И будьте вы прокляты!

Он неожиданно исчез за частоколом. Табалец забеспокоился – не начался ли припадок? А то, бывает, кричит, кричит такой молодец, а потом – на спину, и пена изо рта. Антоло повернулся к своим, ища поддержки. Желтый Гром пожал плечами – решай, мол, сам. А что с него взять? Дикий народ. Дитя Степи. Ди Гоцци смотрел в сторону. Ну, этому тоже выгодно, чтобы выскочка опростоволосился. До сих пор в Да-Вилье был один великий тактик и стратег, а тут каким-то суховеем студента принесло. Фра Анзьело задумчиво чесал в затылке, уставившись в гриву коня. О чем он задумался? О своей любимой независимости? Так вот они, плоды ее… Кушайте, папа, не обляпайтесь…

С натужным скрипом приоткрылась створка ворот. Немножко. Ровно настолько, чтобы выпустить человека, который не замедлил выскользнуть наружу.

Каматиец шагал уверенной походкой, твердо опуская подошву на раскисшую землю. Шлем он сбросил еще за оградой, но туловище его по-прежнему защищал нагрудник из воловьей кожи – обычный доспех пехотинца сасандрийской армии. Правая рука солдата висела на перевязи, а ножны с мечом он прицепил таким образом, чтобы клинок легко можно было выхватить здоровой рукой. И меч, отметил про себя Антоло, не пехотный. Те короткие и напоминают большие ножи. Железо дрянное, рукоять неудобная. Здесь же, скорее всего, офицерское оружие. Клинок длиной в два локтя. Да и выглядит довольно благородно.

– Ну что, готов? – спросил каматиец, останавливаясь в пяти шагах перед студентом. – Или в штаны наложил?

Антоло скрипнул зубами и соскочил с кобылы.

«Ишь ты! Трусостью он попрекать меня будет! Да разве ты видел настоящую войну? Здесь, в сонной Табале, где даже банда мародеров воспринимается как вселенская катастрофа. А бросить бы тебя в бой против остроухих… Кто бы из нас там первым обделался?»

Поглаживая рукоять шестопера (эх, сейчас бы взять в руки того монстра, которого он подобрал после смерти Джакомо Черепа…), Антоло сделал пару шагов в сторону противника.

Нельзя давать гневу овладеть собой. Так говорила когда-то Пустельга, обучая его тонкому искусству игры клинков, пока не поняла – бесполезно, не в коня корм. Тем более что драться с этим солдатом он в самом деле не хочет.

– Ты ранен, – сказал бывший студент. – Много ли чести для меня победить раненого? Если я одолею, всякий скажет – подумаешь, однорукого завалил. А если ты – еще хуже. Позор, с калекой не справился.

Каматиец скривился.

– Не думай, что моя рана облегчит твое положение. Я одинаково владею обеими руками. А ты так и собираешься драться этой дубиной?

– Я вообще не хочу драться.

– Трус! – Солдат дернулся всем телом, крутанулся, и острие меча, удерживаемого в вытянутой руке, глянуло в лицо табальца.

Наверное, у благородных господ это движение означает вызов, от которого отказаться уже нельзя. Но Антоло не считал себя благородным господином. Овцевод он везде овцевод, а в Табале так втройне.

– Ну же! Защищайся! Вытаскивай свою колотушку!

И тут Антоло понял, почему лицо человека, дрожавшего напротив него от азарта и жажды крови, сразу показалось знакомым. Вовсе не потому, что все каматийцы на одно лицо. Напротив, картавый Вензольо и верткий черноусый Тедальо, получивший две стрелы при штурме замка ландграфа Медренского, не были на него похожи ни капельки. Просто Антоло видел каматийца в гвардейской форме, с серебряным бантом на плече. Один из дружков тьяльца Кирсьена. И зовут его… Сейчас, сейчас… Фальо? Точно! Фальо!

– Мы уже один раз сцепились из-за ерунды, – неторопливо произнес табалец. – И до сих пор искупаем свою горячность. Давай не будем наступать дважды на одни и те же грабли.

– Что? – не понял солдат.

– Ты служил в гвардии Аксамалы?

– Да, – голос чернявого предательски дрогнул.

– Тогда вспомни бордель «Роза Аксамалы».

На лице Фальо отразился целая буря чувств.

– Ты… ты…

– Я – Антоло. Студент…

От прямого выпада в лицо он едва успел уклониться. Сталь скользнула в волоски от щеки – холодом обдало. Не хватаясь за оружие, табалец вцепился солдату в запястье, обхватывая другой рукой поперек груди. Ну да… Все такой же порывистый и горячий, как и тогда. А здорово он все-таки запрыгнул на спину Емсилю и вцепился как репей, не оторвать.

– Слушай меня внимательно, Фальо, – проговорил Антоло прямо в оказавшееся около его губ ухо. – Слушай и не дергайся. Да, мы наделали много глупостей тогда. Поверь, что внакладе оказались все. И ваши, и наши. Если бы я мог вернуть жизнь назад, я бы хотел не ссориться с вами тогда, а выпить стаканчик-другой вина, вместе пошутить и посмеяться…

Каматиец сдержанно рычал, пытаясь вырваться, но Антоло не давал ему ни малейшей надежды.

– Слушай и не дергайся, я говорю. Судьба свела меня с твоим другом, Киром. Мы служили у одного и того же кондотьера в северной Тельбии. Мы вместе рисковали жизнью, и однажды он лез в самую середку вражеского города, чтобы спасти меня. Я горжусь тем, что сражался с ним бок о бок. И в Медрене, и в том последнем бою, когда наш отряд уничтожили остроухие. Тем, что я спасся, я обязан только кентаврам.