Кажется, все. Готова.
Осталось самое трудное.
Получится ли? Хватит ли сил, а главное, решительности?
Флана постояла некоторое время, собираясь с духом.
Страшно? Да, пожалуй. Но не страх мешает больше всего, а брезгливость. Словно крысу или паука предстоит взять голыми руками.
Ну же! Давай!
Широкий меч Жискардо, приставленный к изголовью кровати, вышел из ножен с тихим шелестом. Не звякнул, не скрипнул.
Какой тяжелый…
Девушка перехватила рукоять двумя руками, крепко сжала, примерилась.
Как там учил Эре Медвежонок?
Не понуждай меч идти несвойственным ему путем. Просто задай направление, а остальное он сделает сам.
Что ж, попробуем сейчас. По крайней мере, одна попытка есть. На вторую времени может не хватить.
Флана, затаив дыхание, подняла меч над головой и, зажмурившись, обрушила его на шею спящего кондотьера.
Глухой стук. Бульканье…
Вздохнув несколько раз поглубже, она открыла глаза. Жискардо умер, не издав ни звука. Скорее всего, он не успел ощутить боль. Тем лучше для него. Не мучился.
Остро отточенный клинок не подвел. Одеяло быстро напитывалось кровью из перерубленных жил, а откатившаяся голова скалилась белозубой улыбкой в темноту шатра. По телу Жискардо еще пробегала дрожь. Флана вспомнила, как в детстве поразилась бегающей по двору курице с отрубленной головой.
Ну, прощай, Лесной Кот…
Осторожно, стараясь не измараться в крови, девушка взяла голову кондотьера за волосы, подержала на вытянутой руке, чтобы стекла кровь, поражаясь при этом собственной толстокожести… И вдруг ее скрутил рвотный спазм. Беспощадный, выворачивающий наизнанку. Флана рухнула на четвереньки, выворачивая на ковер содержимое желудка – к счастью, она почти ничего не съела на ужин. Голова со стуком укатилась в угол.
Как быстро Флана пришла в себя, она не знала. Казалось, что прошла вечность. Голова – ее, а не покойного Жискардо – раскалывалась от боли, колени подгибались, руки дрожали, как у старого пьянчуги. Она вытерла губы и подбородок какой-то подвернувшейся под руку тряпкой.
Вот тебе и отчаянная, хладнокровная убийца. Задумала и выполнила. Не так-то просто, оказывается, убивать людей. Трудно и мучительно. Но надо. Вернее, иногда бывает надо. Просто необходимо. Лучше убить одного, чем погибнут сотни и тысячи невиновных.
И все же… Голову Лесного Кота следует отыскать и увезти с собой. Не из пустого тщеславия или изощренной жестокости. Горожане Аксамалы должны знать, что их главный враг мертв. Это вселит в них боевой дух, даже если солдаты Жискардо и решат продолжить осаду.
Флана, преодолевая брезгливость и вновь накатывающие приступы тошноты, отыскала голову. Обмотала ее рубахой кондотьера – именно ею оказалась та самая тряпка, которой она только что утерлась. Уповая на то, что кровь все-таки стекла, сунула сверток в сумку, лямку которой перекинула через плечо.
После она выглянула из шатра, дождалась, когда мимо прошагает, размеренно ступая, часовой, а потом бесшумно выскользнула, раздвинув полог не больше чем на две ладони, и крадучись направилась в дальний конец лагеря. Там ее должен был ждать Боррас, рыжий веснушчатый конюх. Стоило немалого труда переговорить с ним, не возбуждая подозрения Жискардо или его помощников. К счастью, парень согласился помогать Флане сразу и безоговорочно. Кажется, он все еще влюблен в нее…
Гуран шагал сквозь темноту, очень рассчитывая, что она скрывает не столь решительное выражение лица, какое приличествует командиру, задумавшему рейд отчаянной храбрости. Рядом с ним неслышно ступал парнишка, бывший до ночи Огня и Стали подмастерьем сапожника. Теперь же щуплый подросток открыл в себе способности прирожденного разведчика. Он мог подкрадываться не хуже дикого кота, пробегал на цыпочках по скрипучим половицам так, что ни единого звука не раздавалось, проползал в густой траве, не потревожив ни стебелька, ни былинки, а кроме того, обладал почти безграничной памятью. Вот уже пять раз он спускался по веревке с крепостной стены, прокрадывался среди ночи к лагерю наемников и, выбрав укрытие понадежнее, наблюдал за перемещениями врага. Смотрел и запоминал с тем, чтобы вечером следующего дня тихонько вернуться и условным сигналом потребовать втянуть его обратно. Благодаря его мастерству Гуран знал, к чему готовятся осаждающие. Знал и прекрасно понимал: планы кондотьера беспроигрышны. Как бы ни пыжился он, Гуран фон Дербинг, но переиграть Жискардо Лесного Кота ему не удастся. Так же как никогда не получится составить гороскоп лучше профессора Гольбрайна, произнести зажигательную речь лучше, чем мэтр Дольбрайн, наконец, испечь булочки лучше, чем пекарь с Кривого спуска. Это, может быть, лет через двадцать, сточив, как старый конь, все зубы на военном деле, Гуран сможет не только вести войско в атаку или призывать стоять до последнего в обороне, но и сделать все для того, чтобы его солдаты могли не просто размахивать оружием, а сражаться слаженно, как один кулак, предугадывая распоряжения командира, а сам командир умел просчитать действия любого противника на несколько шагов вперед.
Кроме выучки наемников и опытности их офицеров, защитников города очень беспокоило присутствие в армии Лесного Кота настоящего колдуна. Да еще «стихийника», как назвал его мэтр Абрельм. Кто знает, чего от него ждать? Возьмет да и обрушит молнии с неба. Или прожжет пламенем стену… Или нагонит на город ядовитый туман… Тут уж и не знаешь, верить старым книгам или нет, что в них правда, а что выдумка? А летописцы наравне с романистами не стеснялись, описывали чудеса, совершаемые волшебниками древней Сасандры, красочно и с размахом. Правда, все писатели были единодушны в одном – вот уже больше пяти веков чародеи не принимали участия в сражениях. Великий Круг магов Сасандры следил за ними очень строго, а поскольку в Круг входили самые сильные волшебники, ослушника размазали бы на месте. Чтобы и другим неповадно было. Вот только Круга теперь нет, колдуны предоставлены каждый сам себе, и всякий из них поступает согласно собственным понятиям о справедливости. Мэтр Абрельм, к примеру, очень помог восставшим в ночь Огня и Стали и сейчас делает все, что в его силах. Другое дело, что силенкой его Триединый обделил. Даже среди нынешних волшебников он выглядит, мягко говоря, слабаком, а уж с прежними и сравнивать стыдно. «Стихийник» едва не убил его в простом противостоянии – еще немного, и из Абрельма ушла бы жизнь до последней капли вместе с Силой.
Гуран умел видеть, слышать и делать выводы из увиденного и услышанного. Если не предпринять какой-либо отчаянный шаг, Аксамала обречена. Ее падение и гибель – лишь дело времени. Или армия кондотьера Жискардо пойдет на очередной штурм, отбить который, учитывая отличную выучку атакующих и, мягко говоря, сомнительную подготовку защитников, уже не удастся, или измученные голодом, холодом и неизвестностью горожане сами откроют ворота. Конечно, это понимали многие из «младоаксамалианцев», но выводы делали разные. Новый глава сыска – Жильон – видел спасение в установлении жесточайшего надзора за любым проявлением недовольства, показательными расправами над инакомыслящими, усилением дисциплины и сплоченности в рядах единомышленников… Пока еще единомышленников. Мэтр Дольбрайн решился на восстановление императорского правления. Ради спасения города и страны он рискнул потерять уважение у самой свободолюбивой части горожан – студентов. И потерял его в какой-то мере. Поползли разговоры, слухи… Нашелся один сумасшедший, который утверждал, что учителя подменили богатеи и притихшие до поры до времени дворянчики.
В глубине души Гуран с ним соглашался. Только бедняга и предположить не мог, что подмена произошла гораздо раньше и настоящего философа Дольбрайна никто из них на самом деле не знал.
Предсмертные слова фра Лаграма заронили вначале всего лишь слабое сомнение, но заставили вельсгундца повнимательнее приглядываться к правителю. И вскоре он начал замечать легкие нотки фальши в словах философа, попытки красивыми словами прикрыть пустое содержание фраз. Критический взгляд помог многое увидеть в ином свете. То, что раньше выглядело легкой рассеянностью гения, теперь воспринималось как недостаток образования. То, что прежде казалось желанием не принимать важное решение в одиночку, стремлением посовещаться с помощниками и учесть их мнение, нынче очень напоминало попытку уйти от ответственности, переложить груз заботы на плечи других людей. А эта идея с коронацией на императорский трон? После всех речей, посвященных восхвалению народовластия, свободы, равенства и братства? Как это прикажете понимать, кроме как попытку узурпации власти? Гуран не стал протестовать в присутствии купцов и ремесленников, но после выдержал не одну неприятную беседу, в особенности со старыми соратниками – Крюком, Абрельмом, Ченцо. Они считали его выходку глупой и детской. Это же надо! Покинуть зал заседаний! Сам Дольбрайн молчал. Не попытался выяснить отношения, объясниться. Молодого человека это тяготило. Как обидно разочаровываться в человеке, которому верил больше, чем себе! Гадостное ощущение, от которого более слабый может и в петлю голову сунуть, хотя, по учению Триединого, это великий грех.
