Тихонько пригрозив близнецам, что вывернет их наизнанку, если шалости возобновятся, Емсиль скорым шагом далеко опередил повозку.

Как же хорошо шагать, не слыша криков, шума, возни! Птицы уже не поют, даже те, что не улетели на юг, но лес живет своей жизнью. Поскрипывают ветви под внезапным порывом ветра. Трепещет желтовато-бурая с примесью оттенков багрового листва, уцелевшая под напором осени. Время от времени лист срывается и медленно слетает на землю.

Шорохи, поскрипывания, едва слышный посвист ветра в обнажившихся кронах создавали ни с чем не сравнимую лесную тишину. Которая вроде бы и не тишина вовсе, но и вместе с тем тишина. Любой посторонний звук выделяется из нее, словно уроженец Гронда на улицах Аксамалы. Вот как, например, эти далекие вскрики.

Что?

Вскрики? В лесу?

Емсиль покрепче перехватил посох и, застыв на месте, прислушался.

Да. Сомнений быть не могло. Исполненные страдания женские крики доносились откуда-то справа от дороги. Барнец окинул взглядом обочину: довольно пологий склон холма, но телеге не проехать – слишком близко сошлись толстые, бугристые стволы грабов.

– Что встал? Мамку вспомнил? – развязно спросил поравнявшийся с ним Вогля.

– Тише! – Емсиль сверкнул на него глазами. – Послушай лучше! А ты, – коротко бросил он Пиглю, – бегом назад! Сержантов предупреди!

– Чего предупреждать-то? – недоуменно вскинул брови парень, но тут крик повторился. Лицо вельзийца вытянулось, и он без лишних слов трусцой побежал по своим следам обратно.

– Кто бы это? – подозрительно побелевшими губами проговорил Вогля.

Емсиль пожал плечами.

«Откуда же мне знать? – подумал он. – Но вот тому, кто заставляет женщину так кричать, я бы голову открутил. Это точно…»

Продолжая прислушиваться, он осторожно шел вдоль обочины дороги. Пальцы сжимали дубину так, словно вот прямо сейчас кто-то выскочит из подлеска и набросится на них с Воглей.

Торопливо приблизились Батя и Дыкал. Оба серьезные, сосредоточенные, на поясе у каждого меч, в руках – арбалет.

– Сорванца я телегу сторожить оставил, – непонятно зачем пояснил Емсилю Батя. – От меня и однорукого проку больше. – Он пошевелил левым плечом. Его рука, хотя и зажила вроде бы, все еще плохо слушалась и могла подвести в самый неподходящий миг. Например, когда нужно котелок с огня снять. Один раз они уже лишились и похлебки и костра одновременно. – Что тут у тебя?

– Кричат в лесу… – пояснил барнец. – Нехорошо кричат.

– Кто кричит? Ты… дык… толком говори, – требовательно произнес Дыкал.

– Кажется, женщина… – развел руками Емсиль.

– Или девка, – добавил Вогля.

– Ага! – кивнул Батя. – Из леса доносились девичьи крики, медленно переходившие в женские…

Оценить шутку по заслугам они не успели.

Страдающий крик вновь прокатился по лесу. Задрожал, отражаясь от деревьев. Емсиль готов был поклясться, что звучит он приглушенно, сдавленно.

– О! Опять! – поежился Вогля. – Что делать-то будем?

– Слышь, мужики, может, и этого до телеги отослать? – нахмурился Батя. – Пользы с него, как с козла…

– Нет! – решительно перебил его Дыкал. – Нельзя. Вдвоем они такого начудят… А тут… дык… под присмотром.

– Тогда сзади будь, – брезгливо скривился пожилой сержант в сторону Вогли. – И за железо не хватайся. Порежешься… Пошли, что ли?

– Мы в лес пойдем? – пискнул Вогля, перемещаясь за спины старших спутников.

– Нет, на речку, – ответил Батя.

– Спасать? – не унимался парень.

– Нет, по ягоды! Да замолчи же ты! – не выдержав, рыкнул на него сержант.

Они медленно зашагали по дороге. Как-то само собой вышло, что первым оказался Емсиль с посохом наперевес. Сержанты, держа арбалеты на изготовку, отставали от него на пару шагов. «Оно и к лучшему, – думал барнец. – Прикроют в случае чего». Замыкал шествие Вогля. Он ежился, озирался по сторонам и без надобности сжимал рукоять короткого пехотного меча, висевшего на поясе.

Пока они шли, крики повторились трижды. Каждый раз громче. Значит, отметил про себя Емсиль, идут они в правильном направлении. Он все прикидывал: придется ли драться? И к стыду своему, осознавал, что почти мечтает о хорошей потасовке. Раньше за спокойным и уравновешенным барнцем такого не водилось. Недаром он сказал наемнику, который уговаривал его бросить армию и записаться к ним в банду, что хочет лечить людей, а не калечить. Но сейчас… Нет, нельзя такое творить. Тем более с женщиной. Даже если она в самом деле в чем-то виновна.

Шагов через сто барнец заметил примятую траву на правой обочине. Две полоски. Явно от колес. Он глянул на ветви деревьев, нависшие в этом месте над краем дороги, и увидел то, что ожидал. Свежесодранную кору и несколько обломанных веточек.

Под одобрительным взглядом сержантов он быстро осмотрел пожухлую траву. Отпечатков ног не было, но дерн между следами колес взрыт нековаными копытами. Меньше лошадиных. Возможно, ослы или мулы.

– Идем? – одними губами спросил он.

– Дык… Чего ждать?

Емсиль кивнул и нырнул под лесной полог.

Почему-то барнец удивился, когда в конце протянувшейся на полсотни шагов тропки перед ним открылась небольшая, довольно уютная полянка. Воображение рисовало мрачное ущелье, бурелом, искореженные стволы деревьев, вытянувших сучья, словно загребущие руки с растопыренными пальцами. А тут – ровные грабы, отшагнувшие за кромку поросли и пожухлых, но все еще нарядных стеблей белокопытника, поседелых, как благообразные деревенские старички и старушки.

У дальней опушки паслись стреноженные лошадки… Нет, все-таки мулы. Полдюжины, разных мастей. Емсилю запомнился чубарый, скалящий длинные желтые зубы. Неподалеку от животных стояла повозка: трехосная, закрытая, наподобие карруки, со слабонаклонной двускатной крышей. Больше всего похожая на маленький домик на колесах. Колеса, борта, козлы, даже крыша раскрашена в кричащие цвета – алый, ядовито-зеленый, бирюзовый, желтый, как середка у ромашки. Правда, местами краска облупилась от непогоды и требовала подновления. Зато на стене тянулась надпись. От двери с глазком в виде сердечка до задернутого пестрой занавесочкой окна.

«Запретные сладости».

Передвижной бордель, что ли?

Но взгляд Емсиля задержался на повозке лишь короткое мгновение, переносясь к разлапистому грабу в полутора плетрах от него.

На его длинной нижней, вытянутой над землей ветви висели, дерзко белея на фоне темного леса, два женских тела. Конечно же, женских… Хоть барнец мог видеть лишь спины, очертания (довольно соблазнительные, следует заметить) не допускали двоякого толкования. У одной рассыпались по плечам светло-русые волосы, а у другой – черные, как вороново крыло, кудряшки. Женщины едва касались травы пальцами ног – запястья их обвивала толстая веревка и, переброшенная через ветку, удерживала жертв почти на весу. Рядом с ними стоял, крепко упираясь подошвами добротных сапог в землю, розовощекий и широкоплечий парень лет семнадцати, если судить по мягкому пушку на щеках и наивному взгляду. О таких говорят – кровь с молоком. И впрямь, здоровьем так и пышет. Налитые силушкой плечи распирают простую курточку из дешевого сукна. Хоть парень и уступал Емсилю ростом, барнец, тоже не обиженный силой, невольно позавидовал его мощи. Хоть в плуг запрягай. В правой руке здоровяк держал широкий кожаный ремень, обмотав вокруг ладони один его конец. Для чего? Красные полосы, перечеркивающие спины и ягодицы подвешенных женщин, не оставляли сомнений в происходящем.

Чуть впереди и левее прохаживался, время от времени почесывая в паху, невысокий, низколобый мужик с перебитым носом. Над бровью его зрел крупный багровый чирей, и такой же точно, только недозрелый, алый и блестящий, пробивался под нижней губой. Черные волосы сальными космами свисали на бригантин, сияющий начищенными бляхами.

– А ну-ка, всыпь им еще, Тюха! – сиплым голосом произнес чернявый. При этом в его рту неприятно мелькнул темный провал на месте верхних резцов.