Лита и Кир кивнули.

– Плетку я закажу сделать новую. Есть мастер один – за солид выточит точь-в-точь, не отличишь. А еще пару скудо сунуть, так за ночь управится… После дождемся носатого или кого там еще снежные демоны за плетью принесут. Я постараюсь подглядеть, достанет он записку или нет. А ты, Кир, пойдешь за ним и проследишь – куда он отправится, с кем встретится… Не боишься?

– Ты с ума сошла? – опешил т’Кирсьен. – Чтоб я, офицер гвардии, носатого старикана испугался?

– Да я не про то! Страже попасться не боишься? Тебя ж, наверное, ищут все еще…

– Ничего. Я тихонечко. – Он потер подбородок, заросший черной, колючей щетиной. – Вот борода отрастет – меня вообще никто в Аксамале не узнает. Даже однополчане.

Они обменялись заговорщицкими улыбками. Мол, уж если мы беремся за дело, то скоро паре-тройке айшасианских шпионов, вздумавшим свить гнездо в столице благословенной Сасандры, не поздоровится. Держитесь, двурушники заморские!

В полутемный коридор городской тюрьмы Аксамалы Берельм вступил с гордо поднятой головой. Раз уж согласился играть роль знаменитого заговорщика, играй. Как говорится, назвался карасем – живо в садок.

Да, садок в Аксамале отгрохали что надо. На несколько сотен рыбешек хватит. И мелких, и крупных. И жирных карасей, и хищных щук. Взять хотя бы тот этаж, на который Берельма привели мрачные, неразговорчивые надзиратели, вооруженные обтянутыми кусками кожи шестами и дубинками. Нижний, полуподвальный – забранные решетками окошки на уровне земли. Ему объяснили, что узники, отбывающие (или, как они сами говорят, «мотающие») срок в городской тюрьме, стремятся попасть на более высокие этажи. Третий, например, или четвертый. Там и теплее, и суше, и солнечные лучи радуют скользящими по стенам зайчиками. Но так просто туда не отправляют. Нужно пользоваться уважением не только сокамерников, но и самих надзирателей. А начинают все на первом, полуподвальном.

Берельм шагал неспешно, сохраняя достоинство. Нужно сразу произвести впечатление на заключенных. Правда, Мастер обещал, что слухи о появлении великого борца за справедливость Дольбрайна, вольнодумца, гиганта мысли, автора целого ряда философских трактатов, обосновывающих необходимость смены государственного устройства Сасандры, уже ползут по тюрьме.

Его вели мимо решетки, и мошенник имел прекрасную возможность полюбоваться на своих будущих сподвижников, которых он же собирался в скором времени предать. Черными воронами застыли оборванцы, пойманные стражниками в порту и припортовом квартале, – иногда городские стражи порядка устраивали облавы, чтобы проредить заполонившую эту часть Нижнего города. Грязный, укрывающийся немыслимо изодранным тряпьем, сброд, они держались друг дружки и старались не замечать ничего вокруг. В стороне от них сидели, по всей видимости, мелкие уголовники – карманники, домушники. Их Берельм не любил. Почитал падальщиками, отбирающими последние крохи у бедняков, тогда как сам Ловкач обирал исключительно богатых – банкиров, купцов и расплодившихся в последние сто лет промышленников. Неподалеку от карманников сидели преступники уровнем повыше – вооруженный грабеж, кражи со взломом, убийства. Эти держались особняком и чувствовали себя увереннее прочих. Что им политика, когда каждому грозит по меньшей мере каторга, если не виселица, за преступления доказанные и недоказанные? Этих Берельм тоже не любил – не за что, но уважал и не собирался связываться без очень уж веской причины.

А это что за компания?

Пятеро молодых людей. Одежда совсем недавно была новой, но теперь испачкана, а кое-где и порвана. Лица смышленые. Двое белобрысых – скорее всего северяне. Но только один повыше и шире в плечах. Должно быть, уроженец Барна. А вот второй с плохо поджившей раной на щеке, по всей видимости, табалец. Про жителей Табалы говорят – хвосты овцам крутят с утра до вечера. Правда, стараются сказать это за глаза. Иначе можно и в зубы схлопотать. Овцеводы хоть и северяне, а горячие, не хуже каматийцев, родившихся на жарком побережье Ласкового моря. Вот, кстати, и каматиец рядом с ними сидит. Вообще-то не совсем рядом, а как бы чуточку особняком. В ссоре они, что ли? Около барнца лежит чернявый парень с перевязанной головой. Скуластый, нос с горбинкой. Вполне возможно, что приехал из Окраины – степной край, граничащий с владениями кентавров. Откинувшись на каменную кладку и нимало не заботясь о том, что камни сырые и холодные, сидел пятый из молодых людей. Вот в его лице наметанный глаз Берельма безошибочно определил отпечаток благородного происхождения. Ему самому еще учиться и учиться так держать подбородок, так глядеть на окружающих из-под полуприкрытых век, такому излому губ – слегка надменному, но, если разобраться, вполне благожелательному. Интересные ребята… Кто же они такие? Ладно, времени разобраться еще будет предостаточно.

А вот и нечто более интересное!

Бунтовщики и вольнодумцы!

Задержанные, ясное дело, под любыми, часто надуманными предлогами, они, тем не менее, нашли друг друга в тюрьме, как находят своих соотечественников на улицах Аксамалы, да и любого иного города Империи великаны из Гронда. Молодые и пожилые, богатые и бедные, толстые и тощие, высокие и низенькие. Утонченные лица с печатью университетского образования на челе и низкие лбы золотарей и портовых грузчиков.

Ничего, пообщаемся, пооботремся и разберемся, кто из вас чего стоит.

Берельм отвернулся, чтобы не привлекать излишнего внимание к себе, и, не приведи Триединый, не дать понять, будто в ком-то нуждается. Он – дикий кот, одинокий охотник. Он привык обходиться один, своими силами и своим умом. Он и здесь будет один – гордый, независимый, погруженный в глубокомысленные раздумья.

– Стой! Руки на решетку! – скомандовал тот надзиратель, что шел справа. Коренастый, изрыгавший запах лука, способный сшибить с ног непривычного человека.

Ловкач повиновался. Порядок есть порядок.

«Левый» надсмотрщик всунул в скважину увесистого замка длинный зазубренный ключ, выглядевший скорее как орудие пыток. Приладил, надавил на кольцо, упираясь ногами и кряхтя. Дверь отворилась, со скрипом повернувшись в петлях.

– Заходи! – Пожиратель лука легонько подтолкнул мошенника шестом. – Давай-давай! Не спи, парень, замерзнешь на лету.

Берельм перешагнул порог, отделяющий его от вольной жизни. Если, находясь вне камеры, еще можно было пойти на попятный – о чем он, кстати, не раз подумывал за эти два дня, – то теперь назад дороги нет. Отсюда у тебя, Берельм по кличке Ловкач, есть лишь два пути. Первый – не слишком-то приятный путь вероломства и предательства. Что тебе сделали несчастные вольнодумцы, коль ты собрался их выдать властям, как стадо баранов? А с другой стороны – какое ему дело до каких-то придурков, стремящихся разорвать сильное и богатое государство на куски, словно лоскутное одеяло с прогнившими нитками? На галерах им всем самое место! А также в каменоломнях, на рудниках, на строительстве дорог и прокладке каналов… Не за что их любить! Правда, нелюбовь может быть взаимной, и Берельм ясно представил открывающийся ему тогда второй путь – с ножом под лопаткой либо со свернутой шеей. Об этом забывать тоже нельзя. Никак нельзя. Или ты их, или они тебя. И никакой сыщик не успеет защитить. Будь он хоть Мастер, хоть Подмастерье.

Позади скрипнула дверь. Щелкнул замок.

Ну, вот и все…

Берельм обернулся к надзирателям и, как было условлено с Мастером, вцепился в ржавые, холодные прутья, тряхнул их и выкрикнул:

– Будь проклята ваша тюрьма народов! Солнце свободы еще взойдет над Сасандрой и восстанут с колен… Ух!

Конец шеста врезался ему под ложечку, вышибая воздух из легких.

А вот об этом он не договаривался! Его что, принимают за настоящего бунтовщика? Неужели так похоже сыграл?

– Вы что творите?.. – прохрипел он, с трудом выталкивая слова.

– Заткнись, ублюдок! – рыкнул «лукоед», толкая его шестом в плечо. Несильно, но решительно.