— Но ведь они же не будут стрелять из пушек по городу, пран Пьетро? — слабым голосом произнесла Реналла. — Здесь же мирные люди, обыватели. Старики, женщины, дети…
— Я тоже на это надеюсь. Хотя далеко не все правители двенадцати держав придерживаются законов Вседержителя, когда ведут войну. Вряд ли вы помните, но во время последней войны Браккары с Трагерой островитяне вовсю обстреливали столицу наших западных соседей. Именно бомбардировка из корабельных орудий вынудила великого князя Пьюзо подписать капитуляцию на очень невыгодных условиях.
— Но ведь то браккарцы! А здесь аркайлцы будут стрелять по аркайлцам? Они же считают, что мы подданные Маризы, хотя и мятежные.
— Да, считают.
— И что же? Они будут убивать соотечественников?
— Ручаться я не могу, — вздохнул Пьетро. — Но рассчитываю на здравый смысл командующего. Эйлия альт Ставос на людоеда не похож, если то, что я о нём слышал, правда. Но я вижу, прана Реналла, что суд герцогини утомил вас. Позвольте, я провожу вас? Обопритесь на мою руку.
И они пошли наискось через площадь, где ветер продолжал гнать пыль и луковую шелуху.
Прислушиваясь к отдалённой канонаде Кухал Дорн-Куах всё больше и больше мрачнел. Отряд шагал по дороге, где прежде прошла армия Эйлии альт Ставоса. Кртинтийцы могли только догадываться, какие же силы законная герцогиня Мариза бросила на подавления мятежа двух провинций — пусть и многолюдных, и богатых, но недостаточно сильных, чтобы противостоять объединённой мощи державы. На обочине попадались сломанные повозки, какой-то мусор — доски, обомки бочонков, пустые бутылки, обрывки тряпок. Один раз отряд из двадцати суровых воинов в клетчатых юбках миновал дохлую лошадь с раздувшимся до чудовищных размеров брюхом. Животное, очевидно сломало ногу, вот его и добили. А в первом осеннем месяце на юга Аркайла даже ночью было тепло, а днём так и жарковато, поэтому в требухе лошади накопились газы.
Несколько раз отряд наёмников-кринтийцев обгоняла конница. Закованные в броню рейтары — усатые и высокомерные. Лёгкая дворянская конница. Проносились гонцы, несущие важные донесения аллюром «три креста»[1]. Иногда воины Кухала сами обгоняли колонны пехоты — местные солдаты не могли сравниться в лёгкости шага с кринтийцами. К тому же умудренный опытом предводитель приказал купить на полученный аванс повозку, запряжённую двумя невысоким, но крепкими лошадками. Теперь все припасы и всё лишнее снаряжение, а исключением любимого оружия, везли в телеге, а на козлах с гордым видом восседал Диглан Дорн-Дав, по причине давней дружбы с вином и почтенного возраста, отстававший от более молодых соратников.
Командиры рот, эскадронов и полков подозрительно поглядывали на кринтийцев. Ещё бы. В Аркайле их всегда считали варварами и дикарями. Из-за непривычной одежды — ну, где это видано, когда мужчины носят юбки? Кстати, те же тер-веризцы, которые у себя на родине тоже щеголяли в цветастых юбках, которые на северном материке не всякая танцовщица в борделе напялит, приезжая в Кевинал, Аркайл или Лодд надевали брюки по местным обычаям. Мучились, ругались сквозь зубы, когда натирали водянки в непривычных местах, но терпели. Уроженцы Кринта всегда оставались выше подобных мелочей. Им всегда было плевать на косые взгляды и осуждающий шепоток. Так же северяне недолюбливали их за уважение к другим святым, за иное оружие, отличающуюся музыку, совершенно непонятные танцы и за многое-многое другое.
Однажды Ланс альт Грегор в задушевном разговоре с Кухалом признался, что сделал для себя однозначный вывод. В Аркайле — кто его знает, как там в Трагере, Унсале или Кевинале? — нелюбовь к кринтийцам в первую очередь проистекает от зависти. Это мерзковатое чувство, похожее на раздавленную в кармане перезрелую грушу, в которую неожиданно влез пальцами, возникает, когда человек понимает, что его сосед сильнее, умнее, красивее, пользуется успехом у женщин и уважением собратьев по оружию, а ты — нет. Кринтийцы, куда ни кинь, опережали подданных аркайлского герцога. У них, смеялся Ланс, и музыка веселее, и танцы задорнее, и выпивка крепче, не говоря уже о том, что один воин с полуострова в рукопашной стоит троих с материка. Только тер-веризским женщинам в те годы отдавал предпочтение альт Грегор, да и то из-за рыжекудрой Иты, танцевавшей опять же буэльринк, рождённый на Кринте. Ну, и, конечно, оставлял за Аркайлом славу родины величайшего менестреля всех времён. Возможно, его взгляды с тех времён изменились, но вот мнение северян о критнийках оставалось незыблемым, как Карросские горы.
Вот поэтому каждый второй командир аркайлского отряда, спешащий к границе в мятежными провинциями, считал своим долгом спросить ответа у двадцати мужчин в юбках — а что вы это делаете на нашей дороге, по какому праву идёте, не являетесь ли врагами державы, призванными внести разброд и шатание, а то и усилить военную мощь подлых бунтовщиков? Вот тогда-то Кухал Дорн-Куах торжественно извлекал письмо с печатью её светлости Маризы из Дома Серебряного Барса и подписью её сиятельного супруга прана Эйлии альт Ставоса, и холодно осведомлялся — умеет ли читать вопрошающий?
С буквами мог справиться далеко не каждый даже из нацепивших перевязь со шпагой пранов, но зато печать с оскалившимся барсом узнавали все. Больше вопросов, как правило, не возникало.
Чем ближе к Вожерону, тем многолюднее становилось на дорогах. О том, чтобы ночевать на постоялых дворах, не шло уже и речи. Их занимали сплошь командующие полками, главы Домов со свитами, или богачи из торгового люда, удирающие от войны в более мирные и сытые места. И всё больше беженцев попадалось навстречу отряду Кухала.
Трудно обвинить людей в том, что они уходят от войны. Пусть даже она не началась ещё толком. Не гремели пушки, не жгли пажити и сёла, не разбирали постройки, чтобы возвести укрепления. Просто стало меньше товаров, а на те, что ещё привозили, цены выросли в несколько раз. Не всякий ремесленник мог найти работу, а купец — покупателя. Кому нужны, скажем, тонкая галантерея или золочёная посуда, когда первую могут снять с тебя мародёры, а на вторую нечего положить? Если дворянство покидало насиженные места из несогласия с предводителями двух главных Домов мятежников (ну, или оставалось на месте, разделяя точку зрения Кларины и её отца), то ремесленники и купцы бежали от безденежья и голода.
Вначале.
Потом стали уходить от смерти.
Кулах не знал, чем руководствовался герцог-консорт пран Эйлия, чувствами или разумом, когда отдавал приказ войскам перейти в наступление. Но по обрывкам разговоров солдат или беженцев он понял, что началась война. Офицеры стали настороженнее. Чаще требовали верительные письма у кринтийцев. Солдаты шагали не так весело, уже без песен и весёлого посвиста. Ну, за исключением наёмников из вольных рот, которых Мариза не постеснялась нанять. А чего, ей собственно, стесняться? С точки зрения герцогини — мятеж в Вожероне следовало подавить любой ценой и в кратчайшие сроки. А для этого все способы приемлемы. А беженцы изменились до неузнаваемости. Если раньше они шли пусть и с тоской в глазах, но в добротной одежде, с тачками и телегами, заполненными всяким-разным добром, в том числе, с сундуками и комодами, то теперь несли разве что узелки с наспех собранными пожитками. У многих на лицах и одежде виднелись следы копоти и сажи. Затравленные взгляды. Дети, жмущиеся к юбкам матерей.
Зачем это всё? Ни один вменяемый кринтиец никогда не дал бы ответа на этот вопрос. В их державе нередко случались стычки между Кланами, но чтобы кто-то пошёл против вождя вождей, которого избрал Совет Старейшин? Может быть, именно потому, что предводитель кринтийцев избирался уважаемыми, умудрёнными опытом стариками, а на садился на трон в следствие династических интриг или вооружённого захвата власти? На полуострове своя Кларина просто не смогла бы появиться. Ну, мало ли кому заделал ребёнка временно выбранный правитель? Кого это могло волновать, кроме ближайших родичей матери и отца такого бастарда? А здесь целая война началась. И не известно, когда она закончится, сколько крови прольётся, сколько матерей потеряют своих сынов и сколько детишек осиротеет…
