Спал менестрель чутко и, что называется, вполглаза. Тоже привычка весьма полезная, приобретённая за годы скитаний, путешествий в одиночку и службы в кондотьерских ротах. Он просыпался несколько раз, рука сжимала рукоять тесака, но всякий раз тревога оказывалась ложной. Либо волна слишком громко ударила в борт, либо кто-то из айа-багаанцев спьяну громко выкрикнул проклятие или, напротив, расхохотался без причины.

На рассвете, когда серый утренний сумрак пробился сквозь зарешёченное окно на смену ночному мраку, Ланс открыл глаза. Подозрительная тишина настораживала ещё сильнее, чем гомон вчерашнего вечера. К тому же фелуку потряхивало гораздо сильнее, чем раньше. Дожидаться встречи с водоворотом в каюте попросту глупо.

Снарядившись, как и обычно — флейта, книга, рисунок за пазуху, Ланс взял в правую руку тесак и вышел на палубу. Пяток крупных черноголовых чаек спорхнули с тела Вонга, которое никто не удосужился убрать, впрочем, как и убитого им матроса в алом кушаке. Птицы лакомились мозгами голлоанца, не трогая оставшиеся части тела. Но правильно… Кто же будет есть чёрный хлеб, пока на столе стоят пирожные?

Что же так тихо? Неужели, айа-багаанцы всё-таки нашли общий язык и построили плот? Первого из вчерашних пьяниц менестрель увидел на световом люке. Совершенно безжизненное тело, но никаких следов ран и даже капелек крови на одежде не видно. Подойдя ближе, Ланс убедился, что матрос мертвецки пьян. Что ж, этот сделал свой выбор. Он примет смерть в бессознательном состоянии, не испытав ужаса и отчаяния. Год назад… Да что там год, ещё месяц назад альт Грегор серьёзно задумался бы — не последовать ли его примеру. Но не сейчас. Сейчас стоит задача выжить.

Он пошёл дальше. За бочками храпел ещё один матрос — с огромным «синяком» под глазом и засохшей на усах кровью. К убитым Махтуну и Эльшеру подходить не хотелось, но пришлось. Ланс не сумел отказать себе в желании завладеть зрительной трубкой. Кода ещё такая находка попадёт в руки? Уроженцыюжных островов натрез отказывались продавать их конкурентам. А ведьдля путешественника такая игрушка — на вес золота. Даже если жить ему осталось считанные стражи.

К счастью, морской ветер не давал роиться мухам, которые путешествовали бесплатно в трюме фелуки. Перегнувшись через релинг, Ланс поглядел направо, потом налево.

За кормой на криво-косо состряпанном плоте сидели те из айа-багаанцев, которые нашли в себе силы отказаться ночью от обильных возлияний. А может, те, которых хмель брал меньше, чем других. Альт Грегор, особо не приглядываясь, насчитал восемь голов, повязанных цветастыми платками. Плот отстал на полсотни брасе, но течение увлекало его точно так же, как и фелуку. Из-за большого расстояния, менестрель не сумел разглядеть, каким же образом удалось построить плот, но предполагал, что на его изготовление пошли обломки реев, доски, оторванные от фальшборта, крышки люков, ранее закрывавших вход в трюм. Стука молотков он ночью не слышал, следовательно, куски дерева просто связали верёвками. Теперь даже не обязательно ждать столкновения со скалами. Любая волна, чуть посильнее обычной или зыбь разрушат непрочный плотик. Интересно, водятся ли в этой части Западного океана акулы?

Впереди же, прямо по носу увлекаемой течением фелуки, возвышались серые громады островов Святого Игга. Базальтовые скалы покрытые налётом белесой соли и чаячьим помётом, ослабленные сырыми ветрами и неутомимыми волнами, бьющими раз за разом в их неприступную грудь. У подножья скал на морской глади выделялся водоворот. Признаться честно, Ланс представлял его совсем не так. Ему казалось, что он увидит дыру, сквозную рану на лете океана. Сотни брасе в глубину и столько же в ширину, сверкающие холодные стены, мчащиеся в стремительной круговерти. Прямой путь в Преисподнюю, откуда не вырвется ни один корабль. Да что там корабль! Кит или гигантский кракен, которым нипочём течения, канули бы в таком водовороте бесследно. Но ничего подобного, ничего, что оправдало бы ожидания. Неглубокая впадина, шириной где-то в сотню брасе. Она казалась бы неподвижной, но клочья желтоватой, как несвежее бельё, пены двигались по кругу, постепенно погружаясь. Края водоворота нежно лизали заострённые, словно клыки, скалы. Расплёскивались о них, разлетались брызгами.

Фелуку неотвратимо влекло к центру водоворота.

Ланс не обманывался. Пусть природное чудо выглядит и не так ужасно, как представлялось ему, но от этого оно становится не менее смертоносным. Пройдёт совсем немного времени и «Бархатную розу» ударит о скалы, а обломки затянет под воду. Если он не погибнет сразу, пришибленный куском шпангоута или остатками мачты, вывороченными из степса[1], то он захлебнётся, поскольку не сможет выплыть, преодолевая силу водоворота, а если его и выбросит где-то — так обычно бывает, уже безжизненное тело.

Как обычно в мгновения опасности, мысли менестреля понеслись вскачь, подобно конскому табуну, напуганному степным пожаром. Если кораблекрушение чревато неизбежной гибелью, нужно встретить водоворот не на фелуке. Но и в открытом море шансы на спасение невелики — затащит под камни или на дно, итог будет одинаков. Надо придумать что-то, что не пустит под воду или, на худой конец, замедлит погружение. Ланс слышал истории о моряках, избежавших утопления, привязавшись к пустому бочонку. Правда, половину из них это не спасло. Ещё до того, как бочку прибило к суше, им обгрызли ноги по самую задницу голодные акулы. Кое-кто замёрз в холодной воде — крушение случилось поздней осенью недалеко от берегов Унсалы. Одному выклевали глаза чайки и он сошёл с ума от боли. Не слишком большая надежда на удачу, но, если другого разумного решения пока нет, то почему не попробовать? В конце концов, никто не скажет, что великий менестрель умер и даже не поборолся за свою жизнь

Найти верёвку не составило труда — обрубил оставшийся брас тесаком и отмотал его, освобождая киповую планку. Обвязал себя вокруг пояса, потом несколько раз обмотал конец вокруг бочки, затянул узел. Менестрель преднамеренно отставил слабину, понимая, что будет в роли грузика на поплавке. Какая ему радость с того, если он окажется под бочкой, а не рядом с ней. Лучше плыть рядом и придерживаться за неё, а верёвка нужно, чтобы течение не оторвало или пальцы, занемев в холодной воде, не соскользнули.

Теперь оставалось решить последнюю задачу — оставаться на «Бархатной розе» до последнего или прыгнуть за борт сейчас. С одной стороны, мокнуть и мёрзнуть неохота — хоть и начало осени, а вода после шторма должна быть ощутимо прохладной. Но с другой, ведь бочку может и повредить при кораблекрушении. Деваться некуда. Неудобства можно и перетерпеть. В конце-то концов, ему столько раз доводилось терпеть лишения — голодать, мёрзнуть, недосыпать неделями, что даже учёный звездочёт собьётся. Вздохнув, Ланс принялся толкать бочку к пролому в фальшборте. Мог бы и покатить, если бы раньше не опутал её верёвкой.

После первый пяти шагов альт Грегор понял, что погорячился, выбирая бочку побольше. Ну, он же думал, прежде всего, о непотопляемости, а не о том, что придётся двигать её по палубе. Шаг, ещё шаг… Тесак пришлось сунуть за пояс, поскольку понадобились обе руки. Пролом приближался слишком медленно, а спина между лопатками уже взмокла.

— Эй! Ты куда? — удивлённый возглас за спиной заставил обернуться.

Один из перепившихся вчера айа-багаанцев стоял на четвереньках и ошалело тряс головой.

— Куда надо! — бросил менестрель и снова упёрся в бочку.

Но моряк не отставал. Полз следом, будто похмельная черепаха, и занудно бормотал:

— Постой… Подожди меня… Куда собрался?.. Постой…

При этом благоразумно держался позади. Достаточно далеко, что Ланс на мог ни ударить тесаком, ни пнуть ногой. Желание избавиться от навязчивого спутника боролись в душе менестреля с врождённым человеколюбием — он никогда не стремился во что бы то ни стало расправиться с поверженным и униженными противником, а ведь айа-багаанец ничего дурного ему не сделал. Мог бы, наверное, но Вседержитель уберёг. Теперь матрос — молодой парень, не старше двадцати лет, смуглый и курчавый — вызывал исключительно жалость. Но и спасать его Лансу не хотелось. Себя бы спасти, а вешать себе на шею похмельного, слабо соображающего спутника…