Пран Махтун, держа шпагу перед собой, продолжал увещевать команду, приказывая им сдаться — бросить оружие и разойтись. В ответ ему летели оскорбительные выкрики. Ланс даже расстроился, что не изучил досконально айа-багаанское наречие. А ведь судьба преподнесла подарок — где бы ещё менестрель узнал столько новых изысканных ругательств? Капитан, не стесняясь потерять уважение матросов (а может, наоборот, желая его поднять?) отвечал тоже не стесняясь. Иной раз ему удавалось пронять чувствительные души подчинённых, и в толпе вспыхивал смех.

В какой-то миг Лансу показалось, что пран Махтун сумеет уладить дело миром, несмотря на пролитую кровь. Матросы уже не размахивали холодным оружием, как раньше. Откуда-то появилась ещё несколько бутылок. Лысоватый и тощий айа-багаанец в рваной рубахе, перетянутой алым кушаком, со смехом позвал капитана присоединиться к ним…

Но тут из трюма появился второй голлоанец. Вонг или Пунг? Ланс так и не научился узнавать их в лицо, а теперь уже и смысла нет. Тем более, что лицо охранника заливала кровь — и захочешь, не опознаешь. Плечи и спину его покрывали резанные и колотые раны. По всей видимости не смертельные. Как предположил Ланс, голлоанец принял неравный бой после того, как тяжело раненный товарищ отступил, и победил. В противном случае он остался бы в трюме.

Скольких человек уложил он? Одному Вседержителю известно. Но шагал Вонг — для простоты менестрель решил называть его этим именем — тяжело, сильно прихрамывая. Туловище тоже держал как-то скованно. Оно и немудрено. Ланс частенько получал на дуэлях резаные раны и понимал, насколько они болезненны, хотя и не смертельны.

Увидев голлоанца, матросы сразу преобразились. Словно шакалы при виде раненого, истекающего кровью тигра. Это же надо! Как они боялись его, не смели возразить, опускали взгляд в палубу, чтобы не вызвать недовольства, а тут появилась такая возможность отомстить. Особенно, по мнению альт Грегора, радовало толкущихся перед квартердеком то, что большую часть работы кто-то сделал уже до них. Пусть и ценой своей жизни. Теперь, вместо того, чтобы задуматься о судьбе погибших товарищей, они воспылали жаждой мести.

Напрасно надрывался и взмахивал шпагой пран Махтун алла Гафур.

Первым к Вонгу шагнул тот самый матрос в алом кушаке, который только что смеялся и предлагал капитану угоститься вином. бутылку он сунул в руки соседу, а сам, походкой вразвалочку, направился к охраннику. В руке его сверкнул тесак.

Ланс видел, что, несмотря на обманчивую расхлябанность движений и напускное опьянение, матрос — опасный противник. И раскачивается на ходу он не для того, чтобы удержаться на палубе, которая после недавнего шторма казалась незыблемой твердью, а чтобы обмануть противника, заставить угадывать, куда придётся удар и, в конечном итоге, ошибиться. Сам менестрель в таком случае попытался бы сработать на опережение, перехватить инициативу и нанести укол раньше. Но Вонг ждал. Он просто остановился, расставив пошире босые ноги, и пристально смотрел на приближающегося врага.

Вот их разделяет десять шагов… Пять шагов…

Три шага!

Они прыгнули вперёд одновременно.

Айа-багаанец крутанул кистью, изображая удар сверху, но перевёл клинок в горизонтальную плоскость, нацеливаясь перерубить шею сбоку.

Вонг поднырнул под тесак, захватывая запястье противника. Дёрнул его, добавляя скорости, повёл кулак нападающего вперёд и вверх, выворачивая кисть.

Матрос охнул, разжал пальцы. Тесак запрыгал по палубе, направляясь в сторону Ланса, но остановился на расстоянии пяти-шести шагов.

В это время голлоанец ударил матроса ногой под колено и, довершая начатую работу, ребром ладони в основание черепа. Раздался мерзкий хруст. Безжизненное тело свалилось ничком.

Ланс прикидывал, как половчее завладеть валяющимся на палубе оружием, и вдруг краем глаза увидел айа-багаанца, выбравшегося из-за бочек и подкрадывающегося к Вонгу сзади. В руках матрос держал толстый брус — обломок рангоута, — которым и намеревался огреть темнокожего бойца по затылку. Очевидно, стрелок на квартердеке тоже заметил предательское нападение.

Грянул выстрел…

Конечно, менестрель знал, что аркебуза не самое точное оружие. Шуму много, а попадает далеко не каждая пуля. Именно поэтому убийцы, считающие себя мастерами в этом ремесле, для работы на расстоянии всегда предпочитали арбалет. Сам альт Грегор всегда рассчитывал исключительно на клинок — шпага, кинжал, палаш, тесак… Разве можно полагаться на порох, фитиль, кусочек свинца, вылетающий из железной трубки? Что может быть вернее руки, а у хорошего фехтовальщика оружие — её продолжение.

Но такого промаха с двух десятков шагов он не ожидал.

Пуля угодила голлоанцу прямёхонько в висок. Череп раскололся, будто орех.

Во все стороны полетела кровь и кусочки мозгов. Больше всего досталось тому айа-багаанцу, который подкрадывался сзади. Он выпучил глаза, бросил дубину, заорал не своим голосом, размазывая кровь по лицу и волосам. Потом посмотрел на сои ладони, начал тереть их о рубаху и штаны…

Толпа заревел и просилась на приступ квартердека.

Махтун заколол или ранил двоих, но потом шпагу вырвали у него и самого стащили с трапа. Не дожидаясь скорой расправы, боцман и стрелок, бросивший аркебузу, прыгнули за борт. Возможно, в самом деле, утонуть лучше, чем быть затоптанным насмерть.

Поглядывая на матросов, продолжавших бесноваться над слабо шевелящимся капитаном, Ланс подобрал тесак. Осторожно потрогал пальцем клинок. Заточка вполне сносная. Правда, предназначен он для рубки, а не для утончённого фехтования, но менестреля этим не удивить. Ему довелось поучаствовать в двух морских сражениях, и управляться с абордажным тесаком он умел, хотя и не любил. Пятясь задом, он отступил в каюту и закрыл дверь. Может, о нём и не вспомнят? А если уж начнут ломиться, поглядим, у кого гуще замес — в аркайлца или у островитян.

О нём позабыли.

Команда «Бархатной розы», вернее, её остатки, до вечера пили, орали песни, ругались и спорили до хрипоты. По обрывкам фраз и отдельным словам менестрель понял, что они хотят построить плот, как и собирались изначально. Но никак не могли решить, из чего его делать, кто должен руководить работой, как будут делиться места, если окажется, что плот тесноват. Усугубляли положение несколько человек, яростно доказывавшие, что нужно захватить с собой товары, которые были загружены на борт в Бракке — китовый ус, тюленьи зубы, рыбью кожу. Им бурно возражали. Вначале словами, а потом и действием. Дрались не долго, потому что кто-то принёс ещё вина.

Менестрель лежал на койке в сапогах и камзоле, примостив тесак поперёк живота. Он был равно готов вскочить и драться не на жизнь, а на смерть, и выбегать из каюты, если судно начнёт тонуть. Надежда на спасение в водовороте невелика, но она есть. Как известно, надежда умирает последней, а девиз Дома Багряной Розы «Никогда» часто толковали, как «Никогда не сдавайся». Хорошо иметь короткие девизы со скрытыми смыслами. Например, такие, как у него или у Дома Чёрного Единорога — «Верой и усердием». А вот над девизом Дома Охряного Змея часто потешались не только простолюдины, но и дворяне. За глаза, кончено. «Не остановлюсь» токовали, как «Буду есть, пока не лопну». Но и более длинные девизы отличались красотой и ёмкостью. Например, у суперинтенданта Кевинала прана Бьянче альт Форреско из Дома Рубинового Журавля. «Обязан, значит могу!» Да, пранам из этого Дома порою доводилось совершать невозможное во благо своей державы, но они справлялись с неизменным успехом.

За этими рассуждениями альт Грегор провалился в дремоту. Должно быть гомон за дверью и равномерное покачивание фелуки сыграли в том важную роль. А ещё привычка засыпать, когда голоден, поселившаяся в его сердце давным-давно, ещё во времена ученичества, когда нерадивых воспитанников лишали ужина за плохо разученную гамму. «Кто спит, тот есть», — сказал один мудрец, широко известный в древности, но по прошествии веков напрочь забытый. Его забыли, а высказывание — нет. Потому что истина всегда останется жить в сердцах благодарных людей.