Но как же жестоко Леран просчитался!
Двадцать кринтийцев вели себя тихо и скромно, словно два десятка монахов, следующих в Унсалу во исполнение обета приложиться к мощам святых праведников в главном соборе. Не пили вина. Вообще. Ну, вот ни капельки. Как такое возможно, Леран не представлял. Двадцать здоровенных мужиков! Нет, девятнадцать, поскольку двадцатой была девица — высокая, стройная, излучающая опасность. Но и она тоже не пила вина. И пива. И крепких дистиллятов, которые изготавливают алхимики, чтобы потом продавать за большие деньги. Даже не нюхали горячительных напитков. Ели, правда, много и в охотку, но от разносолов, предложенных в «Морском коне» отказались в первый же день. Только попробовали сыр и копчёные колбаски. Ну, да… Сыр был с цвелью, а колбаски с лёгким душком, но ни один из прежних постояльцев Лерана этого не заметил бы. А тут, гляди какие, унюхали. Командир наёмников (страшнее болотного демона, аж жуть берёт…) приказал доставлять еду из соседнего заведения «Луна и грош», куда и перебрался бы по его словам, но не нашёл свободных мест в комнатах для постояльцев.
Ежевечерне кринтийцы раздвигали столы к стенам, бородач с испитым лицом и седой клочковатой бородой доставал волынку и начинал играть заунывные дикарские мелодии, а остальные пели и плясали. Пели громко и непонятно — Леран не понимал говора южан. Танцевали с грохотом и топотом, но ни один не проломил половицу и не споткнулся, чтобы расшибить лбом табурет.
Ни одной битой тарелки за десять дней! Ни одного сломанного стола или лавки! Ни одной порванной простыни! Ни единой жалобы от служанок!
Если сказать коротко и по-простонародному, то мечты Лерана заработать на постояльцах накрылись медным тазом.
Он попытался поговорить с командиром кринтийцев, Кухалом Дорн-Куахом, чтобы тот подыскал другое место для жительства, но натолкнулся на насмешливый, но решительный отказ. С той поры хозяину «Морского коня» ничего не оставалось, как смириться. Обращаться к «прикормленному» десятнику стражу он не рискнул. Властями можно угрожать человеку, если он пьянствует и буянит, но как, во имя святого Кельвеция, угрожать трезвеннику, чья вина лишь в том, что мало пьёт и есть? Даже наказание за громкую волынку в Аркайле не предусмотрено. Ну, просто местные маги-музыканты и менестрели не пользовались волынками, потому ни одному из герцогов не могло прийти в голову запрещать бесноватое дудение.
Леран тосковал, от нечего делать покрикивал на прислугу, торчал целыми днями за стойкой, в тщетной надежде подловить кринтийцев хоть на чём-нибудь, перетирал кружки и тарелки, считал мух, а по вечерам сходил с ума, слушая заунывную волынку, терзаемую Дигланом Дорн-Давом, как звали седобородого музыканта с пропитым лицом. Иногда кому-то из южан взбредало в голову поупражняться с мечом на заднем дворе, и тогда хозяин гостиницы молил Вседержителя, чтобы наёмник отрубил себе ногу, а лучше — голову. Но молитвы пропадали впустую. Никто из постояльцев даже палец не порезал за всё время пребывания в Аркайле.
Вот и этот вечер обещал быть скучным и однообразным.
К середине пятой стражи кринтийцы основательно закусили принесенными из «Луны и гроша» хлебом, сыром, жареной корюшкой и ветчиной, запили холодным отваром ягод (Леран недоумевал — как можно брать в рот эту гадость?), раздвинули столы к стенам и уселись, ожидая прихода предводителя, в очередной раз отправившегося во дворец. Кроме него отсутствовала Морин — та самая девица, с которой Леран даже взглядом опасался встречаться, как выяснилось, племянница Кухала.
Коротая время, кринтийцы развлекались кто как мог. Четверо с глубокомысленно тасовали колоду и сдавали друг другу карты — большие, ярко и грубо раскрашенные. Но игра оставалась за гранью понимания обыкновенного аркайлца, к коим причислял себя Леран. Что-то слишком сложное, отягощённое неимоверным количеством правил. Один сдавал, а трое принимали карты, долго рассматривали их, потом начинали торг за «прикуп». Очень часто после этого просто показывали друг другу раскрытые веером куски плотной бумаги и колода переходила к следующему игроку, посолонь. Но иногда и разыгрывали — делали выход, «били» карту другой, шевеля губами, подсчитывали «взятки». В общем, непонятная и варварская забава, в отличие от простых и понятных правил, принятых в трущобах припортовых кварталов — набирай число «очков» по сданным картам как можно ближе к двадцати одному, но не больше. Эту игру Леран уважал, хотя ему не слишком везло. Но кринтийцы предпочитали свою заумную и совершенно непонятную. Не все, кстати. Но двое братьев — Лир и Энгус Дорн-Кью, вечно пререкавшихся между собой по пустякам, молчаливый крепыш со шрамом на левой брови, который делал её похожей на летящую в отдалении чайку, Киган Дорн-Дрэган и Ноад Дорн-Брэн с седыми висками и рисунком нахохлившегося ворона на щеке играли самозабвенно.
Другие развлекались как могли. Конвей Дорн-Филху и Бирн Дорн-Брак кидали мелкие монетки, а потом смотрели, какие из них упали вверх гербом, а какие профилем герцога Лазаля. Махон Дорн-Ланн шлифовал меч, натирая клинок до зеркального блеска. Юный Ронан Дорн-Брак чистил ствол «трампа» маленьким банником, напоминавшим те, которыми пользуются артиллеристы. Несмотря на молодость, он отличался великанским ростом, превосходя даже Кухала, а потому в бою был стрелком — бежал в атаку с привязанным к спине стволом орудия. Тяжелее аркебузы, но легче пушки. Что-то вроде фальконета, который устанавливают на фальшборте кораблей. Ронан гордился оказанной ему честью и холил «трамп» со всем возможным тщанием. Ещё двое скучали, хватая мух на лету и пряча их в кулак. Насладившись жужжанием напуганной твари, кринтийцы отпускали её и начинали охоту за следующей. По всей видимости, они состязались — кто больше мух поймает. А Падд Дорн-Колех — худощавый, горбоносый, с маленькой бородкой, которая у южан встречалась довольно редко, и татуировкой петуха на щеке — читал книгу. Книгу! Леран, выучивший с большим трудом и в зрелом уже возрасте как пишется его имя, чтобы иметь возможность пустить пыль в глаза и расписаться на векселе, вначале думал, что кринтиец притворяется, пытаясь казаться умнее, чем есть на самом деле. А потом он внезапно понял, что там, на далёком Кринте вояка, читающий книги — явление вполне обыденное.
Ближе к концу пятой стражи в зал неторопливо спустился Диглан Дорн-Дав, бережно уложил волынку на лавку, пододвину стул, уселся, откинувшись на высокую спинку. Музыкант прикрыл глаза обрамлённые сливово-синими веками и потянулся к магии. Леран не видел, да и не мог видеть тончайшие струи Силы, которые кринтиец с испитым лицом собирал из мирового Эфира, а потом направил в инструмент, но прямо на глазах мех волынки раздулся, трубки, торчащие в разные стороны, зашевелились, как ноги огромного паука, издыхающего от неведомой хвори. Звук донёсся чуть позже. Весёлая плясовая. Наёмники зашевелились, приободрились. Ронан отложил «трамп», явно раздумывая — а не пора ли выходить нас середину и начинать танец, который назывался чудным словом — буэльринк.
А Леран вздохнул и начал незаметно, бочком пробираться к чёрному выходу. Нехорошо, конечно, оставлять гостей без хозяйского пригляда, но душа его уже не выдерживала. Ещё чуть-чуть и он кинется с кулаками на кринтийского менестреля. Нужно улизнуть незаметно а потом прислать вместо себя одну из служанок.
Но не успел хозяин гостиницы выбраться из-за стойки, как распахнулась входная дверь и через порог шагнул Кухал Дорн-Куах. Выглядел предводитель отряда усталым, но довольным. Он остановился, скрестив руки на груди, и окинул суровым взглядом своё воинство.
— Ну, что, — начал говорить голосом, напоминающим рык медведя, — заскучали, затосковали по серьёзному делу?..
Все кринтийцы разом оторвались от дел, а Дорн-Дав на половине такта оборвал страдания волынки.
— Засиделись? — Продолжал Кухал, но в это мгновение дверь вновь хлопнула и позади него появилась Морин. Предводитель повернулся к племяннице. — Ну, что узнала?
