Нынешнее пробуждение отличалось…
Ланс мгновенно вспомнил всё. Приключение с Дар-Виллой, записку, суровые лица голлоанцев и насмешливый взгляд Махтуна алла Авгыз. Безжизненно оседающего Снарра.
Проклятые островитяне!
Менестрель попытался вскочить, но больно ударился головой и плечом о что-то твёрдое, невидимое в темноте.
Ещё доля мгновения потребовалась, чтобы осознать — он лежит, свернувшись «калачиком» на правом боку, под голову заботливо подсунута какая-то тряпка, сложенная в несколько раз, но спина упирается в доски… Значит, он в ловушке! Скорее всего, в ящике или сундуке, а как иначе айа-багаанцы вынесли бы его из дворца в Бракке под самым носом бдительной стражи.
Попытавшись резко распрямить ноги, он оттолкнулся от прочных досок и снова ударился головой. Так и есть, сундук. Осторожно пошарив рукой в полной темноте, Ланс только окончательно убедился в правильности своего первоначально предположения. Крепкие дощатые стенки, обитые изнутри тканью мягко ворсистой тканью, возможно, бархатом. Если бы по размеру ящик был бы близок к гробу, то менестреля положили бы в него с вытянутыми ногами.
От промелькнувшего в голове слова «гроб» Ланс похолодел. В детстве — да и уже в подростковом возрасте — его часто преследовал кошмар, будто бы он оказывается в гробу, похороненным заживо. По случайности ли — лекарь принял за мертвеца — или по злому умыслу. Ощущение удушья, беспомощности, близкой смерти порой достигало невероятной мощи. Молодой альт Грегор просыпался взмокший, с бешено колотящимся сердцем, с выпученными глазами, а нередко и с криком на губах. По большей части кошмары приходили во время болезни, особенно при простуде, которую сопровождала горячка. Ланс очень страдал от них, даже ощущал себя на грани безумия одно время. С возрастом они исчезли, но воспоминания оставили самые неприятные. С тех пор менестрель побаивался оказаться в тесном закрытом помещении. Нет, в темнице он чувствовал себя вполне сносно, но там можно было не только ходить, а и бегать при желании, а вот уже в карете, к примеру, ощущал определённые неудобства, которые стойко терпел, убеждая себя, что в любое мгновение может распахнуть дверь и выскочить.
Однажды, будучи на войне (не у Стальных Котов, а в совершенно другой роте, трагерской, сражающейся против Унсалы в бессмысленной войне, которую позже историки назвали «ленивой»), Ланс решил помочь вастадорам[1], получившим задание подвести несколько мин под крепостную стену. Обычно это делалось довольно просто — поочерёдно сменяя друг друга, солдаты рыли длину. И узкую нору, заканчивающуюся под фортификационным сооружением противника, вкатывали туда пару бочонков с порохом, готовили фитиль подлиннее. Потом тянули соломинки. Тот, кому доставалась короткая, лез в дыру, молясь своему святому, с огнивом и кремнем, поджигал фитиль и быстро-быстро выбирался на поверхность. Если везло, конечно. Невезучие остались под землёй, ибо пережить взрыв в узком лазе, работающем наподобие жерла пушки, не удавалось ещё никому. Человек — не каменное ядро.
Забравшись в минный ход, Ланс вдруг понял, что не может оставаться там ни мгновения. Земля, окружавшая его со всех сторон, вновь напомнила могилу, только в этот раз без гроба. Жёлтая глина, пересохшая, опадающая с потолка мелкими комочками и набивающаяся за шиворот. Корни травы и кустарника, словно тонкие и мохнатые пальцы, щекотали спину. Нещадно коптила плошка с китовым жиром, который в трагерской армии часто использовали вместо свечей из-за дешевизны. Дым ел глаза, а от смрада выворачивало наизнанку всё нутро. Ползти приходилось почти на животе, извиваясь, как червь. Животный ужас охватил его, заставляя искать спасения и не оставляя времени на размышления и осознание неблаговидности поступка. Оказавшись под солнцем, в небольшой лощинке, заросшей ивняком, откуда вастадоры, пользуясь складками местности, начинали скрытно подбираться к вражеской крепости, менестрель молился Вседержителю так искренне и так истово, как не молился никогда в жизни. Благодарил его за голубое и высокое небо над головой, прохладный свежий воздух, напоённый ароматами осени, за возможность ходить в полный рост и не бояться земной толщи, давящей на душу и на разум.
Собственно, пережитое приключение и сыграло главную роль в том, что Ланс отказавшись от оплаты, причитавшейся ему за месяц боевых действий, разорвал контракт и покинул Роту. В Трагеру он вернулся через несколько лет, но во флот, когда принял участие в сражении в проливе Бригасир под командованием адмирала Жильона альт Рамиреза. И все эти годы воспоминание узком ходе, где он почувствовал себя заживо погребённым, преследовали его едва ли не каждую ночь.
Потом память притупилась.
Но, когда менестрель угодил в тесный сундук, похожий на гроб, страхи, въевшиеся некогда в плоть и кровь, вспыхнули с новой силой. Тело, напуганное замкнутым пространством, не собиралось прислушиваться к гласу рассудка. Он рвалось на волю. Ланс бил кулаками в стены, понимая, что костяшки опухнут и он не сможет держать в руках даже ложку, не говоря уже о шпаге. Стучал ногами, нt замечая, что от каждого толчка его отбрасывает к противоположной стенке и на макушке скоро вспухнет огромная шишка. Он кричал, завывая, как дикий зверь, нисколько не стесняясь, что эти вопли издаёт горло дворянина в четырнадцатом поколении, последнего отпрыска одного из наиболее древних и благородных Домов Аркайла, Дома, мужчины которого не отступали перед трудностями и не бежали от опасности. Дома, давшего герцогству трёх знаменитых полководцев. Дома, где не менее полудюжины бретёров подверглись гонениям за ежедневные дуэли.
Ланс кричал, проклинал айа-багаанцев, умолял выпустить его, обещал на голову прана Махтуна мыслимые и немыслимые кары, как земные, так и небесные. Он чувствовал, что сходит с ума. Стенки сундука, казалось, сжимались, лишая его последней надежды вдохнуть полной грудью. Сердце неслось вскачь, будто закусивший удила злой жеребец, то билось о рёбра, то замирало. А воздуха становилось всё меньше и меньше. И если сейчас он не проломит стенки или не сорвёт крышку, то всё… Смерть неизбежна…
Внезапно менестрель осознал, что в его лёгкие врывается свежий морской бриз. Ветер, несущий запах соли и вара, которым пропитывали такелаж и паруса. Сильные руки подхватили его и вытряхнули из сундука, как котёнка из корзины.
Оказавшись на полу, щекой к мягкому ворсистому ковру, Ланс продолжал хрипеть и корчиться, изрыгая проклятия. По щекам его текли слёзы. То ли от счастья вновь обретённой свободы, то ли от бессильной ярости и злости.
— Прошу прощения, пран Ланс. — Послышался знакомый, слегка насмешливый голос с отчётливым айа-багаанским выговором. Южане по-особому певуче произносили звонкие согласные и смягчали звук «р» почти до «л». — Не думал, что путешествие в сундуке повергнет вас в такое расстройство чувств.
— Будь ты проклят, Махтун… — прохрипел менестрель, узнав говорившего.
— Меня оправдывает лишь то, что я рассчитывал — действие яда молодой гадюки продлится ещё хотя бы полстражи. — Капитан фелуки обратил внимание на его слова не больше, чем бык на комара, зудящего в ухо. — Но, в любом случае, добро пожаловать на борт «Бархатной розы».
— Чтоб вас всех кракен пожрал. — К альт Грегору возвращалось дыхание, а вместе с ним и ярость, вытеснявшая постепенно панику и растерянность.
— Всё в руках Вседержителя. Только боюсь, пран Ланс, оголодавший кракен не станет перебирать еду и проглотит вас вместе со всеми нами. Такая уж у нас с вами теперь судьба. Общая.
— Никакая она, к болотным демонам, не общая… — Менестрель видел только сапоги капитана — начищенные до блеска, с медными пряжками и высокими каблуками. Очевидно, Махтун так сильно переживал из-за своего малого роста, что хотел любой ценой казаться повыше. — Что у меня может быть с вами общего?
— А я думал, вы поблагодарите меня за чудесное спасение от браккарцев, — Махтун явно издевался. — Вы же хотели бежать с островов любой ценой?
— Но не такой. Да и в чём моя выгода, не подскажите? Угодил из огня да в полымя.
