И так каждую ночь. Никогда прежде Ланс альт Грегор, великий менестрель, не видел столько снов — ярких, цветных, наполненных чувствами и жизнью. Вряд ли у него прорезался дар прорицателя. Это не зуб мудрости, он не обязан пробуждаться у каждого человека. Да и есть ли на белом свете люди, обладающие способностью предвидеть будущее? В своих странствиях объехав немалую часть двенадцати держав, Ланс так и не встретил ни одного, если не считать, конечно, шарлатанов, пытающихся выудить у доверчивых горожан монетку или две. Зато он прекрасно давал себе отчёт, если Реналла снится ему едва ли не каждую ночь, то говорить, что он выбросил девушку из сердца нельзя. Можно заставить себя не думать о ней, когда те бодрствуешь, не произносить её имя, не пытаться слагать стихи или творить мелодии в её честь. Можно убедить себя, что любовь прошла и поросли быльём истоптанные её невесомыми следами тропки. Но когда ты спишь, сердце и душа властвуют над разумом, а, следовательно, на свободу вырываются самые потаённые мечты и желания.

Обнаружив, что сидит на койке и крутит в руках томик стихов Дар-Шенна, менестрель потряс головой. Сколько времени он провёл в раздумьях и самокопании?

И сразу на ум пришли два четверостишия давнего поэта, на понапрасну прозванного Злым Языком. В первом браккарец сознавался в охватившем его глубоком чувстве:

Пусть проживу я лет не меньше ста,

Душа пусть будет наслажденьями сыта,

Но если мимо промелькнешь в моей судьбе ты,

То жизнь — не жизнь, а только суета.

А во втором горько сокрушался, что не может позабыть возлюбленную.

Я — глупец. Я веду путь в толпе наугад.

Я — глупец. Я готов умереть за твой взгляд.

Я — глупец. Лишь глупец может быть столь безумным,

Что толкуют вокруг: «Он несчастен и рад».

Какое из них можно назвать более искренним? Правильный ответ лишь один, как это ни странно. Оба. Можно искренне любить и в то же время сожалеть о захвативших в плен чувствах. Особенно, если понимаешь, что ты — третий лишний, или не стремишься поймать птицу-счастье за хвост во что бы то ни стало, наплевав на всех и вся, а желаешь добра тому человеку, которого любишь, и понимаешь, что искать счастье ему следует вовсе не с тобой. И даже лучше, если не с тобой, поскольку трудно найти кого-то, кто составил бы тебе достойную конкуренцию в невезучести…

— Пран Ланс! — донёсся голос Дар-Виллы. — Вы там не заснули?

— Задумался! — отозвался менестрель, вскакивая и засовывая книгу сзади за ремень, которым стянул чёрный камзол. Выглядывая в дверь, возмущённо добавил. — Вот уже и задуматься нельзя.

— Почему же нельзя? — невозмутимо парировала браккарка. — Задумывайтесь сколько угодно, но на ходу, если желаете опасть во дворец дотемна.

— А в сумерках его величество не даёт аудиенций?

— Почему же? Даёт. Но его величество следит за своим здоровьем и полагает, что ложиться спать следует до полуночи. Поэтому нам с вами придётся предстать перед ним немытыми. Возможно, вы и в силах это пережить, но я не намерена давать повода придворным почесать языки об имя моего Дома. Будете много задумываться, волоком потащу вас.

— Как вам будет угодно, — поклонился менестрель. — Волоком так волоком. За минувший год мне довелось попробовать разные способы передвижения. Не скрою, порой меня волокли. Но так, чтобы во дворец, ни разу.

— Считайте, что я вас предупредила. — Дар-Вилла не попыталась поддержать шутку. Очевидно, в самом деле, очень боялась остаться грязной и пропотевшей пред лицом Ак-Орра.

Они покинули «Лунный гонщик» по скрипучим и сходням, которые плясали под ногами. Сухопутный капитан тер Нериза, Ланс, юнга Снорр и четыре матроса с тесаками. Альт Грегор убеждал себя, что это не конвой, а почётный эскорт, пока не заметил, что один из светлоусых браккарцев то и дело поглаживает небольшую плоскую сумку, висевшую у него на груди под парусиновой курткой. При этом моряк так зыркал по сторонам, что Лансу стало ясно — если подчинённые шкипера Тер-Гана кого и охраняют, то вовсе не величайшего менестреля всех времён и народов, а те бесценный — по меркам островного королевства, конечно же, — которые Дар-Вилла привезла с материка. После этого он успокоился и вместо того, чтобы заниматься самокопанием, смотрел по сторонам. Ведь всегда интересно, оказавшись где-то впервые, увидеть и услышать что-то новенькое, подглядеть отличия от привычных краёв.

Поначалу порт Бракки показался ему таким же, как и десятки портов, расположенных гораздо южнее. Ну, возможно, от того же Аркайла или Эр-Трагера отличался только глубокой и закрытой бухтой, гаваней Тер-Веризы и Айа-Багаана — близкими горами, от Кранг-Дху и Лодда — отсутствием мощных крепостных стен и башен. А во всём остальном — то же самое. Гружёные подводы. Снующие туда-сюда люди, в их числе и солидные купцы, и стража, и нищеброды, так и норовящие стащить любую мелочь, если она, что называется, плохо лежит.

Но, если приглядеться внимательнее, бросались в глаза и некоторые отличия.

Самое главное — большинство в толпе составляли браккарцы. На первый взгляд вывод смешной и достойный упоминания наравне с той шуточной историей о дикарях из Райхема, которые просидели трое суток в плену, а потом один из них, по прозвищу Зоркий Орёл, заметил, что в сарае, где их заперли, нет одной стены. Но нет. Достаточно вспомнить любой другой оживлённый торговый порт, да хоть тот же Аркайл. В нём и по округе слонялись люди десятка народностей — светловолосые унсальцы и смуглые айа-багаанцы, рыжеволосые кринтийцы и чернявые кевинальцы, попадались и уроженцы предгорий Карроса, и хмурые с постным выражением лица лоддеры, заносчивые трагерцы. Местные тоже встречались, но не больше половины от общего числа. Многие чужеземцы по тем или иным причинам оставались жить в Аркайле, обзаводились семьями, обрастали хозяйством, а детишки получались уже такой разносортицей, что и сам Отец Лжи ногу сломит. Как тот же Коло, скажем… А вот в Бракке встречалось очень мало иностранцев. Ланс заметил пару-тройку купцов с Айа-Багаана, одного подкручивавшего на ходу ус трагерца, троих, оживлённо споривших между собой тер-веризцев в длинных, до пят, юбках, даже одного косоглазого голлоанца с бритым наголо черепом. Но ни одного лоддера, вирулийца или кевинальца. Да и подданный герцога Аркайла был только один — знаменитый менестрель Ланс альт Грегор. Все остальные — и воины, и купцы, и бедные, и богатые, и женщины, и мужчины — были браккарцами.

Усатые, стриженные «под горшок», сероглазые и голубоглазые, высокие и плечистые мужчины. Женщины с толстыми косам, полненькие и улыбчивые. Кое-кто из них бросал на менестреля заинтересованные взгляды. Ну, вряд ли они узнали великого альт Грегора, просто любой чужестранец выделялся в здешней толпе, как козёл, затесавшийся в коровью череду. Купцы побогаче и знатные праны одевались в короткие дублеты разных оттенков серого и коричневого. Ничего яркого кричащего, как в Аркайле или Кевинале, но и никакого чёрного, мрачного, принятого в Трагере и Лодде. Высокие сапоги с раструбами и широкие штаны, заправленные в них. Без шпор, что, впрочем и понятно, ведь Браккара — держава моряков, а не всадников. Зачастую отличить представителя мещанского сословия от дворянина можно было только по длине клинка на поясе: праны носили шпаги, а купцы — то ли короткие тесаки, то ли большие ножи. На этом разница и заканчивалась. Не зря на материке считали каждого браккарца торгашом и пиратом, а если уважительно, то купцом и воином. Всякий пран имел прибыли либо от торговли, либо от грабежей, всякий купец не чурался получить часть выручки с оружием в руках и защищать свой товар от чужаков до последней капли крови.

Беднота — портовые рабочие, мелкие купцы-офени, предпочитали сапоги с коротким голенищем и толстой подошвой, подбитой гвоздями, которые забавно цокали по мостовой, домотканые рубахи навыпуск и меховые безрукавки, отнюдь не казавшиеся неуместными даже летом — Браккарские острова, если глянуть на карту, лежали почти на той же широте, что и Карросские горы, ну если и южнее, то самую малость, а за Карроссом, говорят и летом снегопады случаются. Правда, здесь было ощутимо теплее. Но это, наверное потому, что за горами, на севере материка тянется бесконечная ледяная пустошь, которую ни один из живших на земле людей не проходил. Ну, по крайней мере, не возвращался, чтобы потом об этом рассказать. Здесь же, за последним из островов раскинулось море. Зимой оно, конечно, замерзает, да и летом по нему плавают огромные льдины, не уступающие по площади владениям какого-нибудь небогатого Дома. Случаются встречи кораблей и с ледяными горами. Те, что побольше, моряки называют свиньями, а те, что поменьше, поросятами. Но льдины и свиньи, видимо, не давали столько холода, сколько покрытая снегом пустыня. И, тем не менее, подумав о морозах и стуже, Ланс поёжился. Свежо. А к ночи не потеплеет. Если придётся бежать из дворца — кто знает, чем жизнь обернётся? — надо будет озаботиться тёплой одеждой. Но об этом пока лучше не думать. Лучше рассматривать местных женщин.