Девушка не нашла возражений, не стала и умолять сжалиться над ней, а полезла за пояс, выудив несколько медяков, и попросила миску похлёбки и краюху хлеба. Хозяин снова разразился гневной речью, взывая у милости Вседержителя, который приводит в его гостиницу пройдох, у которых деньги есть, а они так и стараются обжулить его, несчастного, которые недоедает-недопивает… Но, тем не менее, плеснул в миску горячей похлёбки и отрезал свежевыпеченного хлеба.

Опустив пониже рукава, чтобы не обжечься, девушка взяла горячую миску и направилась в самый дальний угол. Очевидно, она старалась не мелькать у всех на виду. На свою беду она проходила мимо купца из Унсалы, того самого, что ел толчёные земляные яблоки, запивая пивом. Что ему взбрело в голову? Обычно унсальцы отличались скромностью и даже чопорностью. Может, оказавшись в соседней державе, он решил, что можно себя не сдерживать? Или, увидев отношение хозяина гостиницы, подумал, что тут с бродяжками можно не церемониться? Но так или иначе, побуждаемый тем или иным чувством, он со смешком протянул руку, пытаясь ущипнуть проходившую мимо девушку пониже спины. Но пальцы не успели коснуться ношенной, но всё ещё добротной юбки из коричневой шерсти, как содержимое миски выплеснулось ему в лицо.

Купец заорал, зажимая ладонями глаза.

Содержатель гостиницы выбежал из-за стойки, занося кулак. Очевидно, девица поплатилась бы за суровый нрав и немедленно, но Реналла, поймав взгляд Бардока, прошептала:

— Помоги.

В мгновение ока человек прана Гвена оказался на ногах, отбрасывая девушку себе за спину. Кулак хозяина он поймал в ладонь и остановил на лету.

— Остынь, любезный. Ты же сам видел, что унсалец не прав.

— Как? Да ведь она!

— Она защищалась и случайно обварила его похлёбкой.

Бардок умел убеждать. Лицо хозяина постоялого двора отразило напряжённую работу мысли, а потом разгладилось.

— Так ведь точно. Она не хотела…

— Правильно. Помоги постояльцу. А это тебе за беспокойство. — Словно по волшебству в пальцах левой руки Бардока возникла серебряная «башенка». Он без всякого усилия опусти кулак хозяина, и ладонь желтолицего разжалась сама собой, чтобы принять монету.

— Подойди сюда, — обратилась Реналла к ошарашено оглядывающейся девушке. — Присядь.

Та повиновалась, хотя явно ждала подвоха.

— Как тебя зовут?

— Анне.

— Куда идёшь?

— Куда глаза глядят.

— А откуда.

— Какая разница? — Напряглась девушка. — Простите, прана…

— Прана Реналла. Не хочешь говорить, не говори. Поешь. — Реналла пододвинула собеседнице тарелку с хлебом. — Сейчас тебе принесут горячего.

— Спасибо, — кивнула Анне. — Я отработаю. Я не побираюсь! Вам нужно что-то зашить, постирать?

Реналла долго смотрела в её доброе лицо.

— Мне нужна нянька для моего сына. Если хочешь, можешь путешествовать со мной.

— Я не знаю… — растерялась Анне.

— Если тебя ждут родные или жених, так и скажи. Я не буду настаивать.

— Нет, — покачала головой девушка. — Меня никто не ждёт.

— Может, ты идёшь поклониться святым мощам?

— Нет.

— Если бежишь от кого-то, то с нами тебе будет безопаснее.

— Я бегу только от себя и своей глупости.

— Так ты принимаешь моё приглашении?

— Принимаю, прана Реналла, — наконец-то улыбнулся Анне, хоть её улыбка получилась и не слишком весёлой.

— Тогда ешь, а потом я расскажу, что ты должна будешь делать.

В этот миг она испытывала облегчение, будто гора свалилась с плеч. Неужели Вседержитель услыхал её молитвы и послал наконец добрую и тихую помощницу? Но в Анне чувствовался и решительный нрав. Как она плеснула в наглые глаза унсальца похлёбкой! Не трусиха, значит, случись что, не подведёт не кинется наутёк. А то, что девушка что-то скрывает, так даже к лучшему — будет о чём поболтать во время скучной дороги в трясущейся карете.

Так они и ехали дальше. Брин сразу проникся симпатией к новой няньке и не слазил у неё с рук. Анне оказалась на удивление хорошей служанкой, взвалив на себя бремя не только присмотра за ребёнком, но и, как могла, помогала Реналле. Да и заботилась об Бардоке с Нэйфом, хотя они поначалу отказывались, но не смогли устоять перед её напором. Укладывалась в постель после всех, стирая, штопая, подшивая протёршуюся подкладку плаща охранника. И только лишь надежды Реналлы разговорить спутницу не оправдались. Она охотно поддерживала беседу о чём угодно, начиная от лютой стужи минувшей зимой и заканчивая возможной войной Аркайла с Унсалой, но ничего не поведала о семье или своей прежней жизни. Реналла лишь узнала, что Анне служила в гостинице в Аркайле, была замужем, но супруг её куда-то подевался (Реналла предполагала, что его зарезали в пьяной драке в какой-то из харчевен в портовом квартале — смерть довольно распространённая среди аркайлского простонародья) и она покинула город, отправившись куда глаза глядят. К родителям в деревню, откуда лет шесть назад ушла в город на заработки, не вернулась, не захотела быть обузой для них и посмешищем для соседей. Но это всё. Отвечать на вопросы, хотя бы вскользь проливающие свет на подробности её прошлого, отказывалась. Напрямую не перечила новой хозяйки, но умело увиливала, вдруг обнаруживая «зербинку», готовую вот-вот оторваться или пятнышко грязи, величиной не больше ногтя Брина, которое вот прямо сейчас нужно отчистить от подола.

Наконец, на седьмой день пути, ближе к вечеру, Бардок остановил карету и указал на зеленеющие вдали вершины гор Монжера — плоских и пологих, лишь к югу переходящих в скалистый кряж, за который некогда спорили сопредельные державы — Трагера, Кевинал и Аркайл. Раньше они немало тут повоевали. Достаточно сказать, что знаменитая на весь мир деревушка Вальде, где трагерцы потерпели сокрушительное поражение от армии Аркайла, находилась в десятке лиг на северо-западу. Оставалось около суток пути.

В округлую уютную долину, где стоял родовой замок Дома Ониксовой Змеи, они добрались на следующий день, после обеда, солнце только-только начинало клониться к закату. Первый же встреченный у просёлочной дороги, куда они карета свернула с накатанного тракта, приветствовал Бардока низким поклоном. На воротах скучали два стражника в красно-чёрных сюркоттах. Один дремал на охапке соломы, а второй лениво втыкал нож в красноватую землю. Алебарды стояли, прислонённые к невысокой, заросшей мхом и кое-где покосившейся стене. Увидев карету, вояки вскочили, принялись счищать с одежды солому и, в конце концов, схватив оружие, вытянулись по стойке «смирно». Ну, или, по крайней мере, попытались это сделать. Хотя выглядело смешно.

Бардок натянул вожжи, придерживая коней, и в ворота карета вкатилась медленно-медленно и то, едва-едва не зацепилась за покосившуюся и рассохшуюся створку. Проехав с десяток шагов и распугав стайку пёстрых кур, упряжка остановилась. Тут же, откуда ни возьмись появилась вертлявая чёрная с белым ухом собачонка, забегала вокруг, залаяла. На звуки её голоса — весьма пронзительные и противные, следовало признать, — потянулась дворня: дородная кухарка, благообразный старик в домотканой рубахе, мальчишка с вилами, измазанными навозом, пара женщин с закатанными рукавами и красными распаренными предплечьями, ещё один стражник со шпагой на потёртой перевязи и стайка голоногой ребятни.

Открыв дверцу кареты, Бардок подал Реналле руку, помогая преодолеть три ступеньки. Наклонился и прошептал на ухо:

— Пран Гвен велел не пугать вас раньше времени…

Договорить он не успел, на крыльце появилась седая и сморщенная старушка маленького роста, одетая в настолько старомодное платье, что Реналла сомневалась — осмелилась бы появиться на людях в таком наряде её прапрабабушка. На её голове возвышался некогда алый, но выцветший геннин[1] с розовой вуалью почти до пола. Старушка опиралась на руку высокого и, несмотря на крайнюю худобу, статного воина в стальном нагруднике со следами позолоты, седой бородкой клинышком и уродливым шрамом на правой щеке — скорее, от ожога, чем от оружия. Величественно ступая, они спустились по выщербленным ступенькам.