В считанные мгновения из двадцатки атакующих на ногах остались восемь. Да Дорг, придавленный конем. Плюс Козюля, пускающий розовые пузыри в тонких побегах лещины.

Дружинники, сгруппировавшись вокруг десятника, медленно пятились к лесу. Пригоряне не спешили, подкрадывались к ощетинившемуся копьями строю осторожно. Двое перезаряжали арбалеты.

Каин пружинистым шагом подошел к барону. Покачал головой осуждающе, как умудренный опытом старший брат.

— Зря ты понадеялся на силу. — Голос пригорянина звучал осуждающе, но в нем не слышалось гнева или торжества. Если и были эти чувства, то заглушались холодным трезвым расчетом.

— Будь ты проклят! — выплюнул сквозь стиснутые зубы Дорг. — Ты дорого за это заплатишь!

— Да? И кому же? Уж не маркграфу ли твоему неповоротливому?

— Если бы я был на ногах…

— Что бы изменилось, мальчишка?

— Дай мне встать и увидишь.

— Нет. Не дам.

Взмах меча… Доргу поневоле захотелось зажмуриться. Несмотря на напускную браваду, смерти барон боялся. Но он сдержался, призвав на помощь всю силу воли.

«Что ж он не бьет?»

И вдруг караванщик дернулся всем телом и медленно начал заваливаться вперед. Пониже его левой ключицы возник окровавленный стальной остряк. «Стрела? Чья??»

Одновременное «Ax!» из полудюжины глоток прошелестело над поляной.

А из кустов продолжала лететь оперенная смерть. Безошибочно находя отнюдь не беззащитные жертвы. Пригоряне и не подумали сдаться или искать спасения в бегстве. Несколько стрел шоркнуло по сухой траве, отклоненные мечами, но гораздо больше попало в теплую плоть. Лук — не самострел. Хороший стрелок спускает с тетивы третью стрелу, когда первая находит цель. Про трегетренских лучников частенько говорили: «Он носит две дюжины смертей в колчане».

Осознание спасения еще не успело укорениться в голове Дорга, когда все было кончено. Работорговцы валялись безжизненными куклами, утыканные длинными — два локтя в длину — древками.

— Добивай паскуд! — проорал Лемак, первым бросаясь кромсать мечом тела.

Дважды приказывать дружинникам, только что потерявшим больше десятка товарищей, не пришлось.

— Курощуп, ко мне! — Барон через силу поднялся, упираясь рукой в землю. — Вытащи…

И тут на поляне показались нежданные спасители. Суровые бородатые мужики, одетые кто во что. У многих длинные светло-русые патлы заплетены в косички, свисающие с висков. С первого взгляда ясно — веселины. В руках мощные даже на вид луки. На поясах у кого меч, у кого топор или палица.

Лесные молодцы? Вот так встреча! Попали из огня да в полымя.

Дружинники тоже быстро сообразили, что к чему. Оставили караванщиков, подтянулись к стонущему командиру. Освободив с помощью Лемака ногу, Дорг подняться не смог — сидел, тщетно пытаясь разогнать плясавшие перед глазами разноцветные точки, возникающие от нестерпимой боли при малейшем движении.

Разбойники с нескрываемым превосходством оглядывали затравленных баронских людей.

— Что рожи-то воротите? — высунулся вперед один из лесовиков — рыжий как огонь — не иначе, ардан. — Железяки на землю, помрете без муки.

— А хрена лысого не нюхал? — набычился десятник, поудобнее перехватывая кистень.

— Да я тебя! — Ардан сгорбился, намереваясь прыгнуть на врага.

В его левой руке, правую разбойник почему-то берег, сверкнул длинный нож, но властный окрик предводителя остановил прыткого:

— Охолонь, Вырвиглаз!

— Да я, Бессон, этого козла…

— Заткни пасть, я сказал! И пшел с глаз моих! — Бессон оказался могучим мужиком — косая сажень в плечах — с окладистой бородой и зверским выражением лица. Чистый медведь. Рука — толщиной с ляжку обычного человека. Рядом с ним стоял темноволосый, такой же, как и все, заросший разбойник, единственным отличием которого в толпе была рукоять полутораручника, торчавшая над плечом, а не на поясе. Именно его пристальный взгляд заставил Вырвиглаза съежиться и незаметной мышкой юркнуть за широкие спины товарищей.

— Ты, что ли, за старшего? — Бессон приблизился к Доргу.

Дружинники неохотно расступились, не выпуская оружия из рук.

— Я барон Дорг! — воскликнул молодой человек. — Как ты…

Он хотел сказать «как ты смеешь», но вовремя осекся, сообразив, на чьей стороне сила и что со спасшим тебя так говорить негоже. Но и заставить себя поблагодарить разбойника барон тоже не смог. Пришлось промолчать.

— Молчи-молчи. — Вожак лесовиков скорее всего понял, какие чувства борются в душе Дорга. — Чего говорить-то? И так все видно.

Бессон оценивающе оглядел заостренный к низу щит с изображением красной рыбы.

— Рыбак! — с деланной простоватостью хохотнул. Дорг побелел лицом и до хруста стиснул зубы.

— Ладно, не кипятись, барон. Я ж понимаю, ты не очень нашего брата жалуешь. А и мы вас тоже.

— Что ж ты… — чуть было не вспылил снова Дорг, но сдержался. — Зачем помогли тогда?

— Вона, его благодари. — Главарь шайки кивнул в сторону спутника. — Уломал. Я-то дожидался, пока вас всех порежут.

Барон с интересом глянул на темноволосого. Разбойник как разбойник. Правда, если большинство шайки было веселинами, то этот — явно трейг. Сальные космы до плеч, нечесаная борода. Одежда, хоть грязная и мятая, но новая и не из дешевых. Чего-чего, а эти лесные молодцы не бедствовали. Вот разве что выправка, посадка головы, разворот плеч не мужицкие. Наверняка бывший воин. Значит, дезертир. Точно, дезертир. Вон как удобно меч пристроил. Это новичкам да поселянам-лапотникам кажется, что сбоку выхватывать клинок удобнее.

— Он тебя пожалел, барон. Как увидел, что зараз к Матери Коней сподобят, так и дал стрелкам отмашку.

Темноволосый, встретив взгляд барона, не отвел глаза, а чуток улыбнулся. Едва-едва заметно за густыми зарослями бороды.

— Ты знаешь меня? — поборов гордость, поинтересовался Дорг.

— Его Живоломом кличут, — пробасил Бессон. — Ну, вы того, говорите, а я пойду поманеньку.

— Отпусти своих людей, барон Дорг Семнадцатый. — Голос темноволосого разбойника тронул какие-то струны в памяти — увы, слишком слабым было это касание. — Пусть отдохнут и перевяжут раны. А мы поговорим.

Спокойная уверенность человека, привыкшего повелевать, звучала в голосе Живолома. Куда там простому дезертиру! Эта птица полетом повыше будет.

— Ступай, Лемак. Займитесь ранеными, — не стал возражать барон, и дружинники с радостью последовали его приказу.

Лесные молодцы в это время сноровисто запрягали пригорянских лошадей в подводы, грузили туда же снятые с убитых оружие и доспехи. Откуда-то из лесу появились кони разбойников. С первого взгляда видать — не у селян отобраны.

Живолом присел около Дорга, вначале на корточки, а потом просто на землю.

— Хороший конь был, — глянул на Ловкого.

— Чудо, не конь, — кивнул, скрипнув зубами, барон. — Жаль, не я этого гада убил.

— С пригорянами нам один на один не тягаться, Дорг, — вот так запросто, по имени, без всяких там «ваших милостей» или «господинов баронов». — Или тебя батюшка не учил?

«Какое тебе дело до моего батюшки, до меня, до пригорянских работорговцев?» — захотелось воскликнуть барону, а потом послать кобыле под хвост навязчивого разбойника, но тут…

Так бывает, когда смотришь на витраж вблизи. Каждый кусочек стекла по отдельности виден и понятен, а что пытался изобразить мастер — не скажешь. И становится ясна общая картина, когда отойдешь подальше, чтобы охватить все детали одним взглядом. Словно отъехала сама по себе запутанная мозаика, мельтешившая перед глазами Дорга. Сложились вместе и выправка, и внешность, и манера повелевать у странного собеседника. Все стало ясно. Возражать расхотелось. Задавать дурацкие вопросы тем более.

Этому человеку, разбойнику Живолому, было дело и до хищно рыскающих по землям Трегетрена караванщиков, и до любого баронского рода, как в Восточной марке, так и в любом другом уголке страны, и до батюшки Дорга, и даже до предков самого маркграфа Торкена Третьего.