Она полностью доверяла своей сиделке. Дочь не представляла, что творится вокруг. Какое зло существует в мире. О том, что за ними охотятся.

Любовь к младенцу на ее руках сжимала грудь Ханны. Она так боялась, что не сможет полюбить ее, что будет испытывать к ребенку ту же ненависть и отвращение, что и к монстру, ответственному за ее создание и разделяющему ее гены.

Что, если она будет похожа на Пайка? Что, если бы в ней жила его тьма, его зло? Что, если каждый раз, когда Ханна смотрела на нее, она бы видела своего похитителя, отражающегося в глазах ее ребенка?

Но этого не случилось. Она выглядела как Ханна. Она выглядела как ребенок: невинная и непорочная. Пайк не имел к ней никакого отношения. Ее дочь была ее и только ее.

Все, что Ханна пережила и переживет, не входило в это бремя. Она любила свою дочь целиком, полностью и безоговорочно.

Ханна обняла Шарлотту. Она тихонько напевала, но не пела. Слова, ноты — они не приходили к ней. У нее болели глаза, но сон не шел.

Метель на улице создавала тяжелые, колеблющиеся тени. День клонился к позднему вечеру. Она слушала, как ветки скребут по стене дома, как стонет ветер, и боролась с подкрадывающимся страхом.

Ханна чувствовала, как снег окружает дом, давит на крышу, медленно ползет по стенам, сползает под окна.

Она сосчитала книги в книжном шкафу — сто тридцать три, жалюзи на окнах — пятьдесят шесть, полоски на пледе — сорок две.

Маленькая и теплая, Шарлотта прижалась к ее груди. Якорь, поддерживающий Ханну, сохраняющий ее настоящее.

Она держала ребенка здоровой рукой; плохой рукой она покопалась в переднем кармане толстовки и вытащила перочинный нож с четырехдюймовым лезвием.

Ей с трудом удавалось ухватиться за него своими неровными пальцами. Их ломали, они заживали криво, а потом снова ломали. Кости, как и все остальное, прочны — пока не сломаны.

Пальцы были искалеченными и уродливыми. Бесполезными. Ну, почти бесполезными.

Всю последнюю неделю она тренировалась, как могла. Училась приспосабливать свою искалеченную руку, чтобы она могла держать вещи. Разрабатывала больные суставы и добивалась движения от жестких, артритных пальцев.

Сросшиеся кости скрежетали друг о друга. Каждое движение причиняло боль. Она не останавливалась, пока ее переломанные пальцы не сомкнулись над ручкой.

Ханна на мгновение закрыла глаза, почувствовав облегчение.

Это совсем не то, чего она когда-нибудь хотела — держать нож, владеть оружием.

Это стало необходимостью. Она сделает то, что должна сделать.

Призрак напрягся. Его загривок поднялся. Хвост вытянулся.

Он дико и грозно залаял. Взрывной звук раздался у нее в ушах. Призрак вскочил и поцарапался во входную дверь.

Каждый волосок на ее шее встал дыбом. Она крепко обняла Шарлотту. Ребенок ерзал, но не просыпался.

Ханна затихла, напрягая слух.

Призрак продолжал лаять. Скребя когтями по деревянному полу, он пронесся от входной двери в гостиную до кухни.

Она услышала грохот, когда он ударился телом о дверь, ведущую в гараж, в коридоре между кухней и гостиной.

Он лаял без устали, свирепо и устрашающе. Она слышала подобное лаянье лишь однажды.

Ужас всколыхнулся в ее груди. Ханна сложила нож, сунула его обратно в карман толстовки и быстро поднялась на ноги с ребенком на руках. Пересекла гостиную, нагнулась и положила спящего младенца в ящик комода.

Лай Призрака усилился. Он стал угрожающим, свирепым.

Что-то находилось снаружи. Что-то, что пыталось проникнуть внутрь.

Не что-то. Она знала, что это было. Кто это был.

Она должна спрятать ребенка. Подняв с пола пистолет, Ханна поставила его на предохранитель и сунула в карман спортивных штанов. Она не могла носить с собой пистолет и ящик. Ей нужно действовать быстро.

Сердце бешено застучало, она присела на корточки и подняла ящик с мирно спящей внутри Шарлоттой, переместив его так, чтобы больная рука помогала уравновесить вес, хотя Ханна не могла ухватиться пальцами за край

Быстрым шагом она направилась из гостиной к лестнице, где повернулась боком, чтобы прижаться спиной к перилам и лучше видеть, осторожно поднимаясь по ступенькам, руки уже напряглись от неподъемного веса.

На вершине лестницы она направилась в фиолетовую спальню маленькой девочки, расположенную справа, прямо перед гостевой ванной. Хозяйская спальня находилась в конце коридора. Серый свет из окон наверху падал тускло и слабо, но его хватало, чтобы видеть.

Здесь было холодно. Намного холоднее, чем в гостиной с камином. Оставалось надеяться, что Шарлотта укутана в достаточное количество одеял, чтобы не замерзнуть.

Ханна снова присела на корточки и поставила ящик перед комодом в гостевой комнате. Затем встала на колени, снова взяла ящик и попыталась вставить его в пустую щель.

Ее руки дрожали, и она пошатнулась, чуть не выронив ящик. В животе забурчало. Она не могла допустить, чтобы Шарлотта проснулась сейчас. Ей нужна тишина и уединение.

Она попробовала еще раз, и на этот раз боковины защелкнулись, и Ханна дрожащими пальцами задвинула ящик. Она оставила несколько дюймов свободного пространства, чтобы ребенок мог дышать.

Если бы кто-нибудь заглянул в затемненную комнату, он не увидел бы ничего необычного. Ничего лишнего. Даже не заметил бы драгоценного младенца, спрятанного в комоде.

По крайней мере, именно об этом она молилась с отчаянием, пронизывавшим все ее существо.

Лиам не вернулся. Она знала это в глубине души.

Если бы там был Лиам, Призрак не вел бы себя так, словно хотел разнести весь дом, чтобы добраться до того, кто скрывается за этими стенами.

Она не могла думать о том, что могло случиться с Лиамом. Не сейчас.

Ханна должна защитить себя и своего ребенка. Ханна и Призрак.

Она достала пистолет из кармана и в последний раз посмотрела на свою малышку.

— Я люблю тебя, милая девочка, — прошептала она. — Спи, и не просыпайся, пока не будет безопасно. Что бы ни случилось, не просыпайся.

Пайк

День двадцать первый

Пайк обогнул дом.

Ветер свистел в хрупких, лишенных листьев ветвях. Кристаллы льда били ему в лицо, словно тысячи крошечных булавочных уколов. Его ноги и руки онемели.

Он барахтался в глубоком снегу. Пошатываясь и оступаясь, Пайк держался за раненый бок. Между пальцев медленно вытекала кровь. Внешняя сторона его правого бедра горела, словно кто-то прижимал к ней раскаленную кочергу.

Два пулевых ранения. В него стреляли дважды, но он все еще шел.

Адреналин не давал боли захлестнуть его. Сила воли помогла ему держаться на ногах.

Его не волновали ранения. Ему плевать на все это. Кровь остановится. Раны заживут, как и любые другие, которые он получал до этого.

Боль лишь отвлекающий маневр, который он давно научился побеждать.

В бурю он едва смог проследить за следами, ведущими к дому. К счастью, следы Лиама оказались глубокими. Он был крупным мужчиной. Теперь он мертвец.

Все прошло не так, как представлял себе Пайк. Как он фантазировал несколько дней, несколько недель.

Неважно.

Он был охотником. Охотники умели приспосабливаться. Быть гибкими. Они подстраивались на лету, пересматривая любой план действий по мере необходимости.

Лиам больше не представлял угрозы. Вот что важно. Именно это имело значение.

Солдат больше не стоял между Пайком и девушкой.

Она сидела в доме. Одна, если бы не эта проклятая собака.

Он слышал лай зверя за воем ветра и скрипом деревьев. Пес будет проблемой.

Никогда еще он так остро не желал иметь оружие. «Смит и Вессон», в котором не осталось патронов, превратился в бесполезный кусок металла. Он выбросил его в сугроб.

Пайк найдет выход. Он всегда находил выход.

Он продолжил осмотр дома. Пробираясь по снегу, тщательно и тихо проверял каждую дверь и окно на нижнем уровне.