Миссис Клири достала из буфета шесть чистых кружек и налила горячий лимонад в каждую из них, наполнив наполовину. Она раздала их мальчикам и вручила одну Квинн, не взяв себе ни одной.

— Мы купили это зеркало в Гатлинбурге во время медового месяца, — тихо сказала она. — Мой муж Джим — финансовый консультант в банке «Чейз». Они пригласили его в Калифорнию для консультации по деловому соглашению. Он должен был вернуться домой двадцать третьего числа. Но из-за льда на крыльях самолета рейс отменили. Вместо этого Джим полетел в канун Рождества. Он находился в воздухе, когда это случилось.

Она беспомощно и сердито помахала рукой в воздухе, как будто «это» могло охватить все ужасные события, произошедшие за последние две недели.

— Я постоянно говорю детям, что он скоро вернется домой, но правда в том, что не знаю, вернется ли он вообще.

Квинн не знала, что сказать. У нее болела душа за эту семью. За всех страдающих людей в Фолл-Крике, в Мичигане, во всей этой проклятой стране.

Миллионы людей. Ее разум не мог осознать масштаб происходящего.

— Вот почему я не хочу идти в одно из этих временных убежищ агентства. Как он нас найдет? — Она устало покачала головой. — Мы не можем уйти. Мы должны быть здесь. На всякий случай.

Квинн сглотнула.

— Бабушка хотела, чтобы я попросила вас помочь ей организовать соседский дозор. Чтобы следить за всем и помогать друг другу.

— Хорошая идея. Я так устала, пытаясь следить за порядком сама. — Женщина откинула грязные волосы с лица и вздохнула. — Я просто так устала.

Квинн передала горячий лимонад обратно миссис Клири, не сделав ни глотка.

— Вам это нужно больше, чем мне.

Та не стала спорить. Она взяла кружку с благодарностью, с голодом. Несмотря на то, что от жидкости все еще шел пар, она проглотила ее несколькими быстрыми глотками. Как будто за несколько дней она съела недостаточно калорий. Вероятно, так и есть, она берегла все для своих мальчиков.

Через десять минут Квинн и Майло снова вернулись на улицу, ковыляя от дома к дому. Несколько человек уже покинули дома, либо оставшись в средней школе, либо воспользовавшись предложением Федерального агентства по чрезвычайным ситуациям отвезти их в региональное убежище.

По крайней мере, полдюжины людей остались, борясь со стихией и голодом, чтобы продержаться как можно дольше. Это сельский город, с сельскими, независимыми людьми.

Они не хотели отдавать свои дома, свои жизни и свою свободу в государственный приют, набитый кучей напуганных, голодных, больных и вонючих людей.

Квинн точно не хотела.

Одна бесстрашная пара в возрасте пятидесяти лет — мистер и миссис Ланслоу — умела охотиться и вчера поймала оленя. Они отказались от еды, которую им предложили Квинн и Майло, сказав, чтобы они приберегли ее для тех, кому она действительно нужна.

Вместо этого Ланслоу дали им вяленого оленя и согласились на встречу с соседями. Две другие семьи, однополая пара и одинокая женщина лет сорока также согласились.

Квинн удивило, что она не знает всех на этой улице. И что все — даже незнакомцы — были добры и отзывчивы. Это все из-за того, что она так мало общалась.

Может быть, бабушкина фраза «работать сообща» оказалась не такой уж убогой, как ей показалось на первый взгляд.

Квинн едва чувствовала пальцы на руках и ногах, когда они добрались до участка прямо перед домом Майло. Она тащила санки за собой, пробираясь через двор светло-желтого колониального дома.

Здесь жили Бернштейны. Она помнила их по публичным похоронам. Жена, рухнувшая на колени, этот высокий, пронзительный вопль горя. Звук, от которого сердце разрывается на части.

— Нам не нужно проверять наш дом! — Майло проговорил сквозь стучащие зубы. — Мы знаем, что он пуст.

— Да, но это последний дом, и мы возвращаемся. Мы не будем морозить наши задницы, даже ради бабушки.

Она оставила санки у подножия ступенек и схватила один из последних пластиковых пакетов. Поднялась на крыльцо, снег хрустел под ее ботинками, и постучала в дверь. Ответа не последовало.

Никто не нарисовал крестик на двери. Окна были не разбиты, занавески задернуты. Она видела их на похоронах три дня назад. Они должны быть дома.

Она постучала снова.

— Эй! Есть кто-нибудь? У нас еда для вас!

По-прежнему ничего.

Квинн оглянулась на Майло. Он смотрел на нее, широко раскрыв глаза.

Она оглянулась на дом. Все так же тихо и безмолвно. Из трубы не валил дым.

В душе у нее шевельнулось беспокойство.

Квинн

День двенадцатый

— Может, нам просто оставить пакет у двери? — предложил Майло. — На случай, когда они вернутся?

Квинн нахмурилась.

— Кто-нибудь его украдет.

На темно-синей двери висел рождественский венок. Рождественские гирлянды тянулись вдоль перил крыльца и обвивали белые столбы по обе его стороны. Справа от двери в горшке стояло четырехфутовое вечнозеленое дерево, припорошенное снегом.

Квинн пнула снег у своих ног, обнажив входной коврик. Нагнулась и проверила, что под ним. Ничего. Она отодвинула горшок и пощупала планки крыльца. Пальцами в перчатках нащупала ключ.

— Что ты делаешь? — спросил Майло.

— Самое правильное, — Квинн понятия не имела, так ли это. Она могла открыть дверь и получить пулю из ружья, как в случае с миссис Клири. Но она так не думала.

Что-то в этом месте казалось странным.

Потребовалось три попытки, чтобы попасть ключом в замок. Дверь открылась. Снег посыпался на деревянный пол прихожей.

Внутри оказалось темно. Темно и тихо.

Она обернулась к Майло.

— У тебя все еще есть тот маленький фонарик, который дал тебе папа?

Он достал его из кармана и протянул ей.

— Жди здесь.

— Я не боюсь. Я хочу пойти с тобой!

— Дело не в страхе. Мне нужен помощник. Если что-то случится, беги к бабушке, понял?

Он недовольно прикусил нижнюю губу, но кивнул.

Квинн вошла в дом. Она осмотрела дом с помощью маленького фонарика. Глубокие тени окутывали обычные домашние вещи — набитые кресла, диваны и книжные шкафы в гостиной, тумбы, книжные шкафы и комоды.

Темная рождественская елка покосилась в углу, осыпаясь хвоей.

Никаких звуков жизни.

Но запах есть. Она принюхалась. Такой слабый, что Квинн могла его себе придумать. Она не могла определить, но он казался чертовски неприятным.

Ее сердцебиение участилось. Она переложила фонарик в левую руку, сунула правую руку в карман куртки и взялась за рукоятку рогатки. Жаль, что у нее нет ножа или пистолета. Ей следовало носить свой 22й калибр с собой везде, куда бы она ни пошла, а не только в бабушкином доме.

Может быть, это пустяк. Может быть, Бернштейны переехали в школьный приют, а она просто не знала об этом. Может быть, полиция еще не отметила дом как незанятый. Или они стояли в очереди в продовольственной кладовой или распределительном центре, часами ожидая несколько банок бобов.

Так много вариантов. Ни один из них не объяснял это чувство тревоги. Тесноту в груди или волоски, поднимающиеся на затылке.

Квинн могла развернуться и уйти прямо сейчас. Но она этого не сделала.

В доме стоял холод. Ее дыхание клубилось перед ней белыми облаками. Ее мокрые ботинки хлюпали по прихожей. Деревянная лестница маячила прямо перед ней.

Она заглянула наверх и не увидела ничего, кроме темноты. Не слышала ничего, кроме своего бьющегося сердца и неглубокого дыхания.

Медленно делая каждый шаг, она прислушивалась к скрипу ступеней, напрягаясь, чтобы уловить любой посторонний звук в грохоте пульса.

Квинн поднялась на самый верх лестницы. Тусклый свет проникал через окно в противоположном конце длинного коридора. Она осторожно двинулась к дверям, которые, по ее предположению, вели в спальни.

Открыла первую дверь. Кабинет — большой белый современный стол из Икеи, белые книжные шкафы, картины с океанами и пляжами на стенах.