— Ты страдаешь от тяжелого желудочно-кишечного расстройства, как будто кто-то тупым ножом распилил твои кишки и теперь вытаскивает внутренности, перебирая руками. Затем наступит острый респираторный дистресс — синдром, когда твоя кровеносная система разрушится, следом — сердечная аритмия и мучительная смерть в течение нескольких часов.

Отчаянные вздохи губернатора доносились до его уха.

Генерал находил резкие хрипящие звуки невероятно приятными. Он смотрел на гладкую спокойную воду и жалел, что не может лично присутствовать при этом.

— Ты, вероятно, думаешь — но уже не можешь сказать, — что мне это не сойдет с рук. Дело в том, что сойдет. Сейчас проводится мало вскрытий. Коллапс напряг местные, государственные и федеральные ресурсы до предела. Ты же понимаешь. Есть некоторые преимущества в общенациональном — да что там, мировом — кризисе.

— Будет казаться, что у тебя случился сердечный приступ. Для тех, кто знает о твоих нездоровых пристрастиях, это не станет сюрпризом. На самом деле, тайник с этими таблетками будет обнаружен в ящике твоего стола.

Хриплые, задыхающиеся вздохи вырвались из динамика спутникового телефона. Губернатор застонал.

Генерал улыбнулся.

К тому времени, когда госсекретарь будет приведена к присяге в качестве нового губернатора Мичигана, Байрон Синклер уже сделает свой ход.

У Генерала имелись каналы связи. Друзья в высших кругах. ФБР. ЦРУ. В исполнительной власти. Он вернет себе их расположение.

В конце концов, этот маленький эпизод будет намеренно забыт, сглажен, вычеркнут из официального повествования. Подобно тому, как правительства предпочитали игнорировать подобные злодеяния на протяжении всего времени.

Когда дыхание губернатора Мичигана прервалось, Генерал отключился и вернулся к текущей задаче.

Даффилд вне игры. Фолл-Крик находился в пределах его досягаемости.

Потеря «Черного ястреба» давила и раздражала, но он сделал свое дело. Сейчас горожане должны ополчиться друг на друга, быть охваченные ужасом и междоусобицей, на грани панической капитуляции.

Его солдаты испытывали голод. Припасы на исходе. Это не имело значения. Они будут сражаться, когда Генерал прикажет им сражаться. Даже с учетом уничтоженных Лиамом Коулманом боеприпасов и транспорта, у них оставалось достаточно.

Пятьсот солдат. Достаточно патронов для каждого жителя Фолл-Крика.

Кроме его правнучки. У него на нее большие планы, как и на Розамонд. Он вылепил ее по своему образу и подобию, но она его возненавидела.

Байрон Синклер никогда не понимал, почему. Они были похожи. Те же амбиции, та же жажда господства. Та же родословная. Железная сила текла в их жилах. Власть. Превосходство.

То, что не удалось в Розамонд, не повторится. Он позаботится об этом.

Этот ребенок будет другим. Она возьмет его имя. Она будет принадлежать ему. Женщина, родившая ее, ничего не будет значить.

Девочка станет Синклер, целиком и полностью.

Это займет время, но она переживет его, она продолжит его наследие и позаботится о том, чтобы его имя — их имя — жило дальше. Никто не будет помнить мертвого губернатора. Они будут помнить Синклеров.

Именно так зарождались династии.

Квинн

День сто четырнадцатый

Нападение на город закончилось.

Поверить в это никак не удавалось. Ничто больше не будет прежним.

Горожане остались в бомбоубежище на ночь. Потрясенные и оцепеневшие.

Хотя Лиам и Бишоп уничтожили «Черного ястреба», жители Фолл-Крика слишком испугались, чтобы уйти, даже после того, как команды безопасности заверили их, что вторичное нападение не грозит.

Наконец, люди выбрались из подземной тьмы на дневной свет, чтобы оценить разрушения и подсчитать потери, которых оказалось немало.

В результате обстрела оказались разрушены несколько зданий. Среди обломков остались только стены или провалившаяся крыша. Парикмахерская. Банк. Пиццерия.

Начальную школу так изрешетили, что она напоминала швейцарский сыр.

Дороги разбиты к чертям. Повсюду куски бетона и штукатурки.

Драгоценное электричество в «Винтер Хейвене» пропало — возможно, навсегда.

Одиннадцать горожан погибли. Четверо тяжело ранены.

Квинн знала их имена, но последствия утраты едва ощущались.

Единственным важным для нее человеком была бабушка.

Квинн ехала на велосипеде домой, не чувствуя своих ног, каждое движение было заученным и механическим.

Ее одежда была грязной. На ней засохла кровь. Кожу покрывала пыль, грязь и копоть. Красные полоски под ногтями.

Онемевшими руками она отпирала входную дверь, поворачивая ключ с полдюжины раз.

Ханна не хотела, чтобы Квинн шла домой одна. Но она помогала всем остальным. Ускользнуть не составило труда. Так же легко, как и тогда, когда Квинн сбежала на склад.

Она не чувствовала никакого удовлетворения. Не чувствовала ничего, кроме дыры в груди размером с гранату.

Внутри дома пылевые мотыльки кружились в лучах солнца, заливающего теплым ярким светом деревянные полы и потертую мебель.

В доме было прохладно; пламя в дровяной печи угасло до пепла.

Пять кошек бросились на нее с жалобным воплем, обвились вокруг лодыжек, глядя с тоскливым кошачьим выражением. Даже Хель, правительница подземного мира, которая редко покидала свой насест на холодильнике.

В ноздри ударила вонь кошачьей мочи. Кошки сидели дома со вчерашнего утра. Ни еды, ни наполнителя для кошачьего туалета. Они держались, сколько могли, а потом воспользовались половичком на кухне.

Квинн положила винтовку на кухонный стол и наполнила их миски водой из кувшина, стоявшего на стойке. Хель и Валькирия протиснулись первыми, Локи не отставал.

Она выбросила испачканный коврик на улицу и оставила дверь открытой, чтобы кошки могли сделать свои дела и найти завтрак.

Валькирия выскочила на улицу поохотиться. Локи пронесся по кухне, бросился на стул и запрыгнул на стол.

Пораженный, он уселся поудобнее и уставился на Квинн своей острой, хитрой мордой, словно приглашая ее накричать на него.

— Брысь!

Он издал негодующий вопль, глядя мимо нее, словно ища свою настоящую хозяйку.

— Я сказала, уходи!

Он не двинулся с места, просто уставился на Квинн, как будто она его обидела.

Может быть, он ожидал, что бабушка ворвется, размахивая тростью и крича, что спустит с него кожу живьем, если он не уберет свою уродливую задницу со стола.

Квинн не кричала. Она ничего не сделала.

Локи остался на столе.

Тор и Один бродили по дому, жалобно мяукая, в поисках своей хозяйки. Они чувствовали, что что-то не так.

— Ее здесь нет, — проговорила она с болью в голосе.

Квинн пошла на задний двор, зачерпнула ведро из колодца, отнесла его в ванную и сняла испачканную одежду. Она использовала холодную мочалку, чтобы стереть с тела грязь и кровь.

Бабушкина кровь. Квинн с трудом сдержала рыдание. Закончив, она вынесла ведро с грязной водой и одежду на задний двор. На теле, прикрытом лишь лифчиком и трусами, появились мурашки. Она едва заметила.

Она позаботится об одежде позже. Может быть, она ее закопает. Или сожжет.

Она больше никогда не сможет ее надеть.

Когда Квинн снова вошла в дом, Тор и Один уныло ждали у двери. Им всегда требовалось много внимания. Их бабушка любила больше всех.

Один подошел и прижался своей пушистой головой к ее голени, жалобно мяукая, словно выпрашивая лакомство. Только он хотел не угощения.

Внезапная, иррациональная ярость пронзила Квинн.

— Уходи! Я не могу тебе помочь!

С испуганным воплем оба кота бросились к дивану. Толстый Один не смог под ним уместиться, но забрался на подлокотник. Он уложил свою пушистую тушу и бросил на нее обиженный взгляд.

— Ее здесь нет! — Задушено воскликнула Квинн. — Разве ты не видишь? Ее здесь нет!

Спотыкаясь, она прошла по коридору в нижнем белье в свою спальню, подошла к комоду, достала спортивные штаны и безразмерную толстовку «Lions» и натянула одежду.