Поездка в город оказалась короткой и холодной. «Город» слишком щедро сказано. Большинство заведений располагались вдоль Мейн-стрит, а на южной стороне, через мост, находилась бакалея «Френдли Фрэш Гроув». С северной стороны город замыкала гостиница «Фолл-Крик», расположенная на берегу реки.

Хотя сегодня Рождество, несколько десятков человек, одетых в зимнюю одежду, стояли в очереди у бакалейной лавки «Френдли». То же самое происходило и в семейной аптеке Винсона на другой стороне улицы. Люди толпились снаружи, стремясь получить лекарства по рецепту, даже если компьютерные системы не работают.

После продуктового магазина тротуары по большей части пустовали, рождественские венки, украшавшие фонарные столбы, покачивались на легком ветерке. Изредка посреди дороги попадались заглохшие автомобили и грузовики, хотя многие успели съехать на обочину.

Они проехали несколько поворотов, но ничего серьезного. Все вокруг утопало по меньшей мере в футе свежего снега, не считая того, который уже выпал. За исключением продуктового магазина и аптеки, все магазины стояли в темноте. Бензоколонка. Пиццерия и кафе Пэтси. Авторемонтная мастерская Ганди и прачечная.

Единственный светофор тоже не горел. На востоке находились апартаменты на Мейн-стрит и часть кварталов. На западе располагались старшая школа и объединенная начальная/средняя школа, парикмахерская, стоматологический кабинет и почтовое отделение.

Джулиан с ревом въехал на парковку старого здания суда, расположенного в центре города, сразу налево от светофора. Историческое здание в стиле греческого возрождения украшали большие белые колонны, навеянные древними храмами. Его построили в 1846 году, и оно служило окружным судом, пока в середине двадцатого века в соседнем городе Сент-Джо не построили новое здание суда.

В наши дни половина здания использовалась как музей и объект культурного наследия для экскурсий местных школьников, другая половина для заседаний мэрии и городского совета.

Ноа помог Майло слезть со снегохода, пока Джулиан глушил двигатель. В нескольких кварталах к северу виднелась церковь «Кроссвей», а также магазин Фуллера, банк и таверна «Файрсайд».

Ноа повернулся к Майло.

— Помнишь музейную зону со старомодными столами? Там можно посидеть у одного из окон и почитать книги по истории Мичигана. Весело, правда?

Майло скорчил гримасу.

— Фу, нет.

Ноа удалось натянуто усмехнуться.

— Я знаю, сынок. Знаю. Мне придется многое компенсировать.

Майло оживился.

— Мороженое с арахисовым маслом?

— Я ничего не обещаю, но посмотрю, что можно сделать.

Через пять минут Майло уже расположился внутри, а Джулиан шел за ним по узкому коридору к главной комнате совета. В коридоре было светло, над головой гудели флуоресцентные лампы. Ноа моргнул.

— Здесь не так холодно. И свет горит.

— Генератор все еще работает. В гостинице «Фолл-Крик» тоже есть генератор. У «Френдли» и аптеки Винсона тоже. Хотя многие другие генераторы вышли из строя.

Ноа кивнул, когда они вошли в зал заседаний.

— Добро пожаловать в клуб «Конец света», — мрачно сказал шеф Бриггс. — Поскольку, очевидно, все считают, что это именно так.

Квинн

День второй

Квинн переместилась на другое место. Кора дуба оцарапала ее холодную щеку, но она едва обратила на это внимание.

Обхватив ногами толстую ветку дерева и скрестив их, чтобы удержаться на месте, она наклонилась вперед. Ветки кололи и царапали ее живот, а куртка задралась вверх.

Она неуверенно наклонилась, сосредоточив все свое внимание на рогатке, которую держала в руках, натянула ремешки, притянула к правой щеке, своей точке опоры, и прицелилась в белку, сидящую на ветке дуба в двадцати футах от нее.

Успокоив дыхание, она сосредоточилась, наклонив рогатку под углом сорок пять градусов, подушечками пальцев и большим пальцем зажала шарик патрона в патронташе. Она достигла максимальной длины вытягивания и отпустила ремешки.

Стальная пулька диаметром три восьмых дюйма полетела к цели со скоростью около двухсот футов в секунду. Она попала белке в боковую часть головы ниже уха, пробила череп и пронзила мозг.

Животное не издало ни звука, упав с ветки высотой пятнадцать футов и упав хвостом вперед на снег. Тихий звук «пффф» нарушил тишину.

Квинн не сразу спустилась с дерева. Она лежала неподвижно, неглубоко дыша, наблюдая, как клубы ее дыхания смешиваются с холодным воздухом. Холод проникал в ее кости.

Было позднее утро. Температура держалась чуть выше нуля, день был пасмурным, как и все предыдущие, но, по крайней мере, вчерашняя метель утихла.

В подлеске шуршали маленькие существа — бурундуки и белки, мыши и кролики. Где-то неподалеку каркала ворона.

Она должна пойти в дом. И она так и сделает, буквально через минуту. Есть что-то такое в зиме, что всегда нравилось ее творческой натуре. Неподвижность. Белизна.

Все совершенное, красивое и нерушимое, даже если под ногами гниющие, уродливые вещи. На какое-то время можно забыть об уродстве, скрытом под снегом.

За бабушкиным домом находился густой лесной массив, который лежал между их улицей и собственно поселком и Мэйн-стрит. Река протекала в нескольких сотнях ярдов к востоку.

Двигатель квадроцикла нарушил тишину — он тарахтел и дребезжал, словно работал на последнем издыхании.

Квинн вздохнула. Она могла бы привыкнуть к миру без гула двигателей и механизмов. Если честно, она думала об этом только тогда, когда ей не нужно было куда-то идти. Передвигаться только на лыжах и снегоступах всегда просто ужасно.

Слава богу, что есть «Оранж Джулиус». Хотя бензин в нем рано или поздно закончится. Хорошо, что дедушка хранил несколько канистр с топливом в сарае.

Квинн сунула рогатку в карман куртки. Она ухватилась за ветку обеими руками, разжала лодыжки и скатилась вниз, позволяя ногам свисать под ней.

Падение с высоты всего четырех-пяти футов. Ничего такого, чего бы она не делала сотни раз. Она вдохнула и выдохнула, от холода волоски в ноздрях зашевелились, горло саднило.

Она на секунду закрыла глаза, вспоминая прошлую ночь. Кресельный подъемник. Снег и жестокий холод, тревога и страх. Эти двадцать пять футов показались ей тысячей.

Как замерз ее дедушка. Его ресницы покрылись коркой снега и льда. Его открытые глаза стали стеклянными, как шарики. Вся его яркая жизнь улетучилась в одно мгновение.

Она открыла глаза и упала на землю, ее ботинки глубоко погрузились в снег, а согнутые колени приняли удар на себя. Она выпрямилась и пошла к упавшей белке.

Когда-то она брезговала смертью, ненавидела охотиться на живых существ.

Она все еще ненавидела убивать, но делала это, потому что хотела знать, что может. Потому что дедушка и бабушка научили ее выживать.

И она нуждалась в этом не один раз.

«Никогда не убивай ради забавы, — наставлял ее дедушка. — Тогда ты заслужишь позор. Но убийство для поддержания жизни — это часть природы. Всегда уважай жизнь. И смерть».

В ее груди нарастала дикая боль. Потеря дедушки стала такой огромной, что она едва ли знала, как ее измерить. На глаза навернулись слезы и тут же замерзли. Она яростно смахнула их.

Она никогда раньше не видела, чтобы бабушка плакала. Ни разу. До прошлой ночи.

После того, как Квинн вернулась поздно вечером в канун Рождества, полузамерзшая и оцепеневшая от горя, они сидели на кухне у потрескивающей дровяной печи, бабушка плакала, Квинн страдала, бабушка обнимала ее так, как не делала с тех пор, как Квинн была маленькой.

Этим утром бабуля занималась своими делами механически, почти не говоря, медленно и точно, словно если она допустит ошибку, ее сердце разорвется, и вся ее печаль выльется нескончаемым потоком.

Квинн чувствовала себя точно так же. Женщины в ее семье прекрасно проявляли гнев и раздражение, недовольство и язвительность. Но не были так сильны в сильных эмоциях. Настоящих.